Киммерийское лето

– Но чем именно она тебе не понравилась?

Андрей опять помолчал.

– Как тебе сказать… Какая-то она… слишком благополучная, что ли.

– Благополучная? – переспросила Татьяна Викторовна. – Чем же это плохо? Всякий человек стремится к благополучию… вопрос лишь в том, что под этим понимать. Чистая совесть, например, это ведь тоже благополучие – душевное.

– Да нет, я не о таком. Ну, понимаешь, есть особый вид интеллигентного мещанства, что ли…

– Вот уж чего-чего, а мещанства я в Ратмановых не замечала – ни в дочери, ни в матери.

– В дочери нет, – согласился Андрей. – Я поэтому и говорю, может, она еще и станет человеком. А мать… ты, наверное, встречалась с ней только в школе? В общем-то, конечно, я ничего плохого о ней самой сказать не могу. Но у них дома все настолько… как бы это определить… Ну, все как полагается в их кругу. Понимаешь? По-моему, более точного признака мещанства просто не придумать. – Андрей вдруг усмехнулся, что-то вспомнив. – У них в гостиной несколько неплохих гравюр, девятнадцатый век, а в прихожей – ну, прихожая большая, вроде такого холла, – так вот, у них там висят две африканские маски, кажется подлинные, отец откуда-то привез, а между ними, посередке, суздальская икона. Старая такая, почти черная покоробленная доска. А ты говоришь – не замечала! Конечно, это не то мещанство, которое проявляется в безвкусной одежде. Если мещанин умеет безошибочно найти цветовое решение интерьера – это куда страшнее… У Ратмановых, кстати, гостиная решена очень здорово: ковер на полу темно-синий, а стены – матовой серой краской, светлой, теплого такого тона. Так что, видишь…

– Погоди-ка, Андрей, – сказала Татьяна Викторовна. – Ты сам, будь у нас такая возможность, отказался бы жить в комнате, хорошо отделанной и обставленной по своему вкусу?

– Нет, конечно.

– Почему же тебя возмущает, если так живут другие?

– Ты, мама, вообще, значит, ничего не поняла! – Андрей в сердцах швырнул на стол скомканное полотенце. – Я что, против хорошо обставленных квартир? Я против того, чтобы жизнь сводилась к одной только погоне за модой, пусть самой изысканной…

– Помилуй, да откуда ты знаешь, к чему сводится жизнь тех же Ратмановых? И есть ли у них другие интересы, кроме ковров и гравюр девятнадцатого века?

– Ну, у отца-то наверняка есть, служебные, деловые, – согласился Андрей. – Я про мать говорю. Не знаю, конечно, есть ли у нее другие интересы, да это и неважно. Она слишком довольна своей жизнью, понимаешь? Во мне такие люди вызывают недоверие.

Не так уж это ново, подумала Татьяна Викторовна, подавив вздох. Да, в нем уже начинают проявляться все черты настоящего художника… даже включая этот инстинктивный протест против всякого благополучия, против всех тех, кто «всегда доволен сам собой, своим обедом и женой»…

– Да, – сказала она вслух. – Бог с ними, впрочем. Я только одно хотела бы тебе сказать, Андрейка… по поводу младшей Ратмановой. Мне понятно твое стремление уберечь ее от мещанства. Но только учти вот что. Она почти твоя ровесница, а девушки, как я уже сказала, становятся взрослыми раньше вас. Поэтому не переоценивай своих сил. Если она действительно выросла в интеллигентно-мещанской среде, – я подчеркиваю – если! – потому что у меня такого представления не сложилось, – то ты, боюсь, ничего уже тут не сделаешь. Поэтому хорошо подумай, стоит ли…

– Стоит ли – что? – спросил Андрей, не дождавшись конца фразы.

– Ну, скажем, брать на себя задачу ее морального перевоспитания.

– Я не собираюсь ее перевоспитывать! Просто, если есть возможность внушить какие-то более правильные взгляды…

– Ты хочешь сказать, что не имеешь права уклоняться? Что ж, в этом ты прав, конечно… Нет, ты не думай, что у меня какие-то возражения вообще против твоей дружбы с Вероникой. Она интересная девочка, не то что эта ваша Рената, с которой я действительно не представляю, о чем можно говорить. Мне просто хотелось тебя предостеречь… вернее, не предостеречь, это не то слово. Ну, скажем проще – посоветовать!

– Я понял…

– Вот и хорошо.

– А чтобы ты на этот счет больше не беспокоилась, – добавил после паузы Андрей, – то могу тебе сказать, что я не из тех, кто может легка потерять голову.

Если бы так, с сомнением подумала Татьяна Викторовна, улыбнувшись сыну. Если бы так! Пускай-ка он и в самом деле поедет с этими студентами – все-таки смена обстановки, новые впечатления…

Глава 6

Переход в десятый класс не столько обрадовал, сколько обескуражил Нику. Последнее время она упорно твердила всем, что останется на второй год, сама в это поверила и на успевающих одноклассников уже посматривала с жалостью и чувством тайного превосходства. Еще бы! Им через год предстоят все муки, уготованные абитуриентам, она же будет еще беззаботно порхать по жизни, не думая ни об экзаменах, ни о конкурсах.

Лишний год – это великая вещь, думала она, неизвестно еще, что за этот год произойдет. А произойти в наше эпохальное время может все что угодно – например, отменят высшее образование для девушек. Или, например, сделают его всеобщим – тоже выход…

И все эти сладкие мечты вдруг рассыпались в прах, развеялись по ветру. Получив табель, Ника даже не стала звонить родителям – еще начнут поздравлять, чего доброго. Придя домой, она достала из холодильника початую банку сгущенного молока и поставила катушку с записями Клиберна, – сидела на тахте с поджатыми ногами, ела молоко ложкой и слушала музыку, от которой хотелось плакать и в более счастливые времена.

Когда банка опустела, а пленка кончилась, Ника подумала, что вот так кончается в жизни вообще все – и молодость, и любовь. Теперь ей очень хотелось пить, все-таки сгущенки оказалось многовато; она с наслаждением выпила стакан ледяной воды из сифона, добралась обратно до тахты и легла, чувствуя себя объевшейся и несчастной.

А вечером, конечно, было торжество и ликование. Оказалось, что родители все уже давно знали от завуча, только ей не говорили; и с работы явились с подарками: отец принес отличную кожаную папку, взамен того злополучного портфельчика, а мама – рижский кулон ручной работы, кусок неровно отшлифованного янтаря с мушкой внутри, оправленный в темное оксидированное серебро.

Сегодня янтарь произвел на всех большое впечатление, и Ренка немедленно предложила обменять его на свои знаменитые голубые очки. Кулон ходил по рукам, его трогали, терли, царапали вилкой, смотрели на свет и даже брали на зуб.

– Вот паразитство, – задумчиво сказал Игорь, разглядывая мушку. – Лежит, тварь, три миллиона лет, и как живая… А ведь от нас, братья и сестры, через три миллиона лет даже радиоактивного пепла не останется.

– Это произойдет гораздо раньше, – утешил Пит. – У урана не такой уж большой период полураспада.

– Может, придумаете что-нибудь повеселее? – спросила Катя Саблина. – Ника, забери у них свой янтарь, он на них плохо действует.

– А на меня тоже, – сказала Ника и отпила глоток терпкого прохладного цинандали. – Мне вот тоже лезут в голову всякие грустные мысли, когда я смотрю на эту муху.

– Ты-то сама не муха, – резонно заметила Рената.

– Ах, никто не знает, кто он такой, – вздохнула Ника. – В смысле – никто не знает сам себя…

– Что это вы сегодня расфилософствовались? – усмехнувшись, сказал Андрей. Он сидел, отодвинувшись от стола, и, положив ногу на ногу, рассеянно оглядывал публику в зале.

– Знаете, мне очень печально, что я перешла в десятый класс, – заявила Ника.

Игорь и Пит переглянулись и, уставившись на нее, как по команде сделали одинаково скорбные лица и одновременно постучали себя по лбу.

– Готова, – сказал Игорь.

– Доучилось наше дитя-цветок, – сказал Пит. – Вот тебе и «науки юношей питают, отраду старцам подают». Правда, там про дев ничего не говорилось.

– А девам науки никогда еще не шли на пользу, – сказал Андрей.

– Вы смеетесь, – вздохнула Ника, – а смешного нет ничего. Это все не так просто, как вам кажется. Хорошо кончать школу, когда знаешь, что дальше…

– Как – что дальше? – изумился Игорь. – Дальше известно что: гранит науки, светлые дали и сияющие вершины. Какого рожна тебе еще надо?

– Я сама не знаю, какого мне нужно рожна, – сказала Ника. – В том-то и дело. Хорошо грызть гранит науки, когда ты знаешь, ради чего стачиваешь зубы…

– Ничего, – утешил Игорь. – Сточишь – поставят новые. Из нержавейки!

– Это хорошо Андрею, – продолжала Ника, не обращая на него внимания. – Потому что он художник, а они все одержимые. Или тебе, Катрин, – вы с Питом тоже знаете, чего будете добиваться. Всякие там вычислительные устройства, программирование… Если это интересно – конечно, почему же не учиться. Но вот я не знаю. И Рената не знает. И ты, шут гороховый, тоже не знаешь.

– Это кто шут? Я бы попросил!

– Тоже мне… млекопитающее, – фыркнула Ника. – У тебя ведь тоже нет никаких серьезных интересов!

– Я бы попросил, – повторил Игорь. – Что значит – нет интересов? Я буду подавать во ВГИК. Ясно?