Пробуждение

Мелешкин проводил взглядом жену, заспешившую на кухню, потом посмотрел на гостя и понял, что не знает, о чем с ним говорить. Про Лешку вроде все сказано. А другие темы не вырисовывались. «Недружные мы какие-то. Собрались, и поговорить не о чем. Наверное, и встречаемся из-за этого редко. А может, это я один такой нелюдимый? – начал терзать себя Артем. – Все оттого, что ни брата, ни сестры. Вон Людка другой выросла: старший брат, младший брат. Хотя сейчас с Виктором тоже без особого тепла разговаривала. А с чего я это решил? Чужая душа – потемки, хотя жена как-никак, за столько лет изучил. Искорка у Людки порой в глазах проскакивает. А сейчас чего-то не было, не заметил я».

Мелешкин попытался отогнать грустные мысли. Частично ему это удалось, в голове стало возникать все больше безразличного к горестям вакуума. Артем прикрыл глаза и оказался во власти возникающих и пропадающих, замирающих на месте и срывающихся в стремительный танец цветных пятнышек на фоне чернильной темноты. Хотелось просто сидеть, ничего не видеть и никуда не двигаться.

– Ты чего, заснул? – с досадой услышал он прогоняющий состояние покоя голос Карпунцова.

Волей-неволей пришлось очнуться и даже пробормотать в ответ:

– Нет, это я просто глаза прикрыл.

– Да ладно, – махнул рукой Карпунцов, – тут все свои. Меня вот тоже в сон потянуло. Перенервничал в поезде. Тысячу раз в башке прокрутил, как Лешку увижу. А все равно дрожь какая-то во мне засела… Словами толком не могу выразить. Само тело не дрожит, а что-то внутри ходуном ходит, ворочается, покоя не дает. Может, это душа и есть. Как думаешь, Тёма? У тебя такое бывает?

Мелешкин не ожидал услышать от гостя такого признания. Старший брат сестры всегда представлялся ему человеком не очень многословным, частенько даже замкнутым, точнее, не стремящимся свою душу распахивать наружу, чтобы кто-то мог туда заглянуть и поизучать ее глубины. А вдруг не так на самом деле? Ведь он, Артем, не каждый день Виктора видит. Это даже слишком мягко сказано. В последние годы вообще, считай, не виделись и не общались. Хорошо, если раз в год пересекутся они с Людмилой с Витькиной семьей, а то ведь и реже случалось. Телефонные поздравления с днями рождения и прочими праздниками не в счет: чего там скажешь за пару-тройку минут, да и говорит в основном только Люда. А вот сегодня по-другому пошло. Может, Виктор совсем иной человек, чем кажется? Артем ощутил, что его в ответ тоже потянуло на откровенность:

– Я, когда мы в субботу с Людкой первый раз в больницу поехали, сам не свой был. Вроде и никто мне Лешка, по большому счету. Ты только не обижайся, но так ведь? Не брат, не друг закадычный. Брат сестры. Не чужой человек, понятно, но я его толком и узнать не успел. Мы с Людкой по гарнизонам мотались, ну, сам помнишь, чего я говорю. В Меженск нечасто заглядывали. К чему это я? Ах да, про Лешку. Не знал я его особо, а потом шестнадцать лет эти, тут точно не узнаешь. Вроде мне-то отчего переживать сильно? Ан нет, сам не свой был. Понятное дело, сам держаться старался и Людку поддерживать. Она молодцом выглядела. А потом смотрю, лицо то белеет, то густо-розовым становится. Видно, целые шторма внутри бушуют. Когда вошли в палату, я в сторонке у стеночки стал, и напряжение ушло. Вижу, что Лешка меня точно не узнаёт, раз он даже Людку не признал. И мне легче стало. Во-первых, определенность появилась. А во-вторых, первый момент, самый волнительный, уже позади оказался. Вот поверь, и с тобою сегодня так же будет, уйдет волнение, спадет. Хотя ты ведь брат Лешке, тут может и по-иному быть.

Артем почувствовал, что выговорился, и замолчал.

– Спасибо тебе, – негромко произнес Виктор. – Помог ты мне сейчас. Хочешь верь, хочешь не верь, но что-то с души у меня снял ты своим рассказом.

Мелешкин не ожидал услышать такую благодарность. Искренняя она была, не наигранная, чувствовалось, что от сердца шла. Захотелось посидеть вдвоем, с глазу на глаз, потолковать с Виктором вот так, как сейчас пошло. Но появилась жена, начавшая таскать тарелки с закусками из кухни, и возникшее желание отошло в сторонку. Люда – она хороший человек, любимый, столько всего вместе прожито и пережито, но сейчас точно была бы лишней для такого разговора с Виктором.

– Сестренка, давай я тебе помогу, – сквозь раздумья услышал Артем голос Карпунцова.

Не дождавшись ответа Людмилы, Виктор встал и пошел на кухню. Артем остался в одиночестве.

Вспомнились давние среднеазиатские ночи, когда долгожданная прохлада манила возможностью спокойно отдохнуть до утра после бесконечно длинного дня на раскаленном солнцем полигоне и перед следующим, не менее изнурительным днем. В одну из таких ночей он испугался очень сильно. Где-то над ухом, вырывая из могучих объятий сна, пронесся короткий вскрик жены.

– Что, тревога? Дежурный по части звонил? – с досадой оторвал от подушки голову тогда Артем и открыл глаза.

И тут же в ужасе снова их захлопнул и изо всех сил зажмурился. Рядом на кровати сидела Люда с прямой, как гладильная доска, спиной и взглядом, полным… Честно говоря, Артем даже не мог толком сформулировать, что он успел заметить в глазах жены. Много раз потом пытался, но так и не сумел. В них было что-то доисторическое, первобытное, даже животное. Артем все же смог заставить себя еще раз открыть глаза. Взгляд механически упал на занавеску с забавными разноцветными слонятами. За ней на своей кроватке спала Машка, тогда она совсем маленькая была. Там не чувствовалось никакого движения. Видно, Машкин детский сон не был потревожен вскриком матери.

Артем осторожно переместил взгляд от занавески вбок, на сидящую рядом на кровати жену. Она по-прежнему была с неестественно выпрямленной спиной. А лицо! От него веяло мертвенной белизной, веяло сквозь заполнявший комнату предрассветный сумрак.

– Люда, что с тобой?! – Артем принялся тормошить за плечи жену, которая лишь шевелила губами и ничего не произносила. – Люда, тебе приснилось что-то? Почему ты вскрикнула? – Мелешкин все сильнее и сильнее тряс ее за плечи, пытаясь привести в чувство.

– Я испугалась, – наконец произнесла Людмила трясущимися губами.

– Чего? Чего ты испугалась? Я здесь, я рядом с тобой, я тебя никому в обиду не дам! – Артем пытался успокоить жену, а сам перебирал в голове один за другим варианты того, что могло случиться.

– Я… я испугалась… что не проснусь. Может, сон такой увидела, не помню, но страшно испугалась. Подумала, что буду как Лешка. – Людмила взглянула на мужа и добавила: – Тёма, а ты не бросил бы меня?

– Ты – двойная… двукратная дура. – У Артема отлегло от сердца.

– Почему? – продолжавшим дрожать голосом тихо спросила Людмила.

– Во-первых, с тобой никогда не случится. Запомни – никогда! Врачи разве тебе не говорили? Говорили! – Артем чеканил слова нарочито уверенно, словно вбивая гвозди в голову жене. – А во-вторых, ты дура, поскольку вообразила, что могу тебя бросить. Потому и двукратная дура или дура в квадрате – выбирай, что тебе больше нравится!

Потом такие случаи повторялись не раз, но было уже проще, привычнее, пожалуй, не было и страха. По крайней мере такого, как в ту далекую ночь, наполненную долгожданной южной прохладой.

– О чем задумался, Артем? – спросил Виктор, начавший под чутким руководством сестры таскать из кухни в комнату вилки-ложки, а потом и салат, точнее, пару салатов.

– Скажи, ты никогда не боялся заснуть, как Алексей? Ну просто потому, что ты брат. Раз с ним случилось, то может и с тобой случиться. Было такое?

Виктор поставил тарелку с салатом на стол, вздохнул, присел напротив Артема и признался:

– Было. Потом ушло вроде. А поначалу было. Но я старался не говорить, чтоб не тревожить. А Люда тоже, наверное? Я никогда ее не спрашивал об этом.

– Да, с Людой такое было. Поначалу очень она боялась. Очень. Я потому и спросил, – ответил Артем.

– Знаешь, мне тоже в первое время не по себе было. Крутились такие мыслишки в башке, – разоткровенничался Виктор. – Особенно по ночам. Лежишь, а чертовщина разная в башку прет, как будто там медом намазано. Еще я очень боялся Нине о своих страхах сказать. Она потом места себе не находила бы. Помню, случай один на «северах» у нас был… Ладно, не буду о грустном. Там все обошлось. Просто нештатная ситуация, парень один, что со мной работал, тяжелую травму получил, а мне повезло. Это я к тому, что Нина страшно переживает всегда, потому я и боялся слово проронить насчет страха стать как Лешка. А потом вроде ничего, нельзя же всю жизнь бояться. Сплю как все, бессонница иногда случается. Но лучше пусть бессонница, чем как с Лешкой.

– Витя! – раздался из кухни голос Людмилы. – Где же ты? Взялся помогать, а сам исчез.

– Все, пошел, – заспешил Карпунцов. – Обещал ей кастрюлю с супом сюда перетащить, чтоб разливать сподручней было.

– Может, мне тоже к вам присоединиться? – Мелешкину стало неудобно оттого, что гость вовсю таскает тарелки, а он сидит сиднем и воспоминаниям предается.

– Да ладно, Тёма, там осталось с гулькин нос. Сейчас кастрюлю принесу и все. А, еще сковородку с картошкой. Отдохни, тебе ведь потом за руль садиться, – ободряюще улыбнулся Виктор. – Дорожка небось на подъезде к Меженску та еще?

– Да, ничего там не меняется, – безнадежно взмахнул рукой Артем, – каждый год обещают расширить и заасфальтировать заново. А по факту только ямы да выбоины наиболее здоровые наспех закатывают. Толку никакого: зима проходит, и по весне снова ямы на тех же местах.

Виктор притащил суп, затем появилась Людмила с хлебницей в руках, и в итоге все трое наконец-то уселись за стол.

– Кажется, ничего не забыла. – Привычный взгляд хозяйки промониторил находящееся на столе.

– Да угомонись ты, Люда. – Мелешкин понимал, что жена суетится сегодня больше обычного, пытаясь таким образом не думать о том, как они с Виктором будут рассказывать матери о Лешке. – Ты бы лучше брату выпить немножко принесла, да и самой не помешало бы.

– Знаешь, Артем, – откликнулся Карпунцов, – при других обстоятельствах я не прочь принять рюмашку-другую, да ты знаешь. А вот сегодня не полезет в горло. Давай вечером, когда в Меженск приедем. Ума не приложу, как матери сказать. Такое потрясение, а сердце ни к черту.

– Вот и я не приложу, – отрешенно ковыряя салат вилкой, согласилась с братом Людмила и подняла глаза на мужа. – Придется тебе, Тёма, на себя разговор брать. У нас с Витей нервы ходунами ходят.

– Я сам об этом начинаю думать. – Мелешкин понимал доводы Люды. – Ладно, прорвемся. В жизни всякое бывало, а мы прорывались. Тем более что новость-то радостная.

– От радости тоже сердцу может худо стать, если не умеючи сообщить, – вздохнула Людмила.

– Слушайте, родственники, давайте хоть немножко тему сменим? – предложил Виктор. – Как ваша Маша? Как у нее с учебой?

– Братик, дорогой, – удивленно подняла глаза Людмила, – ты же спрашивал уже о ней. Аль забыл? На четвертом курсе она. Целыми днями в институте.

– Ой, мать, неужели ты в это веришь? – иронично произнес Артем. – В институте и нигде больше? С приятелем своим время проводит. Почему, кстати, она домой к нам его не приводит, если у них все серьезно?

– Вот ты у нее и спроси об этом, – отрезала Людмила. – Ты же отец! Так поговори с ней по-отцовски.

– При чем тут по-отцовски? – Мелешкин не до конца был согласен с логикой жены. – Если бы сын, то понятно, а тут девчонка. Тебе как матери проще.

– А раз мне проще, то я, к твоему сведению, давно уже поговорила и не раз, – подытожила Людмила. – И тебе об этом рассказывала, только ты почему-то не веришь. С Сережкой у нее все несерьезно. И сам он парень не для жизни, юморной какой-то. С ним посмеяться и пошутить можно, а вот насчет большего сто раз подумать стоит. Маша это чувствует. Не надо думать, что у нас дочка белое от черного отличить не может. Слава Богу, разницу понимает. Она сама почувствует, с кем нас знакомить и когда.

Артем решил не спорить с женой, тем более что со многим в ее словах он был согласен. Маша – действительно девушка серьезная, не вертихвостка. Хотя и такой девушке может вскружить голову понравившийся парень. Подумает, вот он, принц на белом коне, и бросится, утратив осмотрительность, в омут страсти. А когда вынырнет назад, то окажется, что и конь под принцем отнюдь не белый, да и принца как такового не наблюдается, а торчит на его месте заурядный пацан. Хорошо еще, если после протрезвления чувств в животе ничего не добавится. Вон их сколько, матерей-одиночек, по белу свету ходит.