Украинское солнце

«То ли будут ругать, то ли еще что!» – подумал Влад, чем же он мог провиниться. Пока он шел сердце билось все сильнее и сильнее и, казалось, сейчас вырвется из груди. Осторожно подойдя, он раздвинул руками шторы и вошел в спальню. Комната была обставлена создающей неповторимое ощущение уюта дорогой лакированной черного цвета итальянской мебелью. Большую часть пространства занимала двухместная кровать с высоким, придвинутым к стене изголовьем, обшитым золотистой тканью в тон покрывала с бахромой, которым застилалось ложе. По бокам от кровати стояли небольшие тумбочки, как часовые, караулившие покой и сон хозяев. В них всегда лежала какая-нибудь мелочь или книги. Михаил часто клал в свою тумбочку любимое лекарство «Звездочку», им он натирал перед сном ноющие суставы или заложенный нос. И только у одной из двух тумбочек, той, что со стороны Михаила, стоял торшер. Справа от входа располагался красивый трельяж с большим складным зеркалом и пуфик. А у дальней стены стоял огромный шифоньер. Между ним и кроватью оставался небольшой проход до балкона, так что дверцы шкафа открывались не до конца. Стены украшали красивые ковры.

В комнате Влад увидел мать, при свете абажура перебиравшую в шифоньере какие-то вещи. Не было еще и полудня, а казалось, что уже вечер – от затянувшего небо дождя.

–А ну, примерь! – доставая из шифоньера одежду, попросила мать.

Влад взял протянутые ему плечики и аккуратно, складывая на кровать, снял с них выглаженные брюки и пиджак. Потом присел и стал одеваться, прислушиваясь, как шуршала ткань.

–Вот, возьми еще рубашку! – мать окинула взглядом сына.

Влад подошел к трельяжу, чтобы оценить свой новый будущий образ первоклассника: темно-синий школьный костюм был ему впору, а белая рубашка с большим воротником и золотистыми пуговками опрятно выглядывала из-под застегнутого на три пуговицы пиджака с логотипом пионерского движения на рукаве.

–Хорошо смотрится! Я эти вещи очень аккуратно носил, вот теперь и ты будешь носить! – довольно улыбался Глеб, только что пришедший с улицы.

– Да, ты очень аккуратно носил, я всегда этому удивлялась! – подтвердила мать.

Показ одежды затянулся на час. Мать все продолжала доставать из шифоньера Владу то какие-то рубашки, то брюки, пока не устала и вместе с Владом изнеможенно не рухнула на кровать.

–Глеб, а достань ему из кладовки туфли! Все возьми, какие есть! – мать вспомнила про недостающий главный элемент внешнего вида.

Старший сын послушно направился в прихожую, где была кладовка. Но, тут же, опомнившись, пошел обратно в кухню за табуреткой. На обратном пути он нечаянно задел плечом хрупкую дверцу кладовой, так что та сначала с силой ударилась о косяк, а потом снова раскрылась до предела и ударила Глеба. Он потер ушибленное плечо и, став на табуретку, полез на самую верхнюю полку.

–Мам, а какие они? – перебирал обувные коробки Глеб. – А! Те?! Понял! Вот они, нашел! Влад, возьми туфли, я пока сложу коробки. И принеси мне еще одну табуретку!

Радостный Влад уже через миг подавал принесенную брату вторую табуретку, обменяв ее на вожделенную коробку с туфлями. Ожидания Влада оправдались. Открыв крышку коробки, он увидел там новенькие туфли, фирменные, польского производства. В начале девяностых почти все приобреталось впрок, вот и сейчас три года назад купленные туфли нашли своего хозяина. Владу они были велики, но он не расстроился, ведь детский организм растет не по дням, а по часам, и скоро они ему будут впору.

Тем временем Глеб продолжал свои изыскания плохо изученных уголков кладовки. Поставив одну табуретку поверх другой, он с риском рухнуть вниз с шаткого основания вскарабкался на них, как циркач, держась руками за дверцы. Кряхтя и психуя, он все что-то переставлял и передвигал – время в кладовых устраивает барахолку.

Наконец Глеб спустился, переводя от волнения дух: он был несколько взвинчен, будто вырвался из базарной толчеи.

–Сейчас я к нему еще ремешок найду, – рассматривая найденный школьный портфель, выдохнул Глеб. – Брат тебе не только одежду в наследство оставил, но и смотри, какой портфель классный! А сколько карандашей и тетрадок?! До конца школы хватит! Лишь бы хорошо учился!

9

В это время за окном все чаще мелькали компании мимо проходивших людей: они направлялись к стадиону, где должно состояться главное вечернее действо сегодняшнего праздника – Дня шахтера.

Пообедав, Глеб и Влад с матерью разбрелись по разным комнатам отдыхать.

–Скоро мы уже пойдем? – обиженно произнес Влад в тишине комнаты, сидя на подоконнике. Он уже битый час жадно следил из окна за происходящим оживлением на улице и с любопытством рассматривал красиво одетых людей.

–Собирайся! – неожиданно донесся из прихожей обнадеживающий голос брата.

–Я уже готов! – выкрикнул Влад. – Только надо взять зонтик, а то там дождь накрапывает.

– Так возьми!

Выйдя из подъезда и раскрыв один зонтик на двоих, братья быстро зашагали по лабиринтам дворов, переступая лужи. А по центральной дороге, куда они сейчас спешили, шла разномастная толпа, змеей сползая вниз с бугра к футбольному полю. Миролюбиво настроенные люди стекались со всех улочек и закоулков, чтобы влиться в эту живую бурлящую реку, в которой можно было легко передвигаться, без толкотни и ругани, и так же с легкостью из нее можно было выйти. Казалось, вот-вот взберется на какую-нибудь возвышенность случайный оратор и красноречиво запоет словами многообещающего лозунга, сложенного в горячем порыве сердца, и приструнит толпу, выстроив ее в ровные ряды – голова к голове. А толпа, как это было всегда – при всех царях и вождях, – возьмет да и поверит ему и себе, и тогда в ликовании взметнутся ввысь тысячи шапок этих людей, готовых на свершения. До чего ж ты скоро падок на веселье, славянский народ, готовый укрощать свой здравый смысл пьяными выдумками и беспросыпным гуляньем!

Когда братья дошли до стадиона, заглянув по пути в парк отдыха, чтобы отыскать там товарища Глеба, на улице стало темно. Дождь то незаметно начинался, то так же без предупреждения прекращался, однако это не мешало честному народу веселиться. Для него на футбольном поле устраивались различные конкурсы, в Доме культуры проходили особенные киносеансы, также публику очень порадовали выступления местного ансамбля песни и пляски, трогательно исполнявшего русские и украинские народные песни. Показательным выступлением отличились и волейболисты, позднее уступившие место команде теннисистов. Ну и конечно же, какое народное гулянье могло обойтись без лазанья за подарками по столбу. Вечерняя же программа мероприятий обещала начаться выступлением популярного вокально-инструментального ансамбля, для которого на стадионе заранее соорудили большую сцену. А ближе к полуночи грандиозный салют станет прекрасным завершением праздника.

Около девяти вечера, казалось, все местные жители и жители близлежащих поселков уже полностью собрались на стадионе. Когда перестала играть фоновая музыка и должна была начаться живая от ВИА, на сцену вышел директор шахты. Он уверенным шагом подошел к микрофону, откашлявшись и извинившись, начал говорить заученную речь. Несмотря на свой высокий статус, он все равно волновался. «Волнуется! – думали люди. – Значит, есть о чем врать!» Но никакие замешательства не могут сбить с толку опытного директора! И вот уже через минуту после неудачного начала окрепшим голосом он продолжает говорить о том, что угольная отрасль сейчас переживает нелегкие времена, о том, что добывать уголь становится все сложнее и опаснее, что из-за недостаточного финансирования не всегда получается вовремя выдавать заработную плату работникам и так далее и так далее. Затронув проблемы современного общества, он также акцентировал внимание на нашей молодежи, на ее далеких от совершенства идеалах и кумирах. Говорил он увлеченно, но долго, чем успел надоесть слушающим. А кем, собственно, был этот директор? Наверно, никто из собравшихся здесь людей этого не знал! Да и никогда славянский народ не ведал, откуда берутся эти вожди пролетариата. И что, вообще, мог знать этот директор? Знал ли он о тех тяжелых часах ночных смен шахтеров? Знал ли о том «черном» настроении мужчин, которое прочно обосновалось в душах, как уголь под землей? А что он мог сказать о современной молодежи, у которой не было больше другого выбора, как идти после окончания школы работать на шахту? Если уголь принадлежал народу, то почему этому народу так тяжело жилось? Мог ли что-нибудь лично или косвенно сделать этот пресыщенный директор для зависящего от угля народа? Конечно, директором было сказано много и верного, и умного, но были ли предприняты попытки для решения проблем? Нет! В общем, главу шахты никто и не слушал, не хотел и не пытался слушать, потому что его обещания повторялись из года в год, но никогда не выполнялись.

После часового монолога, наградив грамотами лучших работников отрасли, выступавший наконец-то закончил. Заскучавший народ только этого и ждал! На сцену вышли музыканты. Ничуть не смущаясь взглядов людей, они бодро начали свое живое выступление. И народ почти сразу отошел от тяжелых речей и продолжил гулять, закончив далеко за полночь. Никто и не помышлял грустить.

День шахтера всегда ассоциировался с началом нового трудового сезона, являлся своего рода стартовой площадкой для перемен. Пересматривались старые приоритеты и появлялись новые, ставились смелые цели с учетом возросших потребностей и возможностей современной жизни. Людям хотелось в это верить.

***

Без особых потрясений минуло три года.

10

– Как так можно, а?! Ты ведь еще только первую неделю в школу ходишь, а уже получил замечание от учителя! – мать теребила в руке дневник Влада. – Вот Глеб сейчас придет! Пусть он займется твоим воспитанием!

– Мам, ну не говори ему, пожалуйста, я так больше не буду!

– Не знаю! Посмотрю еще! – строго заключила мать.

С замиранием сердца Влад слушал, как открывалась входная дверь. По характерному звуку связки ключей он понял, что это пришел брат. Взволнованно Влад взглянул на мать, пытаясь по ее глазам понять, насколько она была сейчас решительно настроена. Однако первое, о чем заговорила мать с Глебом, было не о дневнике, исписанном красной учительской ручкой.

– Ну что, решили, когда едете? – спросила мать Глеба, казалось, более взволнованно, чем когда ругала Влада.

– Решили, что завтра, но я уже сомневаюсь, что мы вообще куда-либо поедем вместе! – раздосадовано сказал Глеб.

– Что опять случилось? – спросила мать, хотя догадывалась, в чем было дело.

– Как он надоел! – говорил Глеб об отце, – он опять в гараже пьет. Прицепился ко мне: это не так, то не так! Я даже и не знаю толком, из-за чего я с ним поругался! Начал цепляться ко всему. И тебе нервы сейчас будет трепать – он идет следом за мной!

– О, Господи! – все пуще расстраивалась мать.

Анастасия Павловна с детьми расположились в напряженной тишине зала. Скованные плохим предчувствием, между собой они разговаривали мало, иногда только поглядывали друг на друга. Они уже знали, чем закончится сегодняшний день – тяжелой ссорой с главой семейства.

Как только Михаил Евгеньевич пришел из гаража, он тут же с порога грубо позвал жену по имени.

– Началось! – отчаянно выдохнула Анастасия Павловна и вышла в прихожую.

– А почему ты меня не встречаешь, а?!

– Ну как же, вот же вышла!

– Нет, – хитро протянул Михаил, – так жены любящих мужей не встречают.

Ну, в общем, понеслось! Уж очень хорошее сегодня было настроение у Михаила Евгеньевича для выяснения отношений с женой, уж так ему хотелось вспомнить наболевшее за двадцать с лишним лет их совместной супружеской жизни. Пусть и не помнит он всех обид за долгую семейную жизнь, как и не помнит уже о предмете нынешней ссоры с женой, но что-то его сейчас неотступно вовлекало в эти бессмысленные споры, отчего он, всегда раздосадованный и задетый за живое обидными словами жены, никогда не в силах был с ней примириться, как не мог примириться и сейчас.

Притаившийся в зале Глеб слушал, как родители обсуждали одно и то же на протяжении вот уже битого часа. Считая каждый недовольный вздох отца, долго раздевавшегося в прихожей, он был почти на грани, чтобы не выйти из себя и не вмешаться, прекратив этот бессмысленный поединок, пока у кого-нибудь из них действительно не сдали нервы и они не сорвали зло друг на друге. И тут, к счастью, отец зашел в кухню, и его вообще не было слышно какое-то время, но лишь самое короткое. Внезапно возникший из тишины нудный голос отца становился грубее, усиливаясь прямо пропорционально ответным эмоциям жены, и вдруг резко оборвался.

– Глеб, он взял нож! – дико закричала мать.

Этот крик пронесся по всему телу Глеба. Для него он послужил сигналом к рывку, как выстрел на старте для бегуна. Но, о Господи, как же тяжело ему было осознавать все происходящее! Откуда такая злость? Откуда вся эта решимость, как будто он уже давно это продумывал! Все как будто не с ним, все как во сне! За что ему сейчас это испытание! Почему Ты позволяешь ему поднимать руку на родного отца, ведь все равно потом заставишь в этом раскаяться и еще больше его полюбить? Почему? Однако Глеб уже не думал о последствиях. Он, как сторожевой пес, сорвавший с горла душившую его цепь, вскочил с места. В глазах на секунду замерло сомнение, но он цинично отбросил его, и следующий за этим решительный миг стал определяющим – «вот, пора, я готов!». Он твердой рукой выкатил из-под дивана самодельный гриф от штанги и вбежал на кухню. Истекли две минуты, когда не было слышно ни криков, ни ора, только шумное дыхание и какие-то обрывки слов, и то все как в бреду. Отец, сбитый с ног, уже сидел на полу в прихожей, опираясь спиной о стену. Его темно-оранжевая футболка, окропленная кровью, сливалась с побагровевшим лицом. Тяжело дыша, он обессиленно стирал ладонями со лба кровь, смешанную с потом. Через какое-то время, словно от стыда, закрыл лицо окровавленными ладонями и жадно набрал воздух в грудь, так и просидел он беспомощно минуть пять, спрятав ото всех свое разбитое лицо. В квартире царила тишина. Анастасия Павловна, Глеб и Влад, переглядываясь, стояли молча рядом с избитым отцом, абсолютно бездействуя и не понимая разницы между чужим и родным. Опомнившись, мать ринулась куда-то и тут же вернулась, но уже не одна, а с бежавшей вслед соседкой Тамарой, которая, зайдя в квартиру, без лишних объяснений поняла, что произошло. Тамара, взрослая дородная женщина, быстро увела Анастасию Павловну с детьми к себе домой, а сама вернулась. Она с порога увидела, как на кухне лицом к входной двери сидел избитый Михаил, подперев голову рукой и спокойно наблюдавший как будто со стороны за происходящим. Встретившись с ней взглядом, он положил руку на стол и поприветствовал соседку. Как потом рассказывала Тамара, в тот момент она не увидела в его глазах злости, той злости, которая обычно появляется после драки, и которой, увидев во взгляде избитого человека, можно испугаться, но она отчетливо разглядела во взгляде Михаила такую обиду, которая надолго поселяется в душе. Она подошла ближе, чтобы помочь ему встать, но он сам спокойно привстал на ноги, прошел чуть-чуть вперед и остановился в раздумье. Не дожидаясь, Тамара взяла его под руку и повела в ванную комнату. Проходя мимо зеркала, Михаил в последний раз осознанно посмотрел на свое побитое лицо, а дальше впал в прострацию, в какую-то дремоту, окутанную белой дымкой и застилавшей глаза пеленой. Он не помнил, что было потом, не помнил, как они вдвоем зашли в ванную, не помнил, как Тамара открыла кран с холодной водой и печально смотрела невидящими глазами на Михаила, который смывал кровь со своего лица. Выслушивая от него какие-то скомканные фразы, она почувствовала, как в ней поднимается женская солидарность. Тамаре было жалко Михаила, но она также понимала, что на его месте могла оказаться и Настя, только избитая своим мужем. И вдруг до чего же сильно ей захотелось вспомнить и свои обиды от своего благоверного, что, поддаваясь неконтролируемым, резко нахлынувшим эмоциям, она не смогла сдержаться, и подступившие к горлу ядовитые слезы так легко полились по щекам и обожгли женское сердце. Память вошью въедается в кожу. Ее не смыть водой, от нее не отмыться полностью, как от грязи. Не так ли давно зажили и ее синяки? Тело многое перенесет, а вот обида остается и дразнит всю жизнь. Огорченная воспоминаниями, Тамара решила больше не разговаривать с Михаилом, тем более что он и сам молчал, предложила лишь сходить с ним в больницу, на что и тут он промолчал, отрицательно покачав головой. Через время, убедившись, что больше она не нужна, Тамара утомленная и расстроенная ушла к себе.