Три четверти пути. Автобиографический очерк

Три четверти пути
Юрий Шевченко

В биографическом очерке Шевченко Ю. Г., к. т. н., автора сотни научных статей, патентов и авторских свидетельств, представлены эпизоды жизни советского ученого: детские годы, учеба, последующее становление специалиста, эпизоды трудовой деятельности, туристические походы, командировки в Болгарию и на Кубу. Очерк охватывает послевоенные годы Советской страны, времена развитого социализма, перестройки, развала СССР и лихие 90-е. Воспоминания автора будут интересны широкому кругу читателей.

Три четверти пути

Юрий Шевченко

© Юрий Шевченко, 2019

ISBN 978-5-4496-8341-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Препринт

В биографическом очерке Шевченко Ю. Г., к.т.н., автора более сотни научных статей, патентов и авторских свидетельств, представлены эпизоды жизни советского ученого: детские годы, учеба, последующее становление специалиста, эпизоды трудовой деятельности, туристические походы, заграничные командировки в Болгарию и на Кубу. Очерк охватывает тяжелые послевоенные годы Советской страны, времена развитого социализма, перестройки, развала СССР и «лихие 90-е».

Воспоминания автора могут быть интересны широкому кругу читателей.

Детство

Родился я в Днепропетровске 11 ноября 1939 года в престижном районе на улице Ворошилова (теперь ул. Клары Цеткин). Отец мой, Шевченко Георгий Григорьевич, 1902—1990 гг., закончил Духовную семинарию, но священником не стал из-за гонений на духовенство. Дед, Григорий Исидорович, 1854—1932 гг., прадед – Исидор Зиновьевич, 1830—1898 гг., прапрадед – Зиновий Иванович – ориентировочно 1800—1875 гг. Прапрапрадед – Иван, запорожский казак, приехал из Запорожской Сечи вместе со своим сотником Дием, когда Екатерина II разогнала Сичь. Он поселился в Розтыкивци, нынешней Диевке. Все занимались крестьянским трудом. Бабушка Дарья, по отцовской линии – из простой семьи. Ее отец отслужил 25 лет в действующей армии на Кавказе, получил 150 золотых рублей выходного пособия и право свободного выбора места жительства на территории Российской Империи. Шел с Кавказа пешком, дошел до Диевки, женился, родил двоих детей и умер, не дожив до 50 лет. Мама – Ключник Иулитта Николавена, 1906—1993 гг., родилась и выросла в Новых Кайдаках. Ее отец, Николай Ключник, был квалифицированным слесарем, рабочим Брянского завода. Её мама – Пелагея, по-уличному, Байдакивна, была из семьи кормчих Днепровских порогов. До моего рождения мама работала зав. столовой, после – домохозяйка. Жили в коммунальной квартире одноэтажного дома, который до настоящего времени не сохранился.

Из ранних воспоминаний детства смутно помню эпизод в августе 1941 года, когда я свалился с лестницы, ведущей в подвал, разбив себе лоб так, что кровь заливала глаза. Дело в том, что отец уходил на фронт, и меня на минуту оставили без внимания.

Отчетливо помню летом 1942 года немецкую полевую кухню, расположенную в нашем дворе, и запах горохового супа. Помню обедающих немцев, на которых я смотрел как собачонка голодными глазами. Один немец кричал на меня «вэк, вэк!» (вон, вон!), другой улыбался и протягивал мне кусочек хлеба. Потом мама рассказывала, что все они были направлены в Сталинград, и судьба их неизвестна.

Хорошо помню эпизод лета 1943 года, когда наши самолеты бомбили вокзал, вой сирены, грохот разрывов. Я сижу в кабине немецкой грузовой машины, дверца захлопнута, открыть не могу и ору «благим матом». Все побежали в подвал прятаться, а меня забыли. Потом сестра моя, Гаинка, вернулась за мной.

Помню осенью 1943 года бой в селе Грушивка, куда нас немцы выгнали из города. Оранжевое небо, свист пуль и вой залпов «катюш», когда мы перебегали из землянки в кручу, в пещеру. Как говорили взрослые, в землянке оставаться было опасно, могли бросить гранату наши или немцы, так как село многократно переходило из рук в руки.

Помню пепелище нашего дома после освобождения Днепропетровска, и струны от рояля, сгоревшего вместе с домом. Эти обгоревшие струны меня очень удивили, я даже представить не мог, что в рояле столько струн. Все рылись в обгоревших остатках нашего имущества, а я не мог оторваться от этих закопченных струн.

Почему-то совершенно не помню День Победы 9 мая 1945 года. Может быть потому, что к этому времени мы перебрались в Диевку, где нас не очень любезно приняли родственники отца.

Совершенно не помню чувство голода 1946—1947 года, хотя семья наша сильно голодала. Мама, чтобы спасти нас от голодной смерти, начала ездить в поездки в Киевскую область. Там был хороший урожай. Покупала здесь металлические казаны, другую посуду и возила в села под Киев, а там меняла на продукты. Ездила с другими соседскими женщинами в товарных вагонах на грузовых поездах. Поездка продолжалась неделю, а я в это время, кроме ночи, оставался дома один. У нас в углу висела маленькая икона Божией Матери «Нерушимая Стена», перед которой я на коленях плакал и просил только об одном: чтобы мама побыстрее вернулась.

Мама возвращалась всегда, когда у меня совершенно исчезало терпение. Для меня это был самый большой праздник. Но однажды мама задержалась, и приехала без ничего, так как у нее украли мешок с продуктами. Ей пришлось продать свое последнее выходное платье, чтобы собрать деньги на следующую поездку. Еще запомнилась одна поездка родителей на грузовом автомобиле лютой зимой 1946 года. Они застряли где-то под Кировоградом на целый месяц, а мы с сестрой остались одни практически без еды. Гаинка нашла на чердаке два кочана кукурузы, помолола на круподерке и сварила мамалыгу. Тогда мне казалось, что вкуснее ничего на свете не бывает. Питались мы с сестрой 800-ми граммами хлеба, которые Гаинка получала ежедневно по карточке, как студентка коксохимического техникума. Да еще одна из подруг Гаинки, узнав о нашем бедственном положении, уже перед возвращением родителей дала нам мешок муки (10 кг). Отец ее был директором мельницы.

Много лет спустя, после окончания школы я попросил маму приготовить мне мамалыгу.

– Да ты ее есть не будешь, – сказала она, но все-таки сварила такую кашу. Оказалось, ничего общего с моими детскими воспоминаниями. А вот запах горохового супа мне до сих пор очень нравится.

Чтобы как-то обеспечить меня молоком, родители на лето 1947 года купили козу, Белку. Благодаря этому событию, я стал пастухом, и каждое лето, вплоть до 1950 года, пас в кручах свою козу и козу тети Кати.

От сверстников я отличался, прежде всего тем, что у меня был отец. Кругом ведь была безотцовщина. Кроме того я обладал практически абсолютной памятью. Как-то сестра прочитала мне рассказ А. Конан-Дойла «Собака Баскервилей». Я был потрясен! По просьбам сверстников, многократно пересказывал этот рассказ. Ребята даже постарше любили послушать, а мне нравилось рассказывать, так как в это время я находился в центре внимания. Старался повторять авторский текст слово в слово. Все восхищались моей памятью.

Школьные годы

В школу пошел в 1947 году. Учился легко, как говорят, схватывая все на лету. Примерно в 11 лет заболел корью. Болезнь проходила тяжело, с сыпью и высокой температурой. Настолько тяжело, что я ослеп. Было странно оказаться неожиданно слепым. По совету врача мне на глаза намотали повязку, чтобы дневной свет не раздражал. Лекарств тогда не было, все лечились одним аспирином. Зрение возвращалось медленно, и примерно через 20 дней вернулось полностью. А вот память абсолютная исчезла навсегда. После болезни я как-то сразу перестал запоминать текст с листа. Мог пересказывать только своими словами.

Во время учебы занимался спортом. Сначала играл в футбол, позже увлекся волейболом. Тренера по волейболу в школе не было. Наставниками были старшие ребята. Тем не менее, наша школьная команда занимала призовые места в районе и в городе. Закончил школу с первым юношеским разрядом. Зимой катался на лыжах. Лыжи у меня были немецкие, десантные. Подарила мне их тетя Поля. На этих лыжах я спускался со всех окрестных склонов, прыгал с трамплинов, которые мы насыпали сами. Конечно, были и падения, иногда, очень болезненные, но костей никогда не ломал. До сих пор помню это дивное чувство победы при удачном спуске с какого-нибудь склона невероятной крутизны. Катался на коньках, но катка у нас не было. Ездили по плотно укатанной дороге под уклон, развивая приличную скорость. Коньки привязывали к валенкам.

Рано научился плавать. Каждое лето проводил на наших плавнях. Сегодня удивляюсь, как только меня отпускали родители. С утра и до вечера был на воде. Любимое занятие – игра в ловитки. Питались хлебом с тюлькой, другой пищи просто не было. Зато тюльки и хлеба было вдоволь. Воду пили прямо из реки, только нырнуть надо было поглубже. В 10-м классе рискнул переплыть Днепр, туда и обратно. Мешало сильное течение. Когда с трудом выплыл обратно, ко мне подошел незнакомый мужик и сказал:

– Зачем же так рисковать? Ты думаешь, я не могу переплыть Днепр? Тут половина мужиков хорошо плавают, однако, все купаются у берега.

Это я запомнил на всю жизнь. С тех пор, за очень редким исключением, купаюсь только у берега. Об этом исключении стоит рассказать. Когда я женился, мы с Милой, Гаинкой и Анатолием, ее мужем, поехали отдыхать на Черное море, в Мисхор. Там Мила заплывала очень далеко в море, так далеко, что просто терялась из вида. Моя сестра очень нервничала, возмущалась, и я плыл ей на встречу. Далеко в море я находил Милу, и мы вместе возвращались на берег, где Мила выслушивала серьезное, последнее предупреждение. На следующий день все повторялось. Мне пришлось рассказать ей о том мужике, который раньше беседовал со мной. Это подействовало, а может быть и не это, однако, Мила перестала заплывать далеко в море.

После 8-го класса в школе был организован туристский поход по маршруту Днепропетровск – Новая Каховка – Аскания Нова – Геническ – Новоалексеевка – Днепропетровск. Это был первый поход в моей жизни. До Новой Каховки плыли на пароходе. Дальше, до Геническа – пешком 180 км. От Геническа до Новоалексеевки – на автобусе, потом поездом до Днепропетровска. С нами было два педагога: учитель географии, Евгений Акимович, и учитель истории, Елена Александровна. Трудным был пеший переход до Геническа. Проходили в день по 30 км. Было жарко и голодно. Уже на берегу лимана подошли к одинокому домику и у пожилой женщины, хозяйки дома, попросили чего-нибудь поесть. Самовольно, без ведома педагогов. Она угостила нас вялеными бычками и хлебом, посмотрела на нас и сказала:

– Бедные-бедные! Куда же вас гонят?

В целом, поход был интересным и познавательным, даже сохранились некоторые фотографии.

Просто необходимо сказать несколько слов о преподавателе химии, Бижко Павле Леонтиевиче. Выдающийся педагог-химик, предмет знал в совершенстве. Благодаря ему я стал химиком. После просмотра трофейного фильма «Плата за страх», в котором к горящей нефтяной скважине, для тушения пожара взрывом, подвозили в цистернах нитроглицерин, моей заветной мечтой стала идея синтезировать нитроглицерин. Я многократно пытался провести реакцию нитрования глицерина, но безуспешно. Только много позднее я понял причину неудачи: реакцию нужно было проводить в присутствии безводной серной кислоты, чего, к счастью, я тогда не знал, а умный преподаватель не подсказал, очевидно, предвидя возможные последствия.

В 10-м классе пришлось много заниматься, так как было большое желание поступить в институт. Конкурсы в то время были по 10—12 человек на место. Спать ложился в час ночи, вставал в 6 утра. Стоит сказать о том, что электрического света в то время у нас дома не было. Жили в дедовой хате, с керосиновой лампой, все в одной комнате. Тем не менее, школу закончил с золотой медалью.

Учеба в институте

Хотя из всех предметов мне больше всего нравилась химия, почему-то документы отнес в университет на физтех. Очевидно, головы тогда были забиты ядерной физикой. Собеседование прошел на «отлично», но в университет не взяли. Как мне сказали, потому, что у меня живы родители.

– Вот, если бы не было отца или матери, тогда с превеликим удовольствием, а так – извините, – сказала председатель приемной комиссии.

Но причина была в другом: мои родителю были на оккупированной территории, а таких на физтех тогда не брали. Мне было очень досадно, просто невыносимо. Получив обратно документы, я стал последовательно заходить сначала в Горный институт, потом в Металлургический. И там и там мне отказали, мотивируя тем, что прием медалистов уже закончен. Только в Химико-технологическом взяли документы и предложили сходу пойти на собеседование, которое проводили профессор Лошкарев, директор института, и профессор Стендер, зав. кафедрой электрохимии. Помню, спрашивает меня Стендер:

– Что такое свет? Объясните, пожалуйста.

– Электрический, или вообще? – уточняю я.

Мой вопрос вызвал смех, даже хохот. К тому времени я знал, что свет имеет двойственную природу: поток фотонов (корпускул) или поток электромагнитных колебаний. Немного запинаясь, я стал рассказывать о свете как о потоке электромагнитных колебаний и только в конце упомянул о корпускулах. Наверное, я им не очень понравился. Предложили мне на выбор: факультет силикатов или технологию резины. Мне было совершенно все равно. Не знаю почему, выбрал резину. После меня собеседование проходил Володя Плахотник, мой школьный приятель, которого, как и меня, не взяли на физтех. Так вот, он им очень понравился. Стендер предложил ему электрохимию. Володя попросился на органический факультет, чтобы учиться со мной вместе, но Стендер так его отговаривал, что он согласился на электрохимию.

Стендер был великим ученым и никого не боялся. В то время в графе «происхождение» он писал – «столбовой дворянин». Он был разработчиком промышленного производства различных стратегических элементов: титана, циркония и пр. Коммунисты его ценили, скорее терпели.

Учебу в институте начал не совсем удачно. Дело было в том, что я закончил украинскую школу, и русский язык у нас преподавался всего два раза в неделю. В институте пришлось изучать все на русском. Конечно, я все понимал и даже мыслил на русском, но для выступления на семинарах не хватало слов. Со стороны казалось, что я ничего не знаю. Было очень стыдно. В группе ко мне стали относится с подозрением. Дескать, тоже мне, медалист, слов связать не может. К счастью, так продолжалось только в течение первого семестра. Зимняя сессия показала, кто чего стоит. Экзамены по химии, физике, математике я сдал на «отлично» и только споткнулся на истории КПСС. Весеннюю сессию сдал на «отлично». Стал получать повышенную стипендию, и получал ее, за редким исключением, до конца учебы в институте.

Каждый учебный год начинался с колхоза. Весь сентябрь и частично октябрь мы помогали нашему сельскому хозяйству. После первого курса, вместо каникул, нас послали в Магдалиновский район на прополку кукурузы. И вот, приходит к нам на поле бригадир и предлагает хорошо заработать. Для этого нужно было в качестве грузчиков возить зерно от комбайна на элеватор. Конечно, я и все наши ребята, кроме Вани Жукова, сразу согласились. Работу начинали в 6.00 утра и заканчивали в 22.00 вечера. Расстояние между током и элеватором было всего 6 км, так что отдохнуть после разгрузки машины зерна не успевали. Машины разгружали на транспортер ведерными совками вручную, по два человека на машину, без отдыха, так как на элеватор стояла очередь машин. До этого так тяжело я еще никогда не работал. Единственным утешением были мысли о хорошем заработке. И вот наступил день расплаты. К нам пришел парторг колхоза и торжественно объявил, что все заработанные нами деньги будут перечислены в фонд комсомола института. Тогда я и двое других сокурсников, Гена Шелудько и Толя Исаев, поехали в правление колхоза добиваться правды. Я позвонил в райком партии, чтобы обжаловать такой произвол. Трубку взял первый секретарь райкома и пообещал полный расчет в ближайшее время. Справедливость, мол, восторжествует.

На следующий день председатель колхоза собрал нас всех в правление и зачитал нам наш заработок. Оказалось, что все, кто работал грузчиками, остались должны колхозу. Только Ваня Жуков заработал на прополке 22 рубля. Кроме того, руководство колхоза составило письмо на имя директора института, в котором нас троих считает недостойными звания советских студентов, обвиняет нас в нигилизме за то, что мы якобы ходили в плавках по селу, своим видом оскорбляя жителей, и просит ректорат исключить нас из института. Письмо подписали председатель, парторг и профорг. Руководитель наш, некто Альтерман, не только не боролся за нас, но с превеликим удовольствием поддержал мнение руководства колхоза.

Вернулись мы в институт в середине августа. Все были в отпусках, и судьбу нашу решать было некому. Конечно, я мысленно распрощался с институтом и начал готовиться к службе в армии. И вот, 1-го сентября вызывает нас по одному декан факультета, Фоменко Олимпиада Саввична. Расспросила меня, как обстояло дело, внимательно выслушала, выругала Альтермана, и говорит:

– Идите и продолжайте спокойно учебу, отличников я так просто не отчисляю.

На этом все и закончилось. Такая вот «сермяжная правда жизни». А ведь могли и сломать жизнь! До сих пор удивляюсь, какое же дерьмо собрала в свои ряды наша «доблестная» компартия!

С преподавателями мне очень повезло. Неорганическую химию нам читал профессор Волштейн, физхимию – доцент Черников, сопромат – доцент Полонский. Это были выдающиеся мастера мирового уровня. Послушать их лекции приходили студенты и преподаватели из других вузов.