Свет в Шипучем овраге. Сказки из Сугробихи

От разочарования Венька уставился на Шипучий Овраг. Но и там немного радости взору! Черемуха ещё не цвела. Её ветки смотрелись темно, сонно, почти сливались с бороздами, с отвесным обрывом, с тенями на дне Оврага.

Шипучая пена по ободу родникового блюдца казалась серой – от той же тени.

Венька поморщил нос. И не напрасно! Ноздрей вдруг коснулся черёмуховый запах. Прохладный, крепкий, лимонадный – он лился с бумажного листа.

А на самом ватмане… Там ярко, свежо, свадебно цвела молодая черёмуха.

И родничок на рисунке был не просто родничком. А частью какого-то праздника. Он торжественно серебрился на дне Шипучего Оврага – не невестина ли фата? Пузырьки воздуха на поверхности посверкивали, словно перламутринки.

И солнце!.. Оно зашло за белесую тучу, но яркости не потеряло.

Столько света и радости было в рисунке чёрного карандаша, что Венька не сразу решился заговорить.

Лишь спустя время спросил:

– Как же ты это сделал?

Глупый и наивный вопрос для того, кто уже третий год проходит в школе рисование. Разве Андрей Андреевич не объяснял такую технику рисунка? Чёрный карандаш покрыл часть листа штриховкой, а незаштрихованные части остались белыми, превратились в черемуху, родник и солнце.

Но карандаша вопрос не смутил.

– Как я это сделал? – переспросил он. – А никак… Красота – она сама сияет.

Только тут Венька заметил, что черёмуха, родник и солнце не просто белые, а сияющие.

Это же подтвердил и Овёсыч. Когда Венька вернулся в Сугробиху, тот сидел на своем крыльце. Верхом на перилах. В руках Овёсыч держал бинокль.

– Бабочек, – пояснил, – наблюдаю!

А потом поинтересовался:

– Чем ты, Венька, в Шипучем Овраге занимался? Уж не бенгальские ли огни жёг? Такое сверкание – даже отсюда видно. Хорошо, я не через оптику наблюдал за Оврагом. А то бы обжёг глаза!

– Не-а, дядя Овёсыч, – успокоил Венька конюха. – Не обожгли бы. Сияние для глаз не вредно. А вот тьма и мрак – да! Их вы в бинокль лучше не разглядывайте.

Килоша

В углу спортзала, рядом с фанерным пьедесталом почёта, стояли две спортивные гири. Одна – восьмикилограммовая. Другая побольше, на шестнадцать килограммов.

Как-то на перемене Венька решил немного потренироваться.

Подошёл к маленькой гире. Сосредоточился. И вдруг услышал:

– Ах, оставьте меня… У меня мигрень!

Мигрень так мигрень! Мало ли у кого голова может разболеться!

Венька собрался перейти к турнику. Но раздался ещё один голос.

Густым басом заговорила большая гиря, которую все называли «Пуд».

– Извини мою жену, – сказал Пуд. – Ей действительно сегодня плохо.

– Какие извинения! – засмущался Венька. – Я всё понимаю. Я вообще сейчас из спортзала уйду. Пусть выздоравливает!

– Не уходи! – попросил Пуд. – Мне нужен совет.

– Какой же из меня советчик?! – возразил Венька, но всё же сел напротив Пуда, по-турецки скрестив ноги на мате. – Если только вот это пригодится… Моя бабушка лечит головную боль так. Сплетает на темечке тонкую тугую косичку. А потом изо всех сил – как дёрнет её! Получается как бы массаж.

Вдруг Венька замолчал и покраснел, сообразив, что гири – без единого волоска.

– Нет, нам другой совет нужен, – сказал Пуд. – Прочитай вот это.

Пуд протянул Веньке конверт.

Письмо было от продавщицы Зины.

«Дорогой Пуд, Гиря и ваши детки! – писала тетя Зина. – В первых строках своего письма хочу сообщить, что мы живы и здоровы, торгуем помаленьку.

Надумали открыть в магазине новый отдел. Для мётел и деревянных лопат. Я заказала из города ещё и скребки.

Все меня нахваливают. Говорят, правильно, Зина! В Сугробихе живём. Буран задует – всей деревней в новый отдел побежим. А пока ничего не покупают – наверное, не верят, что зима вернётся. Ну – им виднее!

Больше новостей у меня нет.

А письмо я пишу, потому что сердце заболело о вашем сыночке, о вашем Килоше.