Секс в СССР, или Веселая жизнь

Везде искал о нем материал
И понял, что Наташу Гончарову
Поэт, как муж, не удовлетворял…

– Очень смешно! – показательно поморщился я.

– У него есть еще и к Седьмому ноября. – Маша протянула другой листок – розоватый.

Шепот, слухи, разговоры:
– Ну, товарищ, и дела!
По Москве-реке «Аврора»
Этой ночью проплыла…

– Ну и как? – Толя посмотрел на меня с гнусной иронией. – У него таких стихов еще много.

– Остро. Кто автор? – спокойно спросил я.

– Неизвестно. Ни фамилии, ни адреса. Подписывается буквой «А», – сообщил Макетсон.

– Хорошо. Дайте всю подборку – я посмотрю. Думайте: нужен еще один материал строк на двести.

– Есть, есть такой материал! – воскликнул Крыков.

– О чем?

– О постановке трилогии Папы… Мартена Палаткина «Алые скакуны революции» на узбекском языке в Самарканде. Как нарочно, к форуму в Ташкенте! И как раз двести строк.

– Ладно, пойдет под рубрикой «Дружба народов – дружба литератур». Кто написал?

– Фагин… – потупился Боба.

29. Лета господня

Ты позвонила, позвонила,
И выпало из рук перо.
И крикнул я что было силы:
«Да здравствует Политбюро!»

    А.

Вернувшись после планерки в свой кабинет, я сел за стол, закурил и просмотрел рукопись, пришедшую самотеком. Стихи напечатаны на разносортной бумаге – бежевой, голубой и розовой. Заглавные буквы чуть выпирают из строки, видно, машинка старая, с прыгающим, давно не чищенным шрифтом. Действительно, ни имени, ни телефона, ни адреса. Только литера «А» под каждым стихотворением. Разумно, учитывая смелость текстов. Но что означает эта «А»? «Автор», «Аноним» или подымай выше: «Альфа» – первый в ряду поэтов. Черт его разберет… Я наугад прочел:

Хоть дуракам не писан «дуралекс»,
Народ живет согласно идеалам.
В СССР есть все, и даже секс,
Но не публичный, а под одеялом.

М-да, неведомый Автор не чурается латыни. «Dura lex, sed lex». «Закон суров, но это закон». Лихой Аноним! Стих плотный, осмысленный, добротно прорифмован. Хорошая школа. Не новичок, но пишет явно в стол. «Непроходняк» в чистом виде. Возможно, резвится какой-нибудь известный переводчик, устав от подстрочников. Тогда зачем прислал подборку в редакцию? Нет, скорее всего, это какой-то приятель меня разыгрывает. Скоро явится с бутылкой… Надо будет дома внимательнее прочитать, может, узнаю руку, и Жеке покажу, он любит погорячее:

Она строга и холодна со всеми,
Но мне той нашей ночи не забыть!
С такими телесами рушить семьи,
А не секретарем райкома быть!

Я спрятал подборку, а тут, легок на помине, позвонил Ипатов: «Жорыч, выезжаю. Через пятнадцать минут буду на «Баррикадной».

Служил мой друг на площади Ногина в вычислительном центре ЦК КПСС.

Выходя из редакции, я заглянул в каморку к Вере Павловне, полнотелой даме, похожей на гарнизонную буфетчицу. Она много лет прослужила в машбюро трибунала Московского военного округа, но об этом периоде своей жизни рассказывать не любила, хотя, выпив, была словоохотлива.

– Много работы? – спросил я.

– Очень! – Машинистка, как школьница, прикрыла халтурную рукопись, которую перепечатывала.

Я сделал вид, будто ничего не заметил: всем надо жить. Зарплата у нее маленькая, муж объелся груш, мать – инвалид, разведенная дочь пьет. Внуки тоже на Вере Павловне, вот она и прирабатывает тем, что перестукивает на редакционной машинке разных графоманов. Берет, кстати, недорого: 30 копеек за страницу прозы и 15 копеек за стихи.

– Прозаиков надо сегодня в набор заслать. Все остальное пока отложите!

– Поняла. Но ребята еще не все мне сдали…

– Сдадут. Печатайте с колес!

– Так точно!

Я вышел на улицу. Экономное осеннее солнышко навевало добрую грусть. У раскопа, огороженного металлическими барьерами, собрались зеваки; самозваный экскурсовод, похожий на молодого Маркса, объяснял, подвывая: «Тысячи оскверненных и убитых женщин зарыты в этом месте!» Все слушали с интересом, даже милиционеры. Переходя на зеленый свет Садовое кольцо, я встретил Золотуева, поздоровался, но он не ответил. Ну и ладно! Видимо, утром Влад решил покончить навсегда с водкой и был погружен в эту сверхзадачу. После первой рюмки пройдет.