Три четверти пути. Автобиографический очерк

На первом курсе несколько месяцев жил на квартире в районе Лагерного рынка, затем в общежитии на проспекте Карла Маркса. Со второго курса – постоянно в Диевке. Семичасовой электричкой уезжал и в 21 час приезжал. Все перерывы между лекциями просиживал в библиотеке. Питался в основном пирожками с повидлом. Иногда ходил в столовую. Занимался спортом, сперва – волейболом. В то время в институте была сильная команда с мастерами спорта. Меня в основной состав не брали. Просидев в запасе год, я занялся самбо, чтобы овладеет приемами защиты, затем – легкой атлетикой, потом играл в ручной мяч. После третьего курса каждое лето проводил в спортлагере, который мы начали строить с нуля. Подружился там с Васей Пискуновым, Женей Бобякиным, Славой Бойко, Витей Бондаренко и Пашей Цибулевым. С Володей Плахотником дружили еще со школы. Получилась великолепная семерка. Все яркие личности, все хорошо учились, все страстно любили приключения.

После 4-го курса решили совершить поход по Крыму. Место встречи назначили на турбазе у поселка Соколиное. Я, Слава и Володя поехали в Крым на попутных машинах, автостопом. Остальные ребята добирались с других городов, так как пред этим проходили заводскую практику на разных заводах. Собрались все четко, в назначенное время.

Я впервые увидел горы, Большой Каньон, Ай-Петри. Из Соколиного мы через Орлиный Залет поднялись на Ай-Петри, а затем спустились в Мисхор. Мне так понравилась природа, что после, работая на заводе, я несколько раз водил группы заводских ребят по этому маршруту.

В то время в Союзе вышла книга «Подводная охота» Джеймса Олдриджа. Мы купили два комплекта подводного снаряжения – ласты, маску, трубку и ружье, и стали заядлыми подводными охотниками. За день добывали примерно ведро рыбы и вечером варили уху по провансальски, «Буябез», из семи сортов рыбы. Поваром назначили меня. «Буябез» по рецепту Джеймса Олдриджа всем очень нравился. После ухи пели песни, сначала лирические, потом – блатные. Пели довольно хорошо. Многие отдыхающие сходились к нам на огонек. На одном месте долго не стояли. Обследовали почти все южное побережье Крыма от Мисхора до Феодосии. Самая красивая стоянка была во Фрунзенском. Там мы плавали в бухты Аю-Дага, вдоль отвесных скал или ходили пешком через гору. Берег дикий, совершенно нетронутая природа. Не было только пресной воды, пили морскую.

От Феодосии на теплоходе «Абхазия» переплыли в Сухуми, затем через Клухорский перевал в Домбай, – одно из самых красивых мест в мире. Спальников тогда у нас не было. Спали в палатке под байковыми одеялами. Температура по ночам в Домбае опускалась до 0

С. Просыпался ночью от холода, а в голове стоял мотивчик известной песенки: «Попал я бедненький в холодную ночевку, и холод косточки мои сковал».

В Домбае в то время открылся международный молодежный лагерь «Звездочка», где отдыхала молодежь из соцстран. Для нас это было просто невероятно! Вечерами на танцах общались с немцами, поляками, румынами, болгарами, финнами. Модными танцами тогда были «Хула-хуп» и «Полька-енька».

Сходили на Чучхурский водопад, поднялись на ледник Али-Бек, даже искупались в ледниковом озере. Посетили кладбище альпинистов. Этот поход нам всем так понравился, что на следующий год мы его повторили в обратном направлении – от Домбая до Ялты. Из Сухуми плыли на теплоходе «Адмирал Нахимов». Корабль по тем временам был просто фешенебельный, с ночным баром в петровском стиле, чешским пивом и другими деликатесами. Вот только денег не было. Путешествовали исключительно на стипендию. Складывались Славе Бойко, нашему директорчику, и он каждый день выдавал нам по рублю: на питание и представительство. Чтобы как-то сэкономить деньги, Паша и Женя решили плыть на теплоходе зайцами. В Сочи была проверка билетов. Пашу поймали, водили к первому помощнику капитана, но все обошлось. Зато, как здорово мы посидели на эти деньги в ночном баре!

В институте была военная кафедра, где нас очень серьезно готовили в офицеры по специальности химик-разведчик. Показывали секретные фильмы по применению атомного, химического и бактериологического оружия. Отрабатывали на полигонах дегазацию и дезактивацию и т. д. Даже дипломы нам вручили только после официального присвоения звания мл. лейтенанта запаса.

К счастью, применить полученные знания на практике мне так и не пришлось. В 1964 году, во время начала боевых действий во Вьетнаме, мы с Ваней Жуковым обратились в Облвоенкомат с просьбой направить нас добровольцами во Вьетнам. Не то что бы из интернационалистических соображений – просто опостылела работа на заводе. Принял нас полковник. Подробно расспросил о семейном положении, военной специальности. Узнав, что мы работаем мастерами на шинном заводе, матерными словами послал нас обратно на завод и еще дальше.

В 1969 году меня хотели призвать в армию на Балтийский флот на подводную лодку. В то время решили доукомплектовать экипажи подлодок химиками-разведчиками, чтобы при всплытии лодки брать пробы воздуха и воды на предмет радиационной и химической обстановки. Служить в армии мне не хотелось по двум причинам: я только поступил в аспирантуру и недавно женился. Об отмазке не могло быть и речи. Оказался в безвыходной ситуации. По совету мамы, накануне медкомиссии выпил стакан самогона, коктейль «Черный смерч», описанный в морских рассказах Биль-Белоцерковского. В стакан водки кладется ложка горчицы, размешивается большим пальцем и залпом выпивается. После такого коктейля на следующий день, с припухшим лицом, начал проходить всех врачей, и все ставили «годен». Остался последний врач – окулист, и тут свершилось чудо. Оказалось, я страдаю близорукостью, и меня забраковали. Почти как в том анекдоте о плоскостопии, когда Изя, чтобы не служить в армии, вырезал себе… ну, скажем, гланды, а на комиссии у него обнаружилось плоскостопие.

Исследовательской работой начал заниматься после 3-го курса на кафедре органической химии. Тему работы уже не помню. Помню, что во время мойки бил много стеклянной посуды, чем доводил до слез своего руководителя. Потом узнал, что эту стадию проходят все начинающие химики.

На 4-м курсе на меня обратил внимании зав. кафедры резины профессор Блох Григорий Абрамович. Он предложил мне научную работу у себя на кафедре. Суть работы заключалась в использовании молекулярных сит для введения в резину ультраускорителей, которые загружали на эти сита. При низких температурах ускорители не должны были работать, а при температуре выше 120

С происходила десорбция ускорителей, и они активировали вулканизацию. Такова была идея, очень новая и совершенно не изученная. (Молекулярные сита – это абсорбенты со строго одинаковыми размерами пор, соизмеримыми с молекулами ускорителя, что позволяет его как бы отсеивать). Работа стала темой моего диплома и называлась она так: «Применение молекулярных сит в качестве носителей вулканизующих агентов».

Вся скудная техническая база кафедры резины размещалась в подвале института в одной комнате, где стояли вальцы, весы, вулканизационное оборудование, резиносмеситель и пр. Кроме студентов, там еще работали аспиранты, которые пропускали свои заказы вне очереди. Обстановка была нервная и напряженная. Получить серьезные результаты там было очень трудно.

Разработчиком молекулярных сит в Союзе был профессор Неймарк из Института Физхимии Академии наук УССР. Блох договорился с Неймарком, что загружать сита ускорителями я буду у Неймарка, а вводить в резины и исследовать свойства буду в заводской лаборатории на заводе «Красный Резинщик». Оба предприятия находились в разных концах города Киева, где проходила моя преддипломная практика. Поселили меня в гостинице ВДНХ в третьем конце города.

В то время у нас стали появляться импортные приборы по оценке скорости вулканизации резины. Один из таких приборов, пластометр Муни, был в лаборатории «Красного Резинщика». На нем еще никто не работал. Прибор этот я мог использовать столько, сколько было необходимо. Кроме того, на заводе мне выделили лаборанта.

Институт физхимии Академии наук УССР был не совсем обычным заведением. Сотрудники имели свободный график работы. В отделах устраивалось обсуждение научных публикаций и результатов своих экспериментов. Руководитель отдела, профессор Неймарк, не давил на сотрудников своим авторитетом. Директор института, академик Бродский (автор учебника по физхимии, открыл тяжелую воду в 1932 г.), читал курс лекций для сотрудников. В институте работал буфет с различными винами и коньяком. По тем временам – что-то невероятное. Обстановка была такая, какая и должна быть в научных заведениях, когда ими руководят великие ученые. Все это не шло ни в какое сравнение с нашим институтским подвалом. Считаю, что мне невероятно повезло – в самом начале жизненного пути познакомиться с таким научным коллективом. Думаю, что именно это определило мой дальнейший выбор трудовой деятельности.

Работал я с большим энтузиазмом, и за сравнительно короткое время выполнил план, намеченный профессором Блохом. Конечно, надо было позвонить ему и доложить о выполнении работы, но я этого не сделал, чем очень огорчил его. Оставшееся время прогулял, посещая музеи и оперный театр Киева.

Результаты исследования, полученные в Киеве, так понравились Блоху, что он заставил меня направить тезисы доклада на Всесоюзную конференцию резинщиков в Ярославль. Тема доклада понравилась руководителям конференции, и они включили доклад в пленарную часть. Они думали, что приедет профессор Блох, а он послал выступать меня. Я так волновался, что забыл дома паспорт. Обнаружил это только при поселении в гостиницу. Конечно, без паспорта меня не поселили. Пришлось ночь перед выступлением коротать на вокзале. Выступал сразу после вступительного слова на открытии конференции. У меня не было никакого опыта публичных выступлений на таком уровне. Я так волновался, что тряслись колени, однако читать доклад по бумаге не стал. Говорил своими словами, вначале запинаясь, а когда волнение немного улеглось, рассказывал о работе, свободно перемещаясь между трибуной и доской с графиками. Виталий Николаевич Колобенин, аспирант профессора Блоха, хорошо отозвался о моем выступлении. Кроме того, узнав о моем бедственном положении, предложил мне пожить вместе с ним у его родственников на Туговой горе.

Не знаю почему, все ярославские друзья Колобенина, с которыми я тогда много общался, очень плохо отзывались о Блохе как об ученом. Это обстоятельство меня насторожило, скорее отложилось в моем сознании и в дальнейшем существенно повлияло на мою судьбу. Много позже я понял, что ярославская школа резинщиков обо всех резинщиках отзывалась всегда плохо, считая только себя «великими учеными».

Дипломную работу защитил на «отлично». На распределение шел первым. Можно было выбрать направление на работу в Ленинград на «Красный треугольник» или в Киев на «Красный Резинщик», но я выбрал «Днепрошину», по тому времени – самый современный завод в Европе. Профессор Блох предложил мне остаться на кафедре ассистентом, чтобы поступить в аспирантуру, но я, помня отзывы ярославцев, отказался. Тогда Блох сказал:

– Хорошо, будешь заниматься научной работой в ЦЗЛ. Я уже договорился с начальником ЦЗЛ Богуславским, он возьмет тебя к себе на работу.

Работа на «ДНЕПРОШИНЕ»

При поступлении на завод, меня принял гл. инженер Дашевский:

– Какое ЦЗЛ? Какая научная работа? У меня в цехах мастеров нет! ЦЗЛ – это для слабых женщин. Если хочешь стать настоящим спецом – иди в подготовительный цех. Там полно вакансий.

Я начал говорить о предварительной договоренности с Богуславским. Тогда Дашевский позвонил по громкой связи:

– Давид, ты что переманиваешь специалистов, договариваешься за моей спиной? – на что Богуславский пролепетал:

– Я первый раз об этом слышу. У меня есть только вакансии лаборантов с окладом 70 рублей.

– Вот, слышал? – сказал Дашевский, – а в подготовительном будешь иметь хороший заработок.

Тогда я не понял, что два еврея меня просто дурачат, и выбрал подготовительный цех, где начал свою трудовую деятельность в должности поммастера участка смешения с окладом 72 рубля. Распределили меня в смену «А» к Березкину И. Н. Он закончил Ярославский технологический институт на два года раньше. Работали мы вдвоем, так как из пяти мастеров, положенных по штату, был только я. Работали с Березкиным за пятерых, а получал я только 72 рубля, поскольку премий тогда не было.

Работать на скоростных смесителях с автоматической развеской никто тогда не умел. В Союзе такого оборудования не было. К тому же, завод перешел на отечественное сырье, которое зависало в течках, что приводило к массовому браку. Смешение проводили «по времени», выгружая заправки каждые три минуты. Часто с неперемешанной сажей. Если на вальцы, это еще половина беды, а если в гранулятор – срывало головку, что вызывало длительные простои. Когда смесильщик «зевал», возникали «козлы» из гранул каучука или маточных смесей, что также приводило к длительным простоям. Одним словом, не работа – а сущий ад! Передать словами такое трудно. К тому же, в смене не хватало рабочих. Иногда самому приходилось становиться на смеситель или на вальцы. Начальники цеха менялись как перчатки. За первый год моей работы сменилось четыре начальника. Оставался бессменным только Балашов А. П. – технорук цеха, который учил меня уму-разуму: