В ожидании сердца

– Давай к 15-му. Праздники. Я на рыбалку уеду…

Закончив комедию в срок, я испытывал радость не только от своей пунктуальности, но и от результата. Мне показалось, я написал именно то, чего не хватает современной российской сцене, – настоящую сатиру в духе Эрдмана, Катаева и Булгакова. Вскоре состоялась читка в театре, на этом настоял я, хотя Ширвиндт отговаривал. К моему изумлению, повторилось то же самое, что и с «Хомо эректусом». Актеры встретили комедию прохладно, а народный артист Юрий Нифонтов сказал, что это какая-то поделка в духе Сергея Михалкова. Интересно, что на читке комедии Шендеровича, впоследствии с треском провалившейся, труппа хохотала как безумная. Я давно заметил: людям, обитающим в театре, нравится совсем не то, что зрителям, пришедшим с улицы. Настроение актеров передалось приглашенному режиссеру-постановщику Эдуарду Ливневу, который начал задавать мне странные вопросы: «О чем наш спектакль?» А это – верный признак надвигающейся катастрофы.

Прочитав окончательный вариант пьесы, мне позвонил Ширвиндт и пригласил на разговор.

– Ну и что мы будем делать с президентом? – спросил он.

Тут надо бы пояснить: первоначально президент звался Валентином Валентиновичем, будучи, как вы догадались, мужчиной. В преамбуле я написал: «Действие комедии происходит после 2018 года. Все события вымышлены, все совпадения не случайны». Мне казалось, этого достаточно, чтобы снять ненужные ассоциации с реальным начальником государства. Выяснилось, не достаточно…

– Понимаешь, – молвил Ширвиндт. – Если мы на роль президента возьмем актера, категорически не похожего на Путина, все скажут: «Вот, мол, испугались, трусы!»

– А если…

– А если сделаем наоборот, все скажут: «Вот только и умеют издеваться и спекулировать на дешевом сходстве!» Что будем делать, Юрочка? Есть у меня одна мыслишка. Но ты же автор…

– А если… – Я посмотрел в глаза мэтру и понял: мы подумали об одном и том же.

Так законно избранный Валентин Валентинович вдруг превратился в «непереизбираемую» Валентину Валентиновну, мать нации, умницу и красавицу. А что? Со времен Екатерины Великой Россией не правила мудрая женщина. Заждались.

Еще любопытная деталь. «Чемоданчик», как и две предыдущие мои пьесы – «Одноклассницу» и «Богов…» – я собирался опубликовать в журнале «Современная драматургия». Но главный редактор Андрей Волчанский, ранее ко мне благоволивший, на сей раз был непреклонен:

– Этого мы печатать не будем.

– Почему?

– А сами вы не понимаете? Нам неприятности не нужны. Мы только-только наладили отношения с Минкультом. И вообще, знаете… – Волчанский глянул на меня с естественнонаучным интересом. – Если бы не ваши характерные словечки и приемы, я бы решил, что это не вы сочинили.

– А кто же?

– По всему, такую вещь должен был написать, ну, например, Дмитрий Быков…

– Пишет не тот, кто должен, а тот, кто может! – ответил я и забрал рукопись.

Тем временем в Театре сатиры начались репетиции «Чемоданчика», и актеры «встали на ноги». Ширвиндт, увидев поставленные сцены, пришел в ужас, резко взяв управление на себя. Замечу, забегая вперед: то же самое случилось, когда «Чемоданчик» ставили в Ростове-на-Дону. Приглашенный из Москвы бывший худрук Театра имени Гоголя Сергей Яшин, по прозвищу «Теннисист» (за его страстную, почти нездоровую любовь к Теннеси Уильямсу), не справился с материалом. Директор театра Александр Пудин, увидав сделанное, твердо сказал: «Эту беременность я прерываю!» Срочно вызвали Геннадия Шапошникова, из Иркутска, он-то и спас ситуацию. Спектакль вышел отличный и для провинции настолько острый, что ошарашенные зрители подходили ко мне в антракте и восклицали:

– Какая удача, что мы попали на первый спектакль!

– ?

– Ведь завтра его обязательно закроют.

Не закрыли. Идет до сих пор. Но вернемся в Театр сатиры. Уже назначен был день премьеры. И вдруг на прогоне стало ясно: нужна другая концовка. Премьеру скрепя сердце перенесли на неделю. Тогда Ширвиндт предложил использовать для финала песенку из знаменитого фильма Карена Шахназарова «Мы из джаза». Мне дали аутентичный текст куплетов, которые в картине исполняет Александр Панкратов-Черный, и я, промучившись ночь, нарифмовал прощальную песенку актеров:

А вы домой идите на диванчик
И вспомните наш скромный балаганчик!

И спектакль сразу сложился, заиграл. Сказать, что премьера прошла успешно, – ничего не сказать. Зрители, совершенно отвыкшие в наше демократическое время от политической сатиры на сцене, сначала точно оцепенели от неожиданности, а потом эта настороженность вылилась в хохот, аплодисменты и овации. Особенный восторг вызвали Федор Добронравов, игравший капитана третьего ранга Стороженко, который похитил «кнопку». Четвертый сезон «Чемоданчик» идет в Театре сатиры на аншлагах, и в финале тысячный зал неизменно встает с криками «браво!». А народный артист Юрий Нифонтов, играющий «добромора Суперштейна», с удовольствием выходит на поклон. На актеров, как и на детей, нельзя обижаться.

Поставлена эсхатологическая комедия и в других театрах, причем гораздо ближе к авторской редакции. Я давно привык к режиссерским сокращениям моих текстов и спорю, иду на конфликт лишь в тех случаях, когда купюры затрагивают сюжет и смысл пьесы. Не раз мне говорили: «Ты пишешь слишком густо, в твоей комедии столько сюжетных поворотов и реприз, что хватило бы на три пьесы…» Ну, во-первых, лучше пусть режиссеры прореживают, чем дописывают. А во-вторых, не я пишу густо, я-то беру пример с классиков, это «новая драматургия», рожденная гедонистическим тунеядством, слишком разбавлена. Но когда глупая мода на словесную жижу закончится, когда постановщики опять захотят многоуровневых сюжетов, полифонии смыслов, концентрированной сценической речи, тогда, возможно, им и пригодятся мои густо замешанные «безделки».

Не могу не посетовать: даже режиссеры, которые ставили «Чемоданчик» максимально близко к авторскому тексту, так и не решились вынести на сцену монолог дамы-президента, написанный тем же размером, что и знаменитая исповедь Бориса Годунова из знаменитой трагедии Пушкина. Странно! Мне монолог нравится:

…Шесть лет, как я достигла высшей власти,
Простая люберецкая девчонка.
Но нет покоя ни в Кремле, ни дома.
Ни власть, ни жизнь меня не веселят!
Мечтала я народ мой осчастливить
Достатком, телевидением смешливым,
Дешевой продовольственной корзиной,
Безвизовым туризмом за рубеж.
Но мой электорат неблагодарен,
Живая власть народу ненавистна,
Как будто я конкретно виновата,
Что дешевеет нефть и газ,
а доллар
Растет и зеленеет вместе с евро,
Что НАТО расширяется, как сволочь,
А США, всемирный участковый,
Повсюду свой засовывает нос!
Моя ль вина, что кризис на планете,
Что прет Китай, как тесто из кастрюли,
С арабами собачатся евреи,
А в Киеве свирепствует майдан!
Не я в стране мздоимство насадила,
Не я в державе дураков плодила,
И бездорожье было до меня!
Но все ко мне в претензии, как будто
У каждого я денег заняла!
Бранятся, просят, требуют, канючат…
И мышцы от ручного управленья
Устали, словно уголь я рублю!
Мне тошно видеть, как мои бояре,
Казну разворовав, соображают,
В какой офшор засунуть нажитое
И где какую виллу прикупить.
В семье мечтала я найти отраду.
Но мой супруг, которому когда-то
Я отдала отзывчивое сердце,
Мне изменил и спутался, мерзавец,
С какой-то подтанцовщицей смазливой
Из челяди Киркорова Филиппа!
(Жив, жив курилка! И еще поет.)
Муж оказался неблагонадежным,
Как члены Госсовета, как министры,
Как лидеры лояльных думских партий,
Как олигархи, мэры, генералы,
Как байкеры, чекисты и спортсмены,
Как мастера науки и культуры,