Венеция – Петербург: битва стилей на Мосту вздохов. Из цикла «Филология для эрудитов»

«Как взойти мне на мостик из пуха?!».

Добавим, что Петербург славится необычными названиями своих мостов. На той же Мойке, кроме Синего, есть еще два цветных (Зеленый и Красный) моста. Через Славянку перекинут Мост Кентавров; в Екатерининском парке можно пройтись через Мост у Скрипучей беседки, Недалеко от абразивного завода в 1930 году через реку Волковку был построен Алмазный мост. Есть в городе и мосты, вместе с названиями которых сразу, наверно, всплывают в памяти страницы культовой «Книги о вкусной и здоровой пище» Елены Молоховец: Мучной, Масляный, Сальный, Сельдяной.

Есть в Петербурге мост, который, пожалуй, уж точно пришелся бы по вкусу венецианцам – Банковский. Почему? – спросите вы. Первая ваша версия, наверное, будет связана с тем, что возле этого моста находилось здание Ассигнационного банка, а многие жители города на Адриатике, как известно, были связаны с ростовщическими и торговыми операциями, причем подчас дерзкими и рискованными. Тепло,.. и уже близко к разгадке. Все дело в исполинах, которые удерживают зубами этот цепной мост. Это скульптуры львов с позолоченными крыльями, созданные мастером эпохи классицизма Павлом Соколовым. В античной мифологии крылатый лев является хранителем сокровищ, и недаром именно он сформировал центральный образ герба богатой Венецианской республики.

Застывшим исполинам Банковского моста посвящены следующие строки ленинградского поэта Дмитрия Бобышева, и, что удивительно, ведут они себя как живые:

«Над рвом
крылатый лев сидит с крылатым львом
и смотрит на крылатых львов напротив:
в их неподвижно-гневном развороте,
возможно, даже ненависть любя,
он видит повторенного себя»

Глава 2. «Взгляни: вселенная – сквозной, бездонный ветер – // Швыряет пыль в глаза строителю хором» (чудо-города вопреки)

2.1. Утопия «у топи»

Венецию и Петербург объединяет не только то, что оба видятся как через прозрачную синеву воздуха, как и в многочисленных отражениях зеркальной поверхности окружающей их воды. Не только то, что их жители построили храмы и жилища на непригодном для этого основании – болоте, т.е. практически реализовали утопию «у топи» [см. Стеклова 2013, с.221]. И не только то, что внешний облик этой «утопии» – великолепие и изящество.

Венецию и Петербург связывает еще и то, что, как представляется, и пусть это не покажется излишним преувеличением, это – «чудо-города вопреки». Вопреки внешнему политическому окружению; вопреки природно-климатическим условиям; вопреки отживающим традициям. У Омара Хайяма есть рубаи с предупреждением для тех, кто задумал строить дом на ненадежном фундаменте:

«Постыдно забывать, как скоро прочь пойдем,
На зыбкой пустоте пытаться строить дом.
Взгляни: вселенная – сквозной, бездонный ветер —
Швыряет пыль в глаза строителю хором».

Персидский поэт и философ XI века, конечно, уважаемый в мире мудрец, и венецианцы и петербуржцы, думается, к его совету могли бы прислушаться, но сделали ровно наоборот: неимоверными усилиями возвели свои города на зыбкой почте, но на прочном фундаменте, имя которому – ВОЛЯ. Воля к преодолению, воля к основательности, воля к поиску новых смыслов.

Даты основания городов разделяет более чем двенадцать столетий: Венеция – 452 год, Санкт-Петербург – 1703 год. Климатические условия тоже существенно разные: в Венеции климат морской, умеренно теплый (среднегодовая температура плюс тринадцать градусов); город на Неве находится в зоне умеренно-морского климата, однако с сильным влиянием более сурового континентального климата (среднегодовая температура значительно ниже – плюс шесть градусов).

Различны были и обстоятельства основания городов. Племя венетов в V веке начало заселять болотистые острова лагуны в северной Адриатике, спасаясь от нашествия вестготов и гуннов. Царь Петр I в начале восемнадцатого столетия основал Петербург на островах в устье Невы для обеспечения выхода России в Балтийское море. С учетом этих факторов развитие двух городов, естественно, шло по разным сценариям; архитектурные стили вписались в весьма широкий диапазон от византийского до ампира; менталитет жителей был сформирован на основе весьма несходных социальных процессов: в Венеции – путем тесного сотрудничества членов общества друг с другом на компактной территории, в Петербурге – с учетом имперских амбиций новой столицы России и кардинальных реформ Петра I.

Различия породили уникальность и самоценность каждого города. Амбиции пассионариев всколыхнули основную, по природе своей инертную часть социума. Отсюда – скачки в развитии, небывалый подъем экономики, открытия в науке и искусстве.

2.2. В окружении врагов

Для небольшого племени венетов, живших в северо-восточной части Италии и торговавших янтарем, воском, медом и сыром, борьба за выживание в V веке н.э. осложнялась огромным перевесом в численности войск захватчиков. Только отборные части армии предводителя вестготов Алариха составляли более 20 тысяч воинов; кроме того, перед походом на Италию к ним присоединились остготские и аланские отряды. Еще более грозную силу представляло войско вождя гуннов Аттилы, состоявшее из представителей гуннов, бастарнов, остроготов, герулов, ругов и алеманов. Перед решающими битвами численность армия Аттилы могла достигать полумиллиона человек.

Вот что пишет П. Акройд о вынужденном переселении венетов на острова в Адриатическом море во время нашествия вестготов: «Но, когда изгнанников с материка становилось все больше, в природе лагуны произошли кардинальные изменения. Это был не массовый исход, скорее следующие одна за другой волны эмиграции, достигшие наивысшей точки в конце VI века. Тогда венеты бежали от захватчиков. В 403 году Аларих, вождь вестготов, напал на провинцию Венеция; по словам римского историка Клавдиана, „разнеслась молва о походе варваров и наполнила эту землю ужасом“. Аквилея и Верона пали, множество их жителей в поисках безопасности уехали на острова» [Акройд 2012, с. 22].

Венецианские историки утверждают, что именно после первой волны переселения и возникла Венеция. Между тем, Акройд с определенной иронией относится к этому факту, имеющему больше мифологический оттенок: «… город был основан в полдень 25 марта 421 года бедным рыбаком Джованни Боно, или Джованни Добрым. У этой теории есть преимущества, так как она сближает три даты – день весеннего равноденствия, Благовещение и предполагаемую дату основания Рима. Тройное совпадение, так же как и своевременное появление Джованни Боно, слишком хорошо, чтобы быть правдой, но это часть необычной способности венецианцев вытеснять историю мифом» [Там же, с. 25]. Через четверть века новая угроза пришла от гуннов: «В 446 году Аттила захватил римские провинции от Дуная до Балкан, а затем, шесть лет спустя, взял Аквилею. Альтино и Падуя тоже были разграблены. От этих бедствий беглецы снова спасались в лагуне» [Там же, с. 23].

О поистине волшебном превращении первых поселений венетов в изумительный город в стихотворении «Старый дож» написал Аполлон Майков:

«Кто сказал бы в дни Аттилы,
Чтоб из хижин рыбарей
Всплыл на отмели унылой
Это чудный перл морей!»

Через два десятилетия после нашествия гуннов произошло знаковое событие, во многом предопределившее дальнейшее развитие общественной жизни будущей Венецианской республики: «Островитяне были неуживчивы и соперничали друг с другом; в лагунах не было единства. И вот, в 466 году в Градо, двадцать лет спустя после появления Аттилы, состоялось собрание венетов лагуны. Было решено, что каждый остров будет представлен трибуном и что трибуны будут работать вместе для общего блага. Ведь они сталкивались с одними и теми же опасностями и трудностями – не в последнюю очередь, с набегами моря. Это было первое проявление публичного и общинного духа, который впоследствии ясно проявится в Венеции» [Там же, с. 23 – 24].

Продуманная система администрирования и предпринимательский дух переселенцев довольно быстро принесли первые результаты: «К VI веку присутствие венетов в этом регионе стало определяющим. Им платили за перевоз людей и товаров между портами и гаванями материка. Они переправляли византийских солдат из Градо до реки Бренты. Отвозили чиновников и купцов в Византию. Уже тогда они были известны мореходным искусством. Их суда поднимались по рекам Северной Италии, по пути торгуя солью и рыбой в городах и деревнях» [Там же, с. 24].

Вопреки неблагоприятным внешним факторам, даже с немалой долей политического риска для его основателя, состоялось основание Петербурга. После поражения под Нарвой от армии шведского короля Карла XII в 1700 году (с потерями восьми тысячи человек и 14-ти орудий) перед Петром I стоял тяжелый выбор. Необходимо было не только восстановить боеспособность российской армии для дальнейшего продолжения Северной войны, но и найти стратегическое решение для кардинального улучшения ситуации. Нужен был выход к Балтийскому морю. Одним из нескольких вариантов получения доступа к морской акватории было закрепление на территории, примыкающей к устью реки Невы.

Как пишет историк Дмитрий Володихин, «эти болотистые, неплодородные и малонаселенные места оказались ключевым полем на „шахматной доске“ большой политики. Владевший ими получал ключ от всей „позиции“ огромного региона. Из Финского залива по Неве можно было добраться до Ладожского озера, а оттуда подняться по реке Волхов до Новгорода Великого или по Свири до Онежского озера. Закрыв широкую Неву для судоходства, можно было отрезать целую область от выхода в море» [Володихин 2001, с. 228].

Вместе идея Петра построить на зыбких, болотистых почвах дельты Невы новый огромный город и впоследствии перенести сюда столицу государства из патриархальной Москвы страшила непредсказуемостью результата. Тем более, что главную часть города царь, вопреки мнению многих приближенных, задумал возвести не на территории бывшей шведской крепости Ниеншанц (на месте впадения реки Охта в Неву), а гораздо ближе к Финскому заливу. Создатель «Истории государства Российского» Николай Карамзин даже называл «блестящей ошибкой Петра Великого основание новой столицы на северном крае государства, среди зыбей болотных в местах, осужденных природою на бесплодие и недостаток».

Однако, как писала историк Ольга Агеева, «царь сам обследовал топкие, низкие берега Невы и выбрал для крепости небольшой островок Заячий, по-шведски – „Люст эйленд“, т.е. „Веселый остров“. Размещенные на нем артиллерийские батареи могли держать под прицелом водную поверхность Большой и Малой Невы, откуда исходила угроза появления шведских кораблей – неприятельская эскадра бороздила Финский залив» [Агеева 1995, с. 516].

Дальнейшие события 1703 года историк описывает с детальными подробностями: «Распорядившись начинать земляные работы и оставив набросок-чертеж, 11 мая царь на десять дней уехал на верфи города Лодейное Поле. В отсутствие Петра на острове Заячий под присмотром его „друга сердешного“ Александра Даниловича Меншикова стали закладывать крепость („фортецию“), положившую начало будущей столице Российской империи… 29 июня, в день тезоимства (так называли именины, или день ангела, высоких особ) царя, при его участии в центре строительной площадки была заложена деревянная церковь во имя апостолов Петра и Павла, и крепость стала именоваться Петропавловской. Возникший рядом город получил название Санкт-Петербург или, как говорили в начале XVIII в., Санкт-Питербурх» [Там же, с. 516 – 517].

Ввиду серьезных угроз со стороны шведских войск и необходимости ускоренного сооружения двух дополнительных крепостей: Кронштадта и Адмиралтейства, начался настоящий строительный аврал: «Развернувшееся строительство потребовало огромного числа рабочих рук. По царским указам ежегодно с марта по сентябрь в три смены на берега Невы должно было прибывать до 40 тыс. человек почти из 40 городов. Реально численность в смену достигала 12—18 тыс. Помимо них Петербург возводили солдаты, а в конце войны и пленные шведы» [Там же, с. 517].

При такой спешке и с учетом работы на болотистой местности, многочисленные жертвы были платой за реализацию «утопии» государя. Об этом с горечью написал Максимилиан Волошин:

«Горячешный и триумфальный город,
Построенный на трупах, на костях
«Всея Руси» – во мраке финских топей,
Со шпилями церквей и кораблей,
С застенками подводных казематов,
С водой стоячей, вправленной в гранит,
С дворцами цвета пламени и мяса,
С белесоватым мороком ночей,
С алтарным камнем финских
чернобогов,
Растоптанных копытами коня».

2.3. Молоко Капитолийской волчицы

Знакомо ли вам событие, описанное в этих строках? – «Тибр был в разливе; его волны подхватили корзину, отнесли ее в тихую заводь и, спадая, оставили там на берегу. К корзине подбежала волчица – священное животное бога Марса. Она легла рядом и начала кормить младенцев своим молоком. По крайне мере, так утверждал старик пастух, который нашел корзину. Пастух взял близнецов к себе в хижину и стал воспитывать как своих детей. Назвал он их: Ромул и Рэм». Думается, здесь не будет больших затруднений: в первой главе книги знаменитого филолога Михаила Гаспарова «Капиталийская волчица. Рим до цезарей» повествуется о мифологическом сюжете основания в восьмом веке до н. э. Вечного города.

Похоже, с молоком Капиталийской волчицы основателям Рима передались свободолюбивый характер, осознание ценности коллективистских действий, жажда победы и стремление к расширению контролируемой территории. Именно они, наверно, и позволили римлянам создать Великую империю, территория которой в период расцвета простиралась на Востоке – до Сирийской пустыни, на Западе – до Атлантического океана, на Севере – до самой Шотландии, на Юге – до египетской пустыни. Вместе с тем, величие Рима со временем начало подтачиваться какой-то червоточиной, одной из составляющей которой, думается, является отступление от изначальных традиций, заложенных при основании Римской республики. Неприкрытый популизм диктаторов империи, умопомрачительная роскошь элиты и падение нравов – лишь некоторые черты увядания города на семи холмах.

С этой темой, похоже, перекликаются неутешительные строки стихотворения поэтессы Ирины Горюновой:

«Капитолийская волчица, питавшая младенца молоком,
Мать римлян, давшая и пищу, и свободу, и волю к жизни
Тем, кто, кто ей потом не факт, что был и благодарен, не прогнал,
Когда ее сосцы вконец иссохли: с оглядкой, торопливо пнул
В живот, обжег бока, стегнул со злобой плетью…»

Эти безотрадные слова – о рождении, вскармливании будущего, которому до заботливой кормилицы (здесь – волчицы) – и дела никакого не будет!

Великий Рим за отступление от своих «юношеских идеалов» заплатил сполна. После низложения в 476 году последнего западно-римского императора и передачи власти вождю германцев Одоакру его 12-вековое владычество завершилось.

Но какое отношение, справедливо спросите вы, эта печальная история города, «вскормленного» Капитолийской волчицей, имеет к Венеции и Петербургу? Думается, самое непосредственное.