Пробуждение

– Сегодня утром, Витя. Я уже в больнице была. Врач говорит, что Лешка теперь не заснет назад больше. В смысле, засыпать станет на ночь как обычный человек, а летаргии повторно не будет.

– А самого-то Лешку ты видела?

– Да, были с Артемом у него в палате. Он на кровати сидит, ходить пытался, но слабенький организм очень, шаг-второй, и все, ноги подгибаются. Заново учиться придется… Не узнал меня Лешка. Только потом, когда сама назвалась. Говорит, старая я стала, только голос похожий. И Тёму тоже не узнал. Начал у всех спрашивать насчет себя: мол, такой же старый или как. Зеркало ему врачиха дала. Посмотрелся он в это зеркало, и совсем, чувствую, не по себе ему стало. Лешка в зеркале как огурчик, а сестра – развалюха.

– И что, что Лешка еще сказал? Люда, не тяни! – Виктор ощущал, что никак не может прийти в себя от услышанного.

– Спрашивал, где мать с отцом, где Машка, про Сережку, естественно. Тебя, понятное дело, тоже вспомнил. Короче, и врачи Лешке сказали, и мы с Тёмой поддакнули, что он долго болел, без сознания был, вот в область привезли, в больницу, поэтому никого рядом нет, день неприемный. Вроде поверил.

– Так ты из больницы звонишь?

– Нет, из дома. Главврач сказал, что сейчас надо постепенно ему привыкать ко всему. Когда мы уходили, Лешка заснул. Но ты не бойся, это не летаргия, а обычный сон. Врач пульс пощупал, говорит, что нормальный. Раньше-то у него, помнишь, пульса не было почти совсем. Вить, а Вить!

– Что, Люда? – Карпунцов чувствовал себя полностью раздавленным свалившейся новостью, даже не находил в себе сил обрадоваться, а надо бы.

– Вить, не могу я тут одна со всем этим справиться. Приезжай! Вместе маме тогда сообщим. Одна я боюсь, вдруг сердце у нее сразу… вдруг не выдержит.

Виктор совсем растерялся. По-хорошему, надо ехать сразу. Тут и рассуждать не о чем. Шутка ли: полтора десятка лет Лешка проспал. В первое время Виктор все никак не мог смириться с тем, что произошло. В Питер мотался, где брат лежал, одолевал тамошних врачей расспросами и собственными дилетантскими советами. Ему постоянно казалось, что доктора хоть и профессионалы, конечно, но ничего не смогут поделать без какого-нибудь чудодейственного сверхнового изобретения. А придумать такую прорывную вещь может он, Виктор Васильевич Карпунцов. Не врач, медицинского образования нет? Во всякой там неврологии и психиатрии не разбирается? Ну и что, не боги горшки обжигают. Зато он брат, старший, который этого Лешку, неподвижного лежащего в постели, даже не дышащего почти, с самого раннего детства опекал, защищал от обидчиков, учил давать сдачи в мальчишеских драках.

А на кого еще было надеяться в деле Лешкиного выздоровления? Врачи, наверное, все правильно делали, претензий к ним нет, но уж слишком они, как казалось Виктору, полагались на данные их медицинской науки. Мол, плохо еще изучена эта чертова летаргия, редко случается, достоверно описанных случаев кот наплакал. Поэтому лечим как знаем, а поскольку мало что известно… ну, словом, хотя бы не навредим. Может, и не так думали врачи, поди разбери, чужая душа – потемки, даже скорей всего не так, но мысль о том, что самого важного звена найти не удается, долго не оставляла Виктора.

Шли годы, и Карпунцов понемногу смирился с действительностью. Выше головы не прыгнешь. Может, и нет никакого спасения от этой летаргии. Берет человека за шкирку, выхватывает из толпы и бросает в пучину безвременья. А почему судьба именно этого выхватила, а не другого, одному Богу известно. Вроде и жив человек, а что это за жизнь, если подумать. Кормят-поят через всякие трубочки или даже впрыскивают, аж передергивает, если представить себе, тело обтирают салфетками да полотенчиками влажными. Лучше и не думать о таком. А жизнь свое берет, дети растут, с «северов» вернулись, на родине жены, в Подольске, осели. Новые дела, новые заботы, новые радости. А Лешка? Ну, жалко его, беднягу, но разве жалостью беде этой поможешь? Только расстраиваешься, когда в больницу к нему попадаешь. И Виктор, хоть в душе упрекал себя, постепенно стал все реже бывать у брата. Даже когда к матери с отцом в Меженск ездил, старался найти подходящий предлог, чтоб их к Лешке не сопровождать.

Казалось, что братишка будет спать вечно. Они все помрут, вон батя уже ушел, не дождался, а Лешка так и будет лежать, молодой, двадцатипятилетний, не стареющий. Точно деревце вечнозеленое на фоне осеннего опадающего леса.

И вот случилось то, на что надеяться перестали. Только мама наверняка верила, а остальные… А что остальные? Желали, конечно, но разуверились, похоже, все. Виктор уж точно.

– Что ты молчишь? – Голос сестры властно вторгся в голову Карпунцова и разметал по сторонам воспоминания словно бусинки. – Витя, приезжай! Одна я и не знаю, что делать. Тёма тут не помощник, без тебя не решусь маме рассказать, духа не хватит. Приезжай, умоляю тебя.

– А как же с работой? Завтра праздники кончаются. Меня могут не отпустить, сейчас заказ крупный к нам пришел. – Карпунцов говорил, а в душе сам стыдился того, что произносит: одно оправдание, что растерялся, не знает, как поступить.

– Витя, а что, нельзя отпроситься? Ну, за свой счет возьми. Как могут не отпустить? – В голосе Людмилы чуть заметно зазвучали нотки слез. – Давай я с Померанцевым Иваном Петровичем, это главврач, поговорю. Они телеграмму вышлют, чтобы тебя отпустили. Вить, ты когда приедешь? От Москвы ведь всего ночь и еще немножко на поезде.

– Люда, ты все деньги на телефон потратишь. Это ж межгород! – Виктор решил, что сейчас самое лучшее – взять паузу, хоть короткую, но лишь бы иметь возможность подумать. – Завтра еще выходной. Я только двенадцатого смогу с начальством поговорить.

– Вот двенадцатого вечером и выезжай! А телеграмму тебе я завтра организую из клиники. Во вторник утром приедешь, и к маме сразу надо будет, в тот же день.

– Подожди, а Лешку я не увижу, что ли? К нему не пускают?

– Да увидишь, конечно. Я, правда, не знаю, как во вторник будет. Померанцев, ну врач этот, уже сообщил в Москву, в институт их главный, и в Питер, где Лешка лежал. Наверное, отовсюду приедут. Ладно, Витек, денег и вправду немало за межгород вылетает, давай тогда, пока. Ты мне сам позвони, хорошо? Завтра звони или в понедельник, как только решится у тебя. На сотовый звони, если дома нас не будет. Тут у меня сделка по квартире у клиентки одной сейчас. Надо, чтоб не сорвалась, деньги неплохие, поэтому я бегаю вовсю.

Попрощавшись с сестрой, Виктор поднял глаза и только сейчас заметил подошедшую во время разговора Нину. Глаза у жены округлились, а сама она нервно перебирала в руках кухонное полотенце:

– Алексей проснулся?! Это что, правда?!

Виктор в ответ лишь утвердительно покачал головой. Он почувствовал себя полностью обессиленным: не хотелось ни говорить, ни вставать с кресла. Нина, видимо, поняла состояние мужа, молча наклонилась к телефонному аппарату, который Виктор опустил на пол рядом с креслом, подхватила его и понесла в прихожую.

Карпунцов прикрыл глаза. Перед ними закрутилась уже поблекшая позднеиюльская зелень, летнее небо над головой с медленно плывущими островками легких кружевных облачков, за которыми хочется наблюдать долго-долго, аж до конца жизни. Хотя о каком конце жизни можно думать, когда тебе всего лишь пятнадцать лет или около того. Лежишь на разогретом солнцем песчаном берегу Меженки, смотришь на облачка и мечтаешь о чем-нибудь светлом, чистом, манящем к себе.

Как оно все тогда случилось? Мишка Поливанов, да, да, конечно, Мишка, других рядом не было, истошно закричал над самым ухом:

– Витюха, Лешка твой тонет!

И сам, не дожидаясь никого, первым бросился в прохладную даже в самый жаркий день от бьющих по берегам ключей Меженку.

Виктора в тот момент точно пружиной подбросило в воздух и развернуло из горизонтального состояния в вертикальное. Он на автомате ринулся за Поливановым, даже не отдавая себе отчета в том, что делает. Впереди, ближе к противоположному берегу, там, где под водой была яма с завихрениями сразу от двух ключей и куда ребятам строго-настрого запрещали заплывать родители, то поднималась вверх, то исчезала загорелая Лешкина рука. Кричал ли что-нибудь тогда братишка, Карпунцов не помнил. Да и сложно было услышать из-за галдящей, показывающей пальцами на Лешку детворы, столпившейся на берегу.

Когда Виктор добежал до кромки берега, все уже закончилось, и закончилось благополучно. Мишка Поливанов, спортивная гордость их школы, считаными гребками добрался до Лешки, подхватил его, поддерживая голову над водой, и вместе со спасенным подплывал к берегу.

Дальнейшее осталось в памяти обрывками, цветными лоскуточками того давно минувшего дня. Сначала на берегу Лешку приводили в чувство, давали нашатырь, случайно оказавшийся у кого-то из немногочисленных взрослых, день-то был рабочий, потом переворачивали брату голову, чтобы вылилась вода, которой тот успел изрядно нахлебаться.

Затем бежал отец, с неестественно бледным лицом, окруженный мальчишками и девчонками, дергающими его в разные стороны за руки и за брюки:

– Дядя Чапай! Да спасли уже Лешку! Мишка его вынес!

Виктор помнил, как батя рухнул коленями в песок рядом с Лешкой, всех отстранил и неумело начал делать искусственное дыхание, которое уже было совершенно ни к чему: Лешка не просто очухался, но, похоже, почувствовал себя весьма неплохо, так как с интересом бросал взгляды во все стороны.

Убедившись, что опасность миновала и сын жив-здоров, отец поднялся, снял с себя ремень и, перевернув Лешку лицом в песок, отодрал его прямо на пляже.

– Силен дядя Чапай! – то ли с опаской, то ли с восхищением сказал кто-то из толпившихся рядом мальчишек.

– Не реви! Поделом тебе! На всю жизнь теперь запомнишь, – громко бросил отец всхлипывающему прямо в песок сынишке, поднялся на ноги, вдел ремень на место и оглянулся по сторонам.

Мишка Поливанов стоял сзади в общей ребячьей толпе, но его высокую спортивную фигуру невозможно было не заметить. Отец рукой раздвинул мальчишек и девчонок в стороны и твердым мужским шагом подошел к Поливанову. Мишка потом неоднократно говорил, что даже слегка струхнул от неожиданности. А отец остановился перед ним, внимательно посмотрел глаза в глаза и протянул Полива-нову руку. То крепкое, настоящее мужское рукопожатие произвело огромное впечатление на Мишку. По крайней мере, Поливанов еще долго в разговорах о нем вспоминал.

– Витя, так ехать тебе надо? – раздался озабоченный голос жены, выдернувший Карпунцова из царства блуждающих осколков памяти в реальный мир. – Что ты решил?

– Нина, ты говорила, что водочка со вчерашнего осталась, собери-ка ужин, – попросил Виктор. – Я сейчас еще немножко посижу и приду.

Жена ушла на кухню. Виктор прикрыл глаза. На сей раз никакие воспоминания в голову уже не приходили. Карпунцову казалось, он вообще ни о чем не думает, только ловит мимоходом прилетающие звуки. Вот на улице какой-то, должно быть, излишне нервный водитель начал подавать один за другим серию сигналов. Такое частенько бывало: Кирова – улица загруженная, а недалеко от их дома перекресток с вечными пробками районного масштаба. Виктор сам, бывало, клял висящий там светофор на все лады. Уже дом свой родной виден, а никак не доедешь: выдержка у светофора маленькая, за один раз часто и не проскочишь. Только затих клаксон, как раздался плач ребенка. Видать, очередная мамаша с коляской по тротуару проходила. Затем внимание Виктора переключилось на доносившиеся приглушенные звуки с кухни: то воду Нина откроет, то ножом постучит по столу. «Сейчас бы выпить и на боковую, – размечтался Карпунцов. – Правильно говорят, что утро вечера мудренее».

– Витя, Миша звонит! – крикнула Нина.

Далее до ушей Карпунцова стал долетать голос жены, разговаривающей с сыном, но самих слов различить не удавалось. Да и потребности особой не было – обычный повседневный разговор. Утром, еще до дачи, Нина разок набирала сына на сотовый, но тот же в лесу с друзьями, потому и сообщил в ответ женский голос: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». А сейчас Мишка, видимо, в более доступное место выбрался. Любит он этот сотовый, постоянно трезвонит, деньги так и улетают. «Новую игрушку нашел словно маленький, – частенько раздражался в последнее время Виктор, обычно про себя, но порой и с Ниной делился. – Вот что в этом хорошего? Зачем приятелям трезвонить? Они ж чай не на Дальнем Востоке, а здесь, в Подольске. А даже если и не в Подольске, то в Москве. Хорошо хоть, у зазнобы его пока нет сотового. Но это до поры до времени». Сам Виктор так и не привык к новой технике, хотя телефон у него был уже с год. Пользовался лишь в крайнем случае, когда по работе разыскивали в выходные или вечером.

Голос жены стих. Карпунцов покряхтел, затем расправил плечи, немного пошевелил ими, разминая затекшие мышцы, медленно поднялся и побрел на кухню.

– Ну что там Мишка? Не съели их клещи в лесу? – начал расспрашивать он Нину. – А эта пигалица тоже там?

– Что ты городишь? – возмутилась жена, но как-то мягко, беззлобно. – Еще и беду накличешь с этими своими клещами.

– Да нет у нас, в Подмосковье, энцефалитных клещей. Мы ж не в Сибири живем, – успокоительно произнес Виктор, сообразив, что зря об этих тварях упомянул, вот теперь Нина думать будет, переживать.

– Знаешь, всякое бывает. Я вон в газете читала года два назад, что укусили кого-то. Правда, не у нас, а на севере области. То ли под Дубной, то ли под Талдомом, не помню. Но Мишка брызгалку с собой взял – это я знаю. Береженого Бог бережет. А вот Юлю ты почему невзлюбил? Не понимаю я. Нормальная она девчонка. Чего ты пигалицей ее величаешь? К тому же они просто встречаются. Мишка же не собирается вот так сразу, с бухты-барахты, на ней жениться. Хотя всякое в жизни случается.

– Ниночка, я же не со зла. – Карпунцов пожалел, что назвал подружку сына пигалицей. – Тем более что девка она, кажись, нормальная, без закидонов. Только маленькая, худенькая, вот я потому и сказал.

– Да нормального она для женщины роста. Не всем же баскетболистками быть. Ладно, проехали, – закрыла тему Нина. – Садись давай, мясо сейчас разогреется. Там еще салата много осталось, доедать надо.