Наша Победа. Мы – её дети

– Нет уж, батенька! Каждый труд должен оплачиваться.

Редактировал рукопись вечерами, два месяца звонил ветерану домой, задавал вопросы, читал кусочки текста. На презентацию книги он пригласил меня в Сочи, торжество проходило в банкетном зале отеля, но были только свои – однополчане. Прощаясь, Геннадий Иванович попросил, чтобы я нигде и никогда не рекламировал его книгу и автора. Потом, вложив конверт мне в руку, добавил:

– Ты отлично поработал, спасибо от всех ветеранов нашего полка. Приезжай за здоровьем в любое время, приму, помогу, чем смогу…

В номере гостиницы я открыл конверт, там лежали деньги, почти трёхмесячная моя зарплата. Ни договоров, ни письменных обязательств мы не заключали, было только слово ветерана. Увидеться с Геннадием Ивановичем нам больше не удалось. Наверное, в этом есть моя вина: на море я не ездил, предпочитал деревню и рыбалку, а он не любил столицу всеми фибрами души. Книг он больше не писал, а для публикации своих стихов ему вполне хватало городской газеты…

13 – К барьеру!

В 80-х годах прошлого столетия журнал "Техника-молодёжи" (кстати, 5 млн. подписчиков, просто фантастика!) под руководством главредактора Василия Дмитриевича Захарченко проводил всесоюзные автопробеги на удивительных машинах, сделанных руками умельцев. Слышал я почти анекдот о том, как на лоджии сталинского дома "сомоделкин" построил сверхпрочный автомобиль из какой-то "гремучей смеси", которая в сотню раз превышала прочность тогдашних кузовов. На крышу его машины залезали с десяток мужиков да ещё и подпрыгивали на ней одновременно. Так вот, в самом конце строительства он вдруг задал себе вопрос: "А как спустить автомобиль на землю?" Пришлось пригнать со стройки мощный кран, кое-как смогли вытащить новинку техники с третьего этажа, разломав половину лоджии…

Автопробег длился, как правило, около месяца, машины нередко проходили 12-13 тысяч километров плюс в каждом более-менее приметном городке состоялись встречи с молодёжью и показ техники. Летом 1983 года колонна из четырёх с лишним десятков машин ехала по Белоруссии, Прибалтийским республикам с заездом в Калининград, командорами пробега были Аккуратов Валентин Иванович – легендарный штурман Полярной авиации, участник покорения Северного полюса, Иванов Михаил Иванович – генерал, разведчик, в войну – связной Рихарда Зорге, ну и сам Захарченко Василий Дмитриевич, воевавший на Калининском фронте и ставший в конце войны членом союза писателей СССР. Нередко на несколько дней в их команду, которую заодно называли и агитбригадой, вливались лётчики-космонавты СССР, чемпионы Олимпийских игр, чемпионы мира и Европы. Были и среди умельцев мастера спорта по автокроссу, но у них не было чемпионских регалий международного класса. В то время мы плохо были представлены на мировом уровне, в стране катастрофически не хватало машин для населения, так что – не до автогонок.

Сразу оговорюсь: я не любитель техники, на водительские права сдал лишь в нулевые годы, первую машину купил для себя, а через месяц сын – студент освоил её, стал хозяином "жигулёнка". Но мне нравились ребята – участники пробегов: какие-то "мило чокнутые" все, не дай бог, спросить о построенном автомобиле, прочитают лекцию со всеми подробностями и советами, как лучше эксплуатировать созданную ими чудо-технику. В то время ещё не шныряли по свадьбам "впитые чиновники" с выписками из указа о борьбе с пьянством, а в автоколонне уже действовал сухой закон. Выпить могли только члены агитбригады и журналисты, если местные власти устраивали торжественный приём. Но поскольку отправлялись в путь, как обычно, с восходом солнца, все торжества заканчивались после телепрограммы "Время". И так было везде, до этого и после, хотя автопробеги проходили по Грузии, Армении, Молдавии, по Черноморскому побережью и, конечно, по Востоку – до озера Байкал.

Сотни, тысячи людей собирались на площадях посёлков и городов, где выстраивались в одну-две колонны машины и где можно было открыть любую дверцу, пощупать любую деталь. Потом все дружно шли в дом культуры, если была непогода, или прямо на площади включались микрофоны и громкоговорители. Начинал встречи, как правило, Захарченко, представлял ветеранов Великой Отечественной войны – Аккуратова и Иванова, зал стоя приветствовал их. За десятки встреч я не переставал восхищаться и удивляться, слушая рассказы героического штурмана о том, как ещё в конце 41-го начале 42-го годов наши дальние ночные бомбардировщики летали бомбить Берлин. Правда, возвращались домой лишь единицы, остальные геройски погибали во вражеском небе. И ни у кого не возникало сомнения в целесообразности этих жертвенных вылетов, приказ выполнялся беспрекословно.

Генерал Иванов в войну служил в посольстве СССР в Японии, не раз выходил на связь с легендарным Рихардом Зорге, убеждён был в том, что его можно было спасти от казни, обменять на кого-то из арестованных японцев – резидентов, но Москва затянула решение вопроса, долго не признавая своим агентом. Генерал всегда говорил честно, что в смерти нашего разведчика есть и его вина, которую невозможно искупить. Кстати, он первым из иностранцев попал на пепелище Хиросимы, со своим водителем помогал пострадавшим, взял пробы грунта, доставил их в посольство. Водитель вскоре умер от лучевой болезни. Как выжил Михаил Иванович, до сих пор остается загадкой. Горько шутил: обмылся после посещения выжженного города русской водкой и пил ее, проклятущую, целую неделю, приходя в себя от увиденного и пережитого.

После ответов на многочисленные вопросы ветераны шли отдыхать, передав эстафету космонавтам, известным людям страны, именитым спортсменам. А потом – опять было много вопросов по самодельным машинам, конструкторы выходили к микрофону из зала, снова и снова рассказывали о своих детищах. Трижды участвовал я корреспондентом центральных газет в этих сумасшедших пробегах, со многими умельцами проехал тысячи километров, записывая их рассказы, а также воспоминания и штурмана, и генерала – на старенький магнитофон.

В дороге меня совершенно покорили люди в Белоруссии: пережили такую чудовищную фашистскую оккупацию, но не сломались, сохранили чувство собственного достоинства, гостеприимство, уважение ко всем народам, населяющим нашу многонациональную страну. И это видно было везде: в областном центре или в селе, на улице или у хозяев доброжелательного и тёплого дома.

Довольно прохладно реагировало на нас местное население в Латвии, но там проживало много русских, украинцев, представителей других народов страны, у них было немало машин в личном пользовании. Так что без зрителей мы не оставались, а заодно посмотрели и автодром в Резекне, но, мне показалось, что большой популярностью он не пользовался. А в Литве с нами неразлучно был функционер из комсомола республики, русский, проживший всю жизнь с литовцами и знающий всю подноготную историю их жизни, быта, "большой и светлой любви к русским", как он выразился. Звали его Витас: мальчишку из детдома – Виталия, когда-то давно усыновила литовская семья. Он привёз нашу агитбригаду в центральную гостиницу Вильнюса, где были заранее заказаны номера, долго говорил по-литовски с администрацией, вызывал кого-то из начальства. Я подошёл к нему, чтобы узнать, не нужна ли помощь. Парень был в полной растерянности, сказал, что пришла команда из совмина республики о снятии брони на все номера: ожидается заезд передовиков сельского хозяйства. Я попытался поговорить с главным администратором, тот мямлил что-то невразумительное, да ещё, как на грех, Василий Дмитриевич застрял где-то на турбазе, где разместили автолюбителей.

Вернулся к штурману и генералу, которые сидели на диванчике в ресепшен, подумал: жаль, что за день до этого улетел в столицу космонавт Владимир Джанибеков, его имя точно помогло бы "разрулить ситуацию". С другой стороны, начал я злиться, разве фронтовики, ветераны Отечественной войны (обоим было тогда уже за 70 лет) не заслуживают уважения и внимания со стороны персонала гостиницы. Подошёл к нашему сопровождающему, сказал твёрдым голосом:

– Веди меня к самому главному.

Отдельным лифтом поднялись с ним на второй этаж, не обращая внимания на секретаршу, вломились в кабинет, видимо, директора. Парень что-то торопливо шепнул тому, упомянул газету "Комсомольская правда". Из кресла поднялся коренастый мужчина с копной седых волос, посмотрел на меня водянистыми серыми глазами, выдавил:

– А что я могу сказать? Команда пришла сверху: бронь аннулировать…

– Назовите имя, должность отдавшего вам приказ, – я достал блокнот и ручку.

– Нет ничего проще: замминистра бытобслуживания населения, – и он назвал труднопроизносимую фамилию. Я попросил повторить по слогам.

– Кончайте ваньку валять, – сказал товарищ из комсомола, – вы же понимаете, что газета не оставит этот случай без внимания. Головы полетят, начиная с комсомола, кончая совмином. О вас я уже не говорю…

– У меня приказ, – отрезал чиновник, – я ничего не могу изменить. У нас нет льгот для ветеранов, ни своих, ни чужих… Хотите, звоните в министерство и закончим на этом разговор.

Спустился по аварийной лестнице вниз, снова подошёл к своим ветеранам, сказал, что с бронью пока бардак, будем ждать Василия Дмитриевича. Чуть потеснив Аккуратова, сел на диванчик и стал строчить заметку для газеты, заголовок вдруг родился сам по себе – "К барьеру!" Текст лёг на бумагу буквально за двадцать минут, хотя краем глаза я видел, как приехал шумливый и громкоголосый Захарченко, как с телефона администратора куда-то звонил, сначала кого-то просил, потом ругался, даже угрожал, наконец, положил трубку и пошёл к нам. Я воспользовался освободившимся телефоном, взял ещё горячую трубку и, выйдя на дежурного, назвал номер телефона газеты. На удивление, меня тут же соединили с машбюро отдела собкоровской сети, и я начал диктовать: "Срочно! В номер!"

Примерно через полчаса после моего звонка нас всех, агитбригаду и пяток московских журналистов, поселили по двое в номере, демонстрируя тем самым, как "забита" гостиница. Захарченко, боясь храпа, попросил меня быть его соседом, за что я благодарен ему: он приехал с какой-то встречи глубокой ночью, когда я уже крепко спал. А заметка в «Комсомолке» вышла утром: это была бомба для прибалтов, если вспомнить, что на дворе – 1983 год и что в стране ничего не было ярче и крепче дружбы народов и понятия советский человек. Кстати, мы так и не увидели наплыва в гостиницу тружеников местных полей и ферм, значит, это была всё же спланированная провокация.

Вечером Валентин Иванович привел в мой номер Михаила Ивановича, захватив вино и бутерброды. Они поочередно расцеловали меня, за разговорами мы незаметно опустошили и другие наши запасы. Аккуратов называл "местных чинуш" любимым словечком Ивана Папанина (дважды Герой, полярник, начальник Главсевморпути, у которого тот служил флаг-штурманом) – «засранцы». На всю жизнь я запомнил его фразу, прозвучавшую тогда примерно так: без России они никогда бы не вылезли из своих «беконовых» хуторов в лесах и что прибалты ещё "отблагодарят" нас в ближайшее время. Не раз потом, работая на первом съезде народных депутатов СССР и позже, когда видел, как по улицам прибалтийских городов тащутся в инвалидных колясках выжившие местные эсэсовцы, а рядом с ними – юные фашисты со стягами дивизий СС, я вспоминал слова ветерана – фронтовика, легендарного полярника. Но нет пророка в своём отечестве…

Мы слушали других "пророков", рукоплескали нобелевскому лауреату за укрепление мира, сдавшему и страну, и народ за "тридцать сребреников" и который за рекламу "Пиццы Хат" (штат Канзас) на пару с внучкой получал доллары. Всё повторяется в этом мире: "тридцать сребреников" и живут, и побеждают…

14 – Белый танец

Шестьдесят лет пролетело так быстро, что я растерялся перед очевидностью: летом объявят о моей отставке в связи с выходом на пенсию… Но пока был май, в городе возобновили традицию выступлений духовых оркестров, на день Победы в Александровском саду их собралось аж три штуки. Мы с женой подъехали после обеда, уже с полчаса у знаменитого грота "Руины" играл настоящий военный оркестр с дирижёром-майором во главе. Для ветеранов войны специально расставили широкие скамейки, где они могли отдохнуть после танцев. Время от времени к ним подъезжали тележки с известным всей стране мороженым из ГУМа и бутылками минеральной воды.

Мы тоже разместились на скамейке, правда, во втором ряду, чтобы не заслонять ветеранам театр действий. Я невольно сравнил нынешний праздник с двадцатилетием Победы, который отмечал солдатом Советской Армии и тоже в Александровском саду. Огорчился, увидев восьмидесятилетних ветеранов, всё ещё энергичных, говорливых, возбуждённых, с удовольствием танцующих вальсы и танго послевоенных лет. Но я-то их видел сорокалетними, здоровыми, красивыми своей молодостью, тем более, из моих родственников, воевавших на фронтах войны, уже никого не осталось в живых.

Заметил немолодую женщину в платье и шляпке, которые носили в послевоенные годы. Она танцевала одна, держа в руках сумочку и большой ярко-красный тюльпан. Осанка, изумительные словно точёные ноги в лёгких туфельках с ремешками на застёжках, плавность в движениях рук выдавали в ней профессиональную танцовщицу или балерину. "Почему она танцует одна? – дума я, – это выглядит несколько странно, даже нелепо…" Тем более, мужчин-ветеранов оставалось на скамейках довольно много и они все обращали на неё внимание. Видимо, устав после трёх-четырёх танцев, женщина прошла к нам на скамейки второго ряда. Наклонила голову в лёгком поклоне, сказала приятным грудным голосом:

– Не помешаю? Уже требуется отдых… Кажусь вам, наверное, сумасшедшей или дурочкой? Не буду разубеждать, но я не так ещё стара, родилась в год Победы. Хотя мой муж – воевал всю войну, потом, уже через двадцать лет, встретил меня в Новосибирске, в театре оперы и балета, где я солировала в нескольких спектаклях. Он влюбился, оставил первую семью, и мы поженились. Я его очень любила, очень… Он получил звание генерала, его перевели сюда, в академию… И мне пришлось преподавать в училище: на московскую приму я, наверное, уже не тянула… Чему Максим, муж, был несказанно рад: ни гастролей, ни поздних возвращений после спектаклей… Простите, разоткровенничалась… – она поправила шляпку, открыла сумочку, достала флакончик духов. Замолчала. Я понял, что рассказа дальше не последует. Но мне почему-то захотелось продолжить разговор, и я спросил:

– Хотите мороженое? Или воды? – посмотрел на жену, зная, что она поймёт и поддержит меня, – я сейчас что-то принесу, милые женщины, – сорвался с места, догнал молодую разносчицу сладостей, купил фисташковый пломбир и две бутылки воды. Наша соседка с удовольствием попила водички, стала как маленькая кошечка слизывать мороженое. Остановилась, долго думая о чём-то, заговорила, будто только прервала беседу:

– Муж весь изранен был, мы не прожили с ним и десяти лет, как он ушёл из моей жизни… Ему бы сейчас уже было девяносто… Оставил меня с одиночеством, пустотой, страхом перед жизнью. Но он просил об одном: вспоминать его на девятое мая и только для него одного танцевать вальс. Вот я и веду все эти годы сольные партии, чем вызываю недоумение и даже смех у окружающих. А ведь я мысленно танцую с ним, моим единственным и любимым человеком… За что же считать меня сумасшедшей или дурочкой?

– Простите, как вас зовут? – спросил я соседку.

– Марианна Сергевна, – ответила она, – я знаю, что вы хотите сказать: "Давайте потанцуем"… Но этого делать не надо. Иначе я не выполню просьбу мужа: танцевать только с ним…

– Да, вы правы, Марианна Сергевна, – сказал я, – вы верны своему любимому человеку. Мы будем здесь до вечера, приходите на скамейку, как к старым знакомым. Вас безумно интересно слушать…

После попурри на музыку военных лет, она остановилась с двумя женщинами, о чём-то переговорила с ними, повернулась в нашу сторону, наклонила голову, как бы прощаясь, и пошла к Вечному огню. Мы много раз потом с женой бывали в Александровском саду, подолгу слушали выступления духовых оркестров. Балерину, верную в танце своему мужу, больше ни разу не встречали.