Отведи всему начало

– Теперь обязательно спросит.

– Не каркай, ворона!

Виктор, изображая сочувствие, горестно вздохнул.

– Причем здесь я? От тебя такие флюиды ужаса и неуверенности в себе исходят – за километр видно.

Вошел слегка растрепанный и весьма энергичный Максим Дмитриевич Чимбарцев – учитель литературы, личность для школы колоритная. Даже слишком: его язвительные замечания и шутки, на которые он был великий мастер, били по самолюбию нерадивых учеников весьма болезненно.

– Приветствую, красавцы и красавицы, садитесь! Итак, поговорим о двойниках Раскольникова, – Митрич зловеще помолчал, выбирая жертву, продолжил: – Для начала послушаем нашу умную Машу. Потом кого-нибудь из тех, кто попроще… – и с выражением заранее ожидаемого разочарования уставился на Николаеву.

Маша, вспыхнув, вскочила…

На Чимбарцева не обижались. И не потому, что обижаться на таких – грех. Назвав Машу умной, он отнюдь не издевался: «Кому многое дано – с того и спросится». Издевался он над теми, кто попроще.

– В рамках метода фантастического реализма, в произведениях Федора Михайловича Достоевского огромную роль играют второстепенные персонажи, в характере которых отражаются отдельные черты, присущие главным героям. Их можно условно назвать двойниками, потому что благодаря им точнее раскрывается идея романа. Двойников мы видим и в окружении Родиона Раскольникова, и в окружении Сони Мармеладовой… – затараторила умная Маша, заглядывая в рабочую тетрадку.

Виктор усмехнулся. Предположить, что Николаева когда-нибудь окажется не готовой к уроку, можно с такой же степенью вероятности, как снежную метель в африканской пустыне Калахари. Поэтому он слегка расслабился и, как выяснилось, напрасно. Митрич по поводу Николаевой, похоже, был того же мнения:

– Достаточно! Почетное право назвать «двойников» поименно предоставляется… Александру Карпинскому.

Сашка встал, возложил длань на плечо Виктора: «Прощай, друг, не поминай лихом!» – и обвел тоскливым взглядом стены.

– Ну, к двойникам Раскольникова относится… этот… как его… – он наморщил лоб, демонстрируя временное помрачение памяти.

– Который? – ласково спросил Митрич.

– Ну этот… Разумкин?

– Разумихин, чучело! – подсказал шепотом Виктор.

– Ага, – подхватил Сашка. – Извините, я оговорился… Разумихин.

– Кто еще? – продолжал вопрошать настырный Митрич.

С подачи Виктора Сашка назвал Лужина и Свидригайлова.

– И какую же роль играют Лужин и Свидригайлов в сюжете романа?

Сашка молчал.

– Все-таки как-нибудь охарактеризуйте их, юноша. Хоть одним словом.

Сашка встрепенулся:

– Одним словом могу! – терять Сашке было нечего, и он довольно похоже спародировал небезызвестного политического деятеля: – Все они подонки, однозначно!

– Садитесь, Шурик, – Митрич вздохнул, скорбя от бестолковости подрастающего поколения. – Выдвинутый предыдущим оратором тезис развить попытается… Торопов Виктор.

Теперь уже Сашка сочувственно пожал Виктору руку.

Виктор встал.

– Повторите, пожалуйста, вопрос, Максим Дмитриевич.

Митрич величественно откинулся на спинку стула.

– Соблаговоляю повторить! Извольте, сударь, на примере одного из поименованных Александром Карпинским подонков, исключая Разумихина, естественно, – объяснить, как они помогают нам, читателям, правильно понять и оценить характер Раскольникова и сущность его теории.

– Извините, но я первый день после болезни и…

– Поздравляю с выздоровлением! Юноша, вы молчали так сосредоточенно, что нам показалось, будто вы способны изречь нечто умное, – Митрич посмотрел в журнал. – А между тем у вас были целых две недели на ознакомление с шедевром Федора Михайловича в наиблагоприятнейшей обстановке – авторитетными людьми (в том числе и мной) неоднократно проверено: лучше всего художественный текст усваивается в горизонтальном положении. И оценку я поставлю соответствующую глубине ваших знаний. И не обязательно «два», о чем некоторые подумали. Я готов дать вам шанс, юноша, изменить мое нелестное мнение о ваших умственных способностях. Если ответите на один единственный вопрос. Скажите, что вам показалось наиболее удивительным и непонятным в этих героях, чем они, может быть, вас поразили?

Виктор задумался.

– Вот Свидригайлов, например. Я не считаю его подлецом. Как можно называть подонком того, кто совершил больше добрых дел в романе, чем все прочие вместе взятые?

Про добрые дела Свидригайлова Виктор прочитал в одной умной книжке – а читать он любил, еще в начальных классах сообразив, что любовью к чтению при прочих равных достоинствах (и даже отсутствии таковых) способен заслужить особое уважение сверстников, – но мнение свое озвучил как внезапно снизошедшее на него озарение.

Митрич заулыбался и стал похож на кота Матроскина, рассуждающего о том, что две коровы лучше, чем одна.

– Браво, Торопов! Классная тема для доклада: «Свидригайлов – русский человек в его развитии». Вот и займитесь. К следующему уроку, аюшки?

– Постараюсь, Максим Дмитриевич.

– А уж постарайся, голубчик! – Митрич посмотрел на Виктора поверх очков и многозначительно постучал указательным пальцем по классному журналу.

– …Итак, красавцы и красавицы, «двойники» в романе – важнейшее доказательство тому, что теория, оправдывающая преступление, преступна. Жить и процветать по ней могут лишь законченные и прожженные подлецы, вроде Лужина – кстати, обратите внимание на говорящую фамилию вышеназванного господина. Потому что даже Свидригайлов, не будучи законченным подлецом – о чем весьма справедливо изволил заметить мсье Торопов, – не выдержал и покончил с собой…

Взгляд Виктора устремился в окно, на памятник Красноармейцу с поднятой в руках шашкой, на покрытую снегом гладь пруда, сопки на горизонте. До конца урока оставалось меньше пятнадцати минут. Еще немного – и он увидит ее.

С первого сентября, когда в актовом зале на торжественной школьной линейке их взгляды случайно пересеклись, мимолетные встречи с Галей для Виктора превратились в смысл существования. Вернее, он убеждал себя, что ему, кроме этих встреч, больше ничего и не надо. Видеть её хотя бы мельком, хотя бы раз, но каждый день – и уже можно жить. О прочем он старался не думать. Прочего просто не могло быть.

В тетради его рука непроизвольно выводила четыре буквы ее имени, и он сразу заштриховывал их, пряча даже от Сашки, которому полтора месяца назад на новогоднем школьном балу отрылся, как на исповеди.

Моя любовь проходит мимо,
Как стороной проходит дождь;
Она тебя не опалила —
Что не горит, не подожжешь…

С удивлением посмотрев на написанное – он все еще не переставал удивляться недавно открытому в себе умению оформлять мимолетные мысли рифмованными строчками, редко признавая их чем-то похожими на настоящие стихи, Виктор косым крестом зачеркнул написанное и с досадой захлопнул тетрадь.

Митрич продиктовал домашнее задание уже после звонка, но задержке Виктор обрадовался. Так легче удавалось выйти из класса последним. Он словно невзначай уронил дневник, долго и тщательно укладывал в рюкзак учебник, тетрадь, потрепанный библиотечный томик Достоевского…

И дождался: в кабинет по одному потянулись «ашники».

В дверях Виктор церемонно поручкался с Костей Илониным, давнишним своим знакомым еще по младшей группе детского сада:

– Буэнос диас, амиго Константэн!