Ангел Горный Хрусталь. Избранное

Был монастырь[1 - М. Ю. Лермонтов.]

Отношения между государствами и народами ничем не отличаются от межличностных отношений, несмотря на кажущуюся несопоставимость масштабов. И там и здесь антипатии, симпатии возникают подчас как будто немотивированно и безотносительно дискурсивному знанию субъекта об объекте эмоций.

Древняя Иверия – овеянная множеством легенд земля, первый удел Пресвятой Богородицы, отчего упоминание о тебе трогает и заставляет звучать самые сокровенные струны в русском сердце?

Трудно объяснить это синдромом хронического туриста, неисправимого романтика постоянно витающего мыслями в дальних странах. Однако, удивительно, стоит лишь услышать рассказы друзей побывавших в Тбилиси, как где-то в глубине души рождается желание самому, пусть и на пару дней, очутиться там. А что возразить? Ведь, воистину, всем своим естеством ощущаешь, как здорово было бы постоять на набережной или на новом мосту Мира над Курой, всматриваясь в неспокойное узорочье её мутных вод, подняться на гору Мтацминда к церкви Святого Давида, благоговейно проникнуться ностальгией седых камней неприступных цитаделей Нарикалы или полными грёз реминисценцниями тесных улочек старого города, а потом, устав от легкомысленно-восторженной беготни, уложив сувениры в чемодан, а аутентичный «Сулугуни» в холодильник, расположиться за ещё с утра заказанным столиком в «Цисквили», закинув ногу за ногу, ожидая меню с видом высокопоставленного бездельника, но тут же отбросить туристскую спесь, увидав, что тебе улыбнулся, будто приятелю, неторопливый официант:

– Э-э, генацвале, зачем так спешишь, дорогой?

Как хорошо, с первым бокалом вина, становясь самим собою, тихо наслаждаться хачапури по-аджарски, запивая его лимонадом, есть хинкали, радоваться охлаждённому Саперави, погружаясь всецело в атмосферу приятного слуху кавказского говора и ни с чем не сравнимого песенного многоголосья… уносимый южными хмельными волнами к к чему-то светлому, желанному… а потом, немножко пьяному и бесконечно довольному жизнью засыпать в номере, где и звёзды заглядывая в окно, бередя былое строками Петра Грузинского, достойного потомка Багратионов, напевают будто колыбельную:

Тбилисо, мзис да вардебис мхарео,

Ушенод сицоцхлец ар минда,

Сад арис схваган ахали варази,

Сад арис чагара мтацминда!

Вай, что за чудная картина! Мечта! Осталось пройтись лаком… А может подобострастное воображение рисует для нас преимущественно благостные перспективы, пропуская неприглядные и это, хотя и такое замечательное, но всё же, в известной мере, обманчивое внешнее? Издали многое нам кажется исключительно красивым. Пусть так, но всё равно «не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной»[2 - А. С. Пушкин.].

Да, не найти в здешних краях высокомерной красы холодного к чужакам туманного Альбиона, нет манящей, сказочной экзотики не допускающей внутрь кастовых контрастов Индии или щекочущих нервы опасностью диких просторов Серенгети… нет даже интимного тайского массажа и сомнительных прелестей либерального Амстердама… Ну и что? Даже горные пейзажи ни при чём – от Грузии русский человек ждёт особого тепла. Какого?

Нелегко даётся надменно-рациональному чужаку понимание, почему в русских селениях и старики, и дети плакали прощаясь с грузином Иосифом Джугашвили. Почему в жестокий век стал он символом надежды и наивной веры народа, что вот-вот закончится борьба и взойдёт над притихшим в удивлении миром солнце, наше солнце, братья и сёстры, солнце справедливости. Сколько лет миновало, сколько воды утекло с тех пор и гордые красные флаги давно томятся и ждут заточённые в сырых подвалах, а кредит доверия к Отцу народов и его родине всё ещё не утрачен и русский не произнесёт холодно: «Из Грузии может ли быть что доброе?»

Как, когда возникает симпатия между народами? Кто знает? Непостигаемы разумом дороги любви. Легкой поступью ангела неслышно приходит она и, не сбережённая, также неслышно уходит.

Всё течёт, всё изменяется и напрасно многие ждут постоянства… но опять, как в начале времён, над башнями Сванетии кружат быстрые персидские ветры. Опять древняя Иверия во власти весны. Цветет миндаль. Розовыми облаками нисходит он с горных склонов Гомборского хребта в благоухающие сады Алазанской долины, и заворожённая трепетным очарованием нежнейших лепестков юная грузинка шепчет в волнении: «Моя страна прекрасна!»

___________________________________________________________________

ЖЕНЩИНА

ПРОХЛАДНАЯ

Поют неуёмные, горячие ветра в вершинах деревьев. Разгар июльского пекла. Душно. Студёной музыкой лесного ручья, прохладной отрадой ты ожидаешь меня – странника посреди изнуряющего летнего зноя, в тени, под зеленеющими ветвями раскидистого ясеня. Ласковым, грибным дождём падаешь ты на мои иссохшие от жажды губы и я расцветаю вновь.

Бывает так: едва затихнут в небе последние всполохи закатного багрянца, зачарованный тобой гляжу, как сидишь пред зеркалом распуская волосы. Русыми волнами падают они на плечи. Ловлю в отражении задумчивый взгляд по восточному чуть раскосых, дорогих глаз, но ты далеко-далеко и ревность ядовитой змеёй подкрадывается к сердцу. Где ты? С кем ты?

Звучит твой тихий голос: «Я с тобой сейчас и навсегда.» Ты улыбаешься, идёшь на кухню заваривать мне ромашковый чай. Позвякивает китайский сервиз, на столе красная пиала с мёдом, а потом, когда задёрнуты шторы и погашен свет, последние сомнения тают без следа в безупречно чистой, лавандовой свежести постели.

Новый день придёт завтра и опять я буду бежать, буду бестолково искать чего-то, словно в болезненном жарком бреду… и всегда возвращаться к тебе – ведь я люблю тебя, моя прохладная женщина.

СОЛНЕЧНАЯ

Зимним вечером, после длинного трудового дня, когда прихожу я домой выжатый, как лимон, прессом механистичной, рабочей рутины, когда в голове ничего человеческого – только цифры, цифры и цифры – ты открываешь дверь мне, моё солнце.

Стылый, свинцовый небосвод вот – вот обрушится чёрной, непроглядной ночью на наш городок, как бездомный пёс скулит в переулке ветер, царапает дверь колючая вьюга и морозные узоры предвещают долгую стужу, но что мне с того – ведь ты со мной, моё солнце!

Не кори, родная, что слишком много работаю, что не берегу себя и пока мы так редко бываем вместе. Прикоснись ко мне, прижми к своему светлому сердцу, вырви из холодных объятий равнодушного мира и пусть он сгорит в неистовом пламени твоих сладостных губ.

Как же я люблю тебя, моя солнечная женщина.

НЕВСТРЕЧЕННАЯ

Мерно струит свои воды непреклонная Лета. Дремотное колыхание трав за окном. Тикают часы на стене и паучок в дальнем углу мастерит свою сеть. Полдневный жар опять сменит ночная прохлада и на цветущих по весне яблонях к осени созреют плоды. Так неспешной чередой проходят мимо нас годы и привычкой становится полусонная суета. Будет ли что новое под солнцем? И зачем?

Зачем среди стоячих вод благополучного постоянства ты волнуешь меня? Кто ты? Почему мысли мои неизменно летят к твоим неизведанным берегам? Ты: предчувствие чуда, ожидание весны, звезда утренняя, предрассветная. Две тысячи долгих лет образ твой вижу я во снах. В той, которая рядом, ищу твои черты. На городской улице, в людской толчее, в шумном потоке прохожих пытаюсь разглядеть тебя. Ты не то, что не сбылось, но что должно сбыться.

Напрасны, мои осторожные, сострадательные друзья, нашёптываете свои заурядные истины: «Оставь… пустое. Сойди с небес на землю… Опасны мечтания…» – не слышу их.

Нет, никогда я не разлюблю тебя, моя невстреченная женщина!

____________________________________________________________________

СОЛНЫШКО

Кляня тревожную бессонницу и неблагоприятную розу ветров, окутавшую нашу улицу муторным смогом труб масложиркомбината, я гнал машину за город, к семнадцатому километру. Ржавая полоска рассвета чуть подрагивала, робко и неверно дребезжала новой, ещё не дотянутой рукой гитариста струной и сутулый силуэт знакомца, старика-боярышника уже маячил впереди.

Ой, да не будите тумэ мэн молодого.

Ой, да пока солнышко, ромалэ, не взойдёт.

Я выключил проигрыватель, притормозил у деревца, осторожно съехав на сырую обочину, вышел на дорогу, на местами продавленный, горбатящийся волнами асфальт.

Ай, ромалэ, что случилось со мной, отчего дрогнуло сердце в такт надрывной грусти цыганского романса? От непостоянной ли, ветреной, как стерва зимы, хлюпающей грязью талого снега или подпорченного преждевременным кракелюром постыдных ошибок полотна провинциальной жизни, блиставшего прежде глянцем лака? От убогости стремлений или плесени разочарований? А может от размеренной предопределённости, расписанной аж до горизонта алгоритмами кредитов скуки в паре с рутиной работной кабалы, которую уже не разорвать ни податливым профурсеткам из соседнего отдела продаж, ни смолоду одуревшим, без чести и стыда замужним гулёнам, даже сотоварищам с вереницами шумных попоек, баловством травкой и веселящим послефутбольным мордобоем чужаков.

Семнадцатый километр, здесь моё найденное место силы, здесь незримый мост – окончательно собраться с духом, перейти его, сжечь и без оглядки отринуть эту одолевающую нудь вместе с повязавшими по рукам и ногам путами болезненных сомнений.

К концу дня соберу за столом лучших друзей и скажу такую торжественную речь: «Драгоценные, говорят молитва и пост это не про нас – считаете пока и без них любо-мило, ну, и ладно. Я был с вами, я был верен вам, был как один из вас, но затосковала душа по иной воле, по святой простоте! Не обессудьте, други! Знаю, воля редкий и опасный товар. Пусть! Можно стать невольником у желания воли? Посмотрим… Будь, что будет – вот он первый договор на полевой сезон, подписан. Завтра, набирая высоту, самолёт качнёт белым крылом и окажусь я далеко от Дона, на Екатеринбургской земле. В конторе Уральской геологосъёмки перебуду до тёплых деньков, а потом… по таёжной, суровой стороне, средь звенящих смолой сосен и елей, дурмана цветов багульника, пойду простым рабочим геологической экспедиции увидеть наяву, как струится Вишера, белеют лилии на Шегультане и мгла, сошедшая в тишине прохлады уральского севера, ложится на вершины скалистых отрогов. Пусть будет это первым уроком. Без ропота приму и благословлю его за горький дым костров, тяжёлый труд геологоразведки, за риск не проторённых путей и неустроенный, беспорядочный быт с полчищами комарья и гнуса.

Когда же останутся позади всплески хариуса в маленькой речке и голос вечерней певуньи – жёлтой иволги, куда опять поведёт меня наставница-судьба? Наверное, на золотые прииски Лены, потом ещё дальше на восток в рыбацкие бригады Камчатки или Находки к срокам путины. А сохранят Небеса, тогда и обратно – по землям удэге, тайными охотничьими тропами через хребты Сихотэ-Алиня, вдоль танцующих сопок Маньчжурии к самой кромке Монгольской границы. Оттуда, дорогою Чингизхана в центр Азии – Тыву, в самые глухие места Тувинской котловины, где царствуют безраздельно ковыль с полынью и веками, подобный степным ветрам, бередит душу морин хуур. Там, у кочевников скотоводов, если примут, задержусь подсобником до поры, когда шаман нахмурясь не снимет со стены бубен, обтянутый кожей горного козла, и не ударит для меня: «Перекати-поле, что держит тебя тут? Неужели манкурт ты? Иди и исполни должное в родном краю!»

Чем ответят товарищи? Посмеются выслушав, поднимут стаканы: «Последний герой… Болен… Романтический бред… Но если решил твёрдо, то быть добру, брат!»

Так думал я, прошагав по шоссе до места, где оно скрывалось в мокрой серости ветвей дубовой рощи. Здесь я свернул на расхлябанную колею просёлочной, петляющую по над лесом. Хотелось добраться до любимой беседки, посидеть, не торопясь попить горячего чая из термоса, но лужи, наледи, раскисшие снег и земля – иди стало неприятно и я, с раздражением вглядываясь себе под ноги, двинулся назад. Рокот мотора до меня, отрешённого, погружённого в размышления, донёсся внезапно. Я поднял голову и сразу увидел её в правом окне черного «Форда». Глаза девушки широко и изумлённо распахнулись, будто приглашая, и чудный ореол мерцающего электричества на миг ослепляюще вспыхнул серебром вокруг красивого лица. Заворожённый, в смущении сердца я неотрывно смотрел на неё, а она на меня пока машина не скрылась за деревьями. Мне показалось уже и в лесу продолжала она оглядываться и даже послышалось, как грубый мужской голос выговорил ей: «Почто так пялилась на него?» Я запоздало рванулся и выскочил с просёлка на асфальт, чтобы запомнить номера. Зачем? Какие-то пять, семь секунд, не больше, мгновение и кто скажет долго ли будет сниться оно и разве за этим я здесь? Ради чего и некстати волнение в чувствах, ведь обычная же история – время сотрет в памяти детали, тонкие черты неизвестной скроет туманная вуаль и скорее всего я не узнаю её, если обстоятельства сведут нас ещё раз. А может узнаю?..

Целых полтора часа в сладко-хмельной потерянности рассудка отстоял я на обочине в надежде, что они проследуют из посёлка Лесного хозяйства обратно, затем, очнувшись, с налетевшей разом бесшабашной весёлостью, поехал домой завершать приготовления к отъезду. Катил я на удивление медленно и осторожно, потому как перед глазами сменяя друг друга мелькали то дорога, то она… Тем временем утро разметало февральскую хмарь и как-то незаметно небо тоже повеселело обласканное редкой для зимы синевой. Яркий лучик света нашёл меня и добрым предзнаменованием побежал впереди по шоссе.

____________________________________________________________________

ЦВЕТЫ ЗАНСКАРА

«Здравствуй, Meconopsis betonicifolia – голубое тибетское солнце! Что за торжественный день сегодня! Я нашёл тебя, драгоценный цветок! Да цветок ты или знак судьбы? А может не я, а ты нашёл меня? Наверное, ты, поскольку не мог и предположить, что окажусь здесь, в стране летающих фей овеянной дыханием древних легенд, что этот «край чёрных волков, снежных барсов и голубых маков, край ледников и тундры, пронзительных ветров и морозов»* очарует меня, конформиста и фанатика прелестей мегаполисов; что всё скептически изученное мной перед поездкой в позабытое цивилизацией, затерявшееся среди Гималаев «княжество» Занскар, по справочникам, по свидетельствам путешественников и полной восторгов идеалиста книге Мишеля Песселя, окажется правдой, а не романтическим блефом поэтических натур.

Написал эту фразу, посмотрел и удивился – такой длинной не сочинял и не произносил никогда. Что-то невероятное происходит со мной под небом Занскара! Ошеломляющий, ослепительный ультрамарин рвёт вату облаков, череда событий, впечатлений, ставшее ближе и ярче солнце, эхо скалистых ущелий и замедлившее свой бег время – всё звучит новой музыкой в душе, а слова будто и не мои, будто спустились для меня с гор стремительными, золотоносными потоками и сами легли в строчки.

Собирался вести подробный дневник, но недосуг – постоянно в движении, а на привалах усталость валит с ног. Встретимся – узнаешь о парнях из Петербурга, которых я с трудом уговорил взять меня с собой, о местных нравах, людях с такие настоящими, открытыми навстречу всем ветрам характерами. Поражён – тут не принято, как у нас, улыбаться в лицо и плевать в спину, стенать, уклоняясь от сурового жизненного пути…