Непонятый «Евгений Онегин»

Когда рассматриваешь предметы вблизи, замечаешь больше подробностей. Какими измерениями времени пользуется Пушкин? «Тому назад одно мгновенье», «минуты две они молчали», «три часа по крайней мере», «день протек», «два дня ему казались новы», «и дни и ночи», «и днем и вечером одна», «утро в полночь обратя», «проснется за полдень, и снова / До утра жизнь его готова», «я каждым утром пробужден», «в час полуденный», «пора меж волка и собаки», «проводишь вечера», «вечер длинный / Кой-как пройдет, и завтра тож, / И славно зиму проведешь», «дней несколько», «хоть редко, хоть в неделю раз», «недели две ходила сваха», «им сулили каждый год», «как наши годы-то летят», «простим горячке юных лет», «два века[52 - Здесь угадывается отталкивание от Грибоедова: «Как посравнить да посмотреть / Век нынешний и век минувший…»] ссорить не хочу». Те же обозначения обретают метафорический смысл: «его минутному блаженству», «чувствий пыл старинный / Им на минуту овладел», «на миг умолкли разговоры», «час от часу плененный боле», «он вечно с ней», «в минувши дни», «и, может быть, на много дней», «промчалось много, много дней».

Эмоциональная окраска обозначения времени самая разнообразная. Она бывает наполнена глубоким психологизмом. Оба свидания героев начинаются молчаливой паузой, в обоих случаях чрезвычайно красноречивой. Первая пауза краткая: «Минуты две они молчали» (время определяется на глазок, поэтому не «две минуты», а «минуты две»). После непрошеного вторжения Онегина в домашние покои княгини пауза значительна: «Проходит долгое молчанье». Измерение ему противопоказано.

Наряду с конкретными мерами времени у Пушкина мы встречаем весьма многочисленные расплывчатые, неопределенные обозначения, поскольку они не имеют привязки к объективной, общезначимой шкале; счет идет от соседних событий, относительный характер времени заостряется: «давно» (добавляется вопросительная частица — и проступает относительность индивидуальной оценки пласта прожитого — «давно ль»), «недавно», прошедшим вечером «вечор», «сначала», «нынче» («ныне»), «теперь», «мне пора», «тотчас», «вскоре», «рано», отмечаются события однократные «однажды», «впервые», редкие «иногда», «порой», устойчивые «всегда» («завсегда»), повторяющиеся «чаще», «столь же часто», неизменные «вседневно», протяженные «до сих пор», в связке и порознь «бывало» — «после» — «теперь», нечто неизбежное или ожидаемое «наконец», параллельное другому событию «меж тем как», бессрочное «навсегда», не измеряемое «чтоб только время проводить», не уточненное «некогда», «в это время», «в ту же пору», «в те дни», «когда-нибудь», «проходит время» (реально — часы).

Когда в повествовании прием совмещения исторических и сюжетных событий входит в систему, не может не почувствоваться, что детали жизни прочнее связаны с фактором времени. Собственно, все события вокруг нас датированы. Отправной фактор, что художественное время «Евгения Онегина» берет курс на время открытое, был задан сразу связкой сюжетного времени с биографией поэта. Объявлением, что такой выбор сделан осознанно, а не стихийно, послужила датировка основных картин светской жизни героя (проще сказать — описания дня из жизни Онегина) концом 1819 года в предисловии к публикации первой главы.

Пушкину потребно время расчисленное — как привязка к конкретному историческому времени (таких опор немного, тем важнее каждая), но и время незапротоколированное, позволяющее не считать, сколько времени тратится на то или иное действие в жизни. Как уживаются в одной упряжке конь и трепетная лань? Универсальное свойство времени — движение. Остальные подлежат конкретному уточнению.

Поскольку часто задействованы звенья суточного цикла, появляется и прибор — блюститель распорядка: «недремлющий брегет» звонит Онегину обед, потом балет. В деревне ритуальные обряды приспособились к естественным потребностям: «Люблю я час / Определять обедом, чаем / И ужином. Мы время знаем / В деревне без больших сует: / Желудок — верный наш брегет…» В деревне активен еще один хронометр: «на солнце, на часы смотрел…»

Так с суточными циклами. Бытие разнообразно, так что для некоторых обыкновений важнее чисел становились дни недели. Ларина-мать «ходила в баню по субботам». Некоторые совпадения требовали корректировки обыкновения (явно не банным днем обернулась суббота, совпавшая с днем именин дочери).

Заметна (особенно в деревне) роль сезонных циклов. В «Онегине» представлены пейзажи всех четырех времен года. В череде лет помечаются повторяющиеся даты церковного календаря. Они — неотъемлемое явление быта, стало быть, активно включаются в поток времени героев: поэт помечает «мглу крещенских вечеров», другие обыкновения — «настали святки», «на масленице жирной», «в день Троицын». Но и авторское время не чурается таких отсылок. В ироничные размышления о «родных людях» включается напутствие «О Рождестве их навещать / Или по почте поздравлять…»

Как цикл воспринимается сама жизнь! Соответственно помечаются ее этапы: «от самых колыбельных лет», «чуть лишь из пеленок», «в глазах родителей», «чуть из младенческих одежд», «чуть отрок», исчезают предрассужденья «у девочки в тринадцать лет», «младых восторгов первый сон», «в первой юности своей», «исчезло счастье юных лет». Возникает антитеза: «ветреная младость» — «старость сквозь очки», «юным, девственным сердцам» — «в возраст поздний и бесплодный». Поскольку жизнь конечна (на бессмертие души в романе намеков нет), помечается (в стилистическом диапазоне от символа до штампа) неизбежная граница: «И отворились наконец / Перед супругом двери гроба…»; «До гроба ты хранитель мой»; в альбомах «верно клятвы вы найдете / В любви до гробовой доски…»

Особо выделены типовые этапы, уподобляющие жизнь суточному циклу (с той разницей, что «равнодушная природа» накручивает свои круги без устали, тогда как народившимся дано жизни только на один круг).

В озорном стихотворении «Телега жизни» четко, со всей полнотой определены этапы человеческой жизни: «С утра садимся мы в телегу…» — «Но в полдень нет уж той отваги…» — «под вечер…» Рубежи конкретны и универсальны: «утро», возраст совершеннолетия, — восемнадцать (округляя — двадцать) лет, «полдень» — тридцать лет, «вечер» — пятьдесят. Так эти вехи расставлены в эталоне жизни «прекрасного» человека N. N. А «ночная» смерть подобна сну, только без сновидений и пробуждения.

Конкретное применяется к типовому. Первый рубеж — утро дней — возраст совершеннолетия, восемнадцать лет, когда человек выходил из-под опеки родителей и начинал самостоятельную жизнь. Онегин вступает в самостоятельную жизнь «философом в осьмнадцать лет». О Ленском сказано: «Красавец, в полном цвете лет»[53 - Так говорилось и про Онегина: «Свободный, в цвете лучших лет…»], но немножко авансом, ему (на сюжетном старте) «без малого» «осьмнадцать лет». Вторая отметка — полдень. «Ужель мне скоро тридцать лет?» «Так, полдень мой настал, и нужно / Мне в том признаться, вижу я». (Пушкин осознанно заглядывает в свое недалекое будущее упреждающим взором, он пишет это в 28 лет).

А ведь сталкиваются принципиально различные — субъективный и объективный — подходы к изображению времени! Но так оно и бывает в жизни. Человек — существо волевое, он сам пытается устроить свою жизнь. Но он может лишь встроить ее в не им заведенный миропорядок, где ведется неумолимый счет времени, на который волей-неволей приходится оглядываться. Он и делает это — где старательно, где безразлично, как получится.

Поскольку подчас вся жизнь охватывается единым взором, возникает возможность сравнения индивидуальной и типовой судьбы, сопоставления поколений. Редкостной представлена жизнь Ленского, в котором детская привязанность переросла в пылкую, единственную любовь: «Ах, он любил, как в наши лета / Уже не любят; как одна / Безумная душа поэта / Еще любить осуждена…» Устойчив в своих привычках Ларин — «в прошедшем веке запоздалый». Говорится о забаве, которая «достойна старых обезьян / Хваленых дедовских времян».

Пушкин помечает даже наличие таких часов, которые в реальности не существуют; это плод человеческого умозрения: «Онегин выстрелил… Пробили / Часы урочные…» (Державин извлекал подобный смысл из гулких напольных часов: «Глагол времен! металла звон! / Твой страшный глас меня смущает…»). На этой констатации остановимся: тут возникает интересная, но другая проблема (кстати, возникавшая в разговорах Онегина и Ленского — «судьба и жизнь»).

Пушкин часто показывает движение времени зримо — через внешнее изменение предметов. При этом активно используются приемы изображения пространства, заимствованные у живописцев, — понятия плана, первого, второго, заднего (в пушкинской «Деревне» заимствование буквальное: «Здесь вижу…» — «За ними…» — «Вдали…»). Во временном аспекте приближение к предмету и удаление от него означает изменение меры времени, от минутной до протяженной, длиною в жизнь. Понятно, что и в восприятии мы переходим от зрения к умозрению.

Приведу самый колоритный фрагмент.

Увы! на жизненных браздах
Мгновенной жатвой поколенья,
По тайной воле провиденья,
Восходят, зреют и падут;
Другие им вослед идут…
Так наше ветреное племя
Растет, волнуется, кипит
И к гробу прадедов теснит.
Придет, придет и наше время,
И наши внуки в добрый час
Из мира вытеснят и нас!

Не шуточка — в какие временные дали устремляется мысль поэта! Время жизни поколений уподоблено мгновениям! В таком мелькании ничего рассмотреть нельзя. Но поэт, высказав общую мысль, повторит ее, замедлив темп, применительно к судьбе одного поколения: тут уж мы заметим по одну сторону — прадедов, по другую — внуков.

А как глубоко опускает свой взор Пушкин? Крайняя веха — в таком сетовании: «О люди! все похожи вы / На прародительницу Эву…» (От сотворения мира Пушкин ведет здесь счет не впервые. 13 июля 1825 года, сообщая Вяземскому о работе над «романтической трагедией», поэт выписывает ее название: «Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и Гришке Отрепьеве писал раб божий Александр сын Сергеев Пушкин в лето 7333, на городище Ворониче»). А в другую сторону, в будущее? «Со временем (по расчисленью / Философических таблиц, / Лет чрез пятьсот)…» (Пожалуй, современная цивилизация технически движется с опережением начертанного поэтом «графика»).

У человека нет возможности выбирать для своей жизни историческое время себе по душе, дело случая, какое кому достанется. «Счастлив, кто посетил сей мир / В его минуты роковые!» — воскликнул Тютчев. (Сумасшедший ритм, который ныне обрело движение времени, роковыми минутами не обделяет никого, а из своего не скудеющего запаса норовит выдать и не единожды). Что человеческий век конечен, ведал и герой: «Я знаю: век уж мой измерен…» Зато мысль человеческая (пока она бьется) в мгновение ока преодолевает любые ограничения времени и пространства. К тому же человек получает в наследство сокровища культуры минувших поколений. И про Онегина сказано: «дней минувших анекдоты / От Ромула до наших дней / Хранил он в памяти своей». А его приятель-творец ставил целью «в просвещении стать с веком наравне». Так что скупые рамки человеческой жизни умозрительно могут расширяться.

Обилие форм обозначения времени, активность отсылок к соседним событиям, характерными для закрытого времени, определяют (до поры) ход повествования в «Онегине»; здесь открытое и закрытое время свободно чередуется. И если в конце повествования возрастает роль открытого времени, то тут надо видеть не произвол поэта, а перемены самого исторического времени под влиянием важного события.

Потоков времени два

«Евгений Онегин» — произведение с открытым временем. Знак открытого времени романа — обилие исторических деталей: поэт как будто распахивает окна и двери, чтобы мы видели: его герои действуют не в условном, обобщенном, абстрактном, а вполне в конкретном, «этом» времени и пространстве. Пространство узнается по описанию: это столица на брегах Невы. Время обозначено в предисловии к публикации первой главы. Соответственно образ героя надо воспринимать в рамках конкретно-исторического времени 1819–1825 годов.

Тут мы выходим на проблему отнюдь не частного характера. Использование двух временных измерений — это общее свойство литературных произведений, основанное на иллюзии, что совершается какое-то жизненное событие и после, с большим или меньшим временным промежутком, оно запечатлевается в произведении. Воспоминание (у художника-то воображение) становится подобным свидетельскому показанию. В момент повествования, для усиления эмоциональности, изложение часто принимает другую форму, манеру «репортажа», когда действие развертывается с иллюзией присутствия рассказчика — и вместе с ним читателя — на месте и во время действия.

Если повествование ведет эпический (незримый, анонимный) рассказчик, разрыв между временем действия и временем рассказа о нем может не обозначаться; это устанавливается по факту. Пушкин — рассказчик удивительный: он умеет обозначить свое лицо даже и в эпическом по форме повествовании.

Сюжет «Бахчисарайского фонтана» основан то ли на давнем историческом событии, то ли на легенде о нем; поэт рисует событие. Понятно, что он не мог быть свидетелем события: оно возрождается в его сознании. Но Пушкин посетил Бахчисарай и «забвенью брошенный дворец». Так в поэму добавляется второй, личный сюжет. Интересно, что посещение дворца Пушкиным описано и прозой в письме к Дельвигу; большой отрывок из письма был опубликован в альманахе друга и начиная с третьего издания поэмы добавлен к печатавшейся в приложении к поэме выписке из книги И. М. Муравьева-Апостола «Путешествие по Тавриде». Пушкин дает возможность сравнивать описание мемуариста, непосредственное впечатление автора и поэтический рассказ.

Пушкин и поэму пробовал начать личным сюжетом:

Бахчисарай! Обитель гордых ханов,
Я посетил пустынный твой дворец.

Факту посещения поэтом места действия отводилась роль своеобразной мотивировки к написанию поэмы. Но углубление в замысел показало: поэтическое переживание сильнее, чем непосредственное впечатление.

В итоге поисков поэма начата строгим эпическим тоном. Дается четкая картина; эпический повествователь не утруждает себя объявлением, из каких источников он почерпнул знание о том, что происходило здесь когда-то в старину.

Но каков поэтический темперамент Пушкина! Ему трудно сохранять маску безликого анонимного рассказчика! И вскоре он проговаривается. Портрет красавицы Заремы рисуется адресно направленным: «Вокруг лилейного чела // Ты косу дважды обвила…» Но прямое обращение к натурщице предполагает присутствие говорящего!

Прямого включения автора-повествователя ждать остается уже недолго.

Настала ночь; покрылись тенью
Тавриды сладостной поля;
Вдали, под тихой лавров сенью
Я слышу пенье соловья…

Любопытно, на каком месте рассказа это произошло. Описывается общий быт Бахчисарая! «Простых татар спешат супруги // Делить вечерние досуги». Миновало много лет. Опустел и пришел в забвенье ханский дворец. А быт простых татар не переменился, его наблюдал поэт. Время описания тут особенное, как будто остановившееся, и поэт смело опускает свое «я» в момент основного (давнего) события, рисуя с натуры то, что (аналогичное) видел много лет спустя.

Вскоре исторический сюжет сменяется авторскими мемуарными воспоминаниями. Тут необычное: равнодушные, оттертые личным переживанием непосредственные впечатления соседствуют с поэтическим ностальгическим стремлением вновь посетить эти места. Этот мотив дает опору итоговому импульсу: передается эстафета путнику беспредельных будущих времен.

…Всё чувство путника манит,
Когда, в час утра безмятежный,
В горах, дорогою прибрежной,
Привычный конь его бежит
И зеленеющая влага
Пред ним и блещет, и шумит
Вокруг утесов Аю-дага…

Давно уже конные путешествия ушли в историю, теперь путников перемещают моторы; но нескончаем манящий плеск волн вокруг утесов Аю-дага. И нескончаема прелесть пушкинских стихов.

Вот такой уникальный зигзаг во времени совершает в этой поэме поэтическая мысль Пушкина: от давних легендарных веков к пушкинской современности — и безграничному будущему.

В поэмах «Полтава» и «Медный всадник» разделяется историческое и современное одной фразой: «Прошло сто лет». Но конструктивные различия в поэмах весьма существенны.