Сашкина промашка

Сашкина промашка
Юрий Темирбулат-Самойлов

Маленькая история-картинка из русской жизни, которая могла произойти в любые времена в любом уголке страны. Беспредельная (в извечном опять же, а не в современно-криминальном контексте) простецкая доброта, бескорыстное до наивности гостеприимство обычного русского деревенского мужика, неизбалованная бытовой роскошью, «устрицами да шампанскими ресторанными», а еще и (чего греха таить) в силу регулярного пьянства «благоверного» своего – мужской лаской работящая и хлебосольная хозяйка – его типично русская красавица жена… И – какое внутреннее человеческое достоинство! Нероняемое несмотря ни на что. Какая реакция на не совсем, мягко говоря, красивое поведение случайного молодого «городского» гостя, которого приютили и обиходили как родного! Нет, не злой и не вороватый был человек этот «конторский» паренек. Просто в определенные жизненные моменты нутро каждого человека показывает себя в истинном свете вопреки его воле. Может, потому и простили?..

Юрий Темирбулат-Самойлов

Сашкина промашка

Инструктор райкома ВЛКСМ[1 - Существовавшая в годы советской власти (вплоть до её упразднения в 1991 г.) массовая общественно-политическая организация – Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодёжи (комсомол)] Егор Пряников уныло брёл на исходе жаркого «комарющего» воскресенья по убогому, забытому дорожно-ремонтными и эксплуатационными службами, вконец раздолбанному подобию автодороги, значащемуся в казённых кадастрах как «шоссе местного значения».

Одну руку Егора отягощал набитый текущей рабоче-протокольной документацией и обязательной, согласно роду деятельности, к ежедневному прочтению свежей прессой – центральными, областными и районной газетами, популярными молодёжными журналами модный, но в теперешнем состоянии хозяина трудноподъёмный портфель-дипломат крокодиловой кожи. С кисти другой егоровой руки безжизненно, под стать его настроению, свисал на петле из тонкой сыромятной бечёвки полосатый деревянный «гаишный» жезл под жаргонным названием «шлагбаум». Такими «шлагбаумами» в те годы на более или менее оживлённых трассах даже сугубо гражданским учрежденческим работникам, забредавшим по служебным надобностям в малознакомые места, ввиду вечной нехватки необходимых для дела штатных средств передвижения, иногда удавалось останавливать попутные машины. Но это в будни, и не на таком как сегодня глухом участке, который вряд ли и в самые наирабочие дни кишит автотранспортом. Тоска зелёная… а до Чуйского тракта ещё топать и топать, век бы его не видать…

Чарующее волшебство окружающего ландшафта – буйно-зелёная горная

тайга с её говорливыми речушками, юрко пробивающими свои извилистые пути в густых чащобах; со сказочной красоты озерцами, каждое из которых имеет свой неповторимый цвет водной глади, с удивительно гармоничной разноголосицей невидимого невооружённому глазу птичьего царства и мелкого, а кое-где и крупного зверья – мало трогало сейчас душу штатного «проводника в молодёжные массы района политики партии и правительства». Ещё бы! Попробуйте найти на земле человека, который возрадовался бы так бездарно проведённому дню своего рождения. И не просто дню рождения, а юбилейному – двадцать пятому! Вся романтика первых месяцев эмоционально насыщенной жизни в этом неописуемо красивом, хоть и до удивления неблагоустроенном уголке родной страны, куда он распределился по окончании института, – коту под хвост.

Надо же! Ну почему именно в эту светлую, торжественную для Егора дату его обычно редко и мало пьющий начальник – первый секретарь райкома комсомола Пашка Солнышкин на пару со своим водителем Кузьмой с самого утра, неизвестно по каким причинам, скорее всего просто в честь погожего выходного дня, были уже достаточно пьяными, чтобы сделаться наглухо не выездными за пределы их ведомственного гаража, где они и «набулькались» до такого состояния?

Почему как раз накануне самая, пожалуй, идейно сознательная и дисциплинированная «боевая единица» их небольшого, но дружного и сплочённого коллектива – второй секретарь Нюра Горемыкина умотала на целый месяц в очередной отпуск, свалив на своего младшего по чину коллегу Пряникова все общественно-партийные нагрузки, «висевшие» на ней ещё и как на секретаре первичной парторганизации? И почему, как назло, именно в этот день по разнарядке райкома партии[2 - Районный комитет Коммунистической партии Советского Союза – главный политико-руководящий орган района как административно-территориальной единицы в годы советской власти (1922-1991 гг.)] райком комсомола оказался обязанным проконтролировать путём «прямого личного участия своих аппаратных сотрудников» плановый пересчёт скота в одном из отстающих

овцеводческих хозяйств – колхозе «Путь к коммунизму»?

У Егора до сих пор в глазах рябит при воспоминании о мельтешащих, нагло прущих напролом и громко, до рези в ушах, блеющих «мелких рогатых». Интересно, конечно, в первый-то раз… но, как муторно! В последней на сегодня животноводческой бригаде колхоза он уже еле держался на ногах от усталости. И надо же, напоследок судьба уготовила бедному Егору не просто наблюдение, а действительно, как предписывалось директивой райкома партии, «прямое личное участие» в пересчёте. Ему пришлось заменить собою старшего чабана, который на днях основательно запил, и по этой уважительной причине не мог сегодня что-либо делать вообще. А поскольку «засланный из района комсомол» оказался абсолютно неопытным в подобных делах, да к тому же, даже без учёта его крайней усталости, откровенно самым из присутствующих слабосильным физически, то и работёнка ему выпала, естественно, наиболее лёгкая – фиксировать результаты.

«Ну, начали!» – распределив роли, участники мероприятия поплевали на ладони и деловито приступили каждый к своим процедурным обязанностям.

Загодя загнанная в тесную тёмную кошару отара в тысячу с лишним голов со всей своею тупой бараньей энергией рвётся наружу. Колхозный зоотехник и, к счастью, оказавшийся сегодня трезвым помощник запившего чабана – стоят насмерть в воротах, удерживая приоткрытым лишь небольшой проём, сквозь который протискиваются на свободу взбудораженные вмешательством людей в их далёкую, пока волков рядом нет, от тревог и волнений повседневную жизнь животные. Вооруженный блокнотом и карандашом Егор Пряников – под счёт зоотехника записывает. Пять голов – наклонная палочка в блокноте. Ещё пять – на эту палочку под наклоном в другую сторону налагается следующая. Получается крестик, означающий римскую цифру «десять». Есть десяток голов. Десять крестиков – сотня. Следующий ряд из десяти крестиков – ещё сотня. Боже, просто-то как! Десять рядов – тысяча голов.

Пару десятков лишних овечек, выявленных пересчётом, зоотехник объяснил «комсомолу» Пряникову тем, что чабаны обычно содержат в колхозных отарах понемногу своих овец. И, своими же гасят происходящие время от времени недостачи поголовья, если те случились из-за допущенного по халатности чабанов падежа или не объяснённых внятно исчезновений скота. Перерасхода кормов практически не бывает, так как не менее половины календарного года скот пасётся на естественных пастбищах, потребляя в основном более или менее обильный подножный корм. То есть, отраслью традиционно широко и продуктивно используются местные природные условия, благоприятные для отгонного животноводства.

С серьёзным видом кивая в ответ на эти объяснения, горожанин в седьмом поколении Пряников мало что понимал из услышанного. А если б даже и понимал хоть чуть больше, то всё равно в сегодняшнем его душевном состоянии вряд ли смог бы полноценно воспринять полученную информацию: до пользы ли для отечественного животноводства широкого использования естественных пастбищ, когда вот прямо здесь, сейчас собственный четвертьвековой юбилей горит синим пламенем!

Услышав оброненную собеседником фразу о дне рождения, зоотехник незаметно для него дал жестами команду, и не долее чем через полчаса, пока составлялся и подписывался акт пересчёта, молодой юбиляр неожиданно для себя чуть не прослезился от тронувшего его душу зрелища – прямо на свежем воздухе был предельно оперативно накрыт экзотический для истого горожанина Егора обильный стол с угощением, вкуснее и сытнее которого он вряд ли мог припомнить из всей своей прошлой, доалтайской жизни.

Красовалась на этом столе, к удивительно разнообразному набору местных национальных закусок, а затем к подоспевшей чуть позже варёной-жареной-паренной бараньей свежатинке и традиционная водочка – стремительно входившая тогда в моду «Пшеничная» по пять двадцать за бутылку, от публичного, да ещё находясь, как говорится, «при исполнении», употребления которой официальный представитель такого серьёзного органа политической власти, как районный комитет комсомола, несмотря на особый для него лично день, однако, воздержался. Но, потом всё же не утерпел, и с удовольствием отведал уникальной алтайской народной, изготовленной из экологически чистейших молокопродуктов водки «арачка», которая пьётся так легко, ну, прямо, совсем как квас. От предложенного ему подарка в виде объёмного бумажного свёртка с доброй половиной туши зарезанной считанные часы назад упитанной овцы вежливо, но твёрдо отказался – как бы ненароком не перешагнуть грань, за которой начинается недостойный советского идеологического работника путь к мздоимству.

Отказался Пряников и от осёдланной для него в дорогу лошади с услугами всадника сопровождения, но уже не из опасения быть уличённым в корыстолюбии, а просто-напросто он резонно не желал «опрофаниться» – ведь верхом до этого никогда в жизни не ездил. Да и вообще, лошадей он побаивался не меньше, чем свирепых пастушеских собак. Однако, машины, к великому сожалению Егора, на этой чабанской стоянке, как, впрочем, и на многих других, не было – всем существующим на свете средствам передвижения местные животноводы испокон веку предпочитали её, простую неприхотливую алтайскую лошадь…

Ну, и ладно! До оживлённого даже в воскресные дни Чуйского тракта, по которому, в отличие от этой чёртовой междеревенской дороги, проголосовать в сторону райцентра не проблема, отсюда всего-то чуть более полудюжины километров. И вот он брёл…

Буквально разламывающая голову боль, усугубляемая не спешащим пока к закату и немилосердно жгущим сверху солнцем, мучила нестерпимо. Наряду с усталостью – ещё, видимо, и оттого, что ел сегодня он всё-таки мало: утром вообще не позавтракав по лениво-холостяцкой привычке, а за чабанским столом – слишком уж увлекшись коварно-приятным пьянящим напитком. Как всегда, Егор с первых же глотков забыл, что даже качественный алкоголь всегда начисто отшибал у него аппетит. Другие наоборот, чем больше пьют, тем усерднее налегают на еду, а у него, вот, всё не как у людей. А стол был так хорош! И причина воспользоваться бесхитростным радушным гостеприимством простых колхозников, пусть даже при исполнении им служебных обязанностей, была более чем уважительной – день рождения при почти полном отсутствии нарушений, выявленных в ходе проверки. Эх, головушка садовая! Не умеешь пить, так хоть поешь по-человечески… нет, лишний стакан спиртного дороже хорошей еды оказался уже не впервой по жизни.

Болезненные самотерзания Пряникова были неожиданно и бесцеремонно прерваны вмешательством извне: за его спиной, из-за только что пройденного им крутого поворота дороги послышался быстро нарастающий шум – цокот лошадиных копыт в аккорде с грохотом мчащейся телеги. Стоя на телеге во весь рост лошадью правил, лихо размахивая свободным концом вожжи тщедушный, бесцветный лицом и волосом мужичонка, на голове которого была глубоко, до самых глаз насажена, видимо чтобы не снесло ветром, старая солдатская фуражка со звёздочкой. Одет он был в кургузый потрёпанный пиджачишко поверх ещё более бесцветной, чем сам хозяин, майки, в старые солдатские, как и фуражка, брюки-галифе и обут в домашние тапочки на босу ногу.

– Н-но-о, сявая!

Поравнявшись с отпрянувшим на обочину Егором, мужичонка резко потянул вожжи на себя:

– Тпр-ру-у! Шагом, сявая, кому говорят!

– Здравствуйте! – вежливо поздоровался Егор.

– Здорово будешь, коль не врёшь! Уморилси, однако? Городско-ой, сразу видать. Ну, седай, если хошь, подвезу докеда-нибудь. Давай сидор твой да палку, поколь не растерял.

– А вам по пути? – Егор положил на край телеги «дипломат» и «шлагбаум», но сам, разминая затёкшие члены, шёл пока рядом. Хотя «шёл», пожалуй, громко сказано. Вернее будет «тащился». – Мне ведь далеко надо: до Чуйского, а там, наверное, на попутке до райцентра.

– Ой, сумлеваюсь я, сынок, что с такого устатку стоит тебе сёдни до райцентру тужиться, – критически оглядел мужичок и впрямь чуть живого от усталости ходока.

– Плохо выгляжу? – ходоком была предпринята попытка изобразить самокритичную усмешку. Получилась жалкая гримаска.

– Солнышко скоро сядет, – дипломатично ушёл от чистосердечного прямого ответа лихой возчик, – а на тракту ноченькой тёмной какой только злыдень не норовит встренуть одинокого да усталого. Не каженный, конечно, путник шибко пострадамши от энтих злыднев быват, но… всяко, в общем, случается.

– И что вы предлагаете, чтобы от дорожных «злыдней» не пострадать мне нынешним вечером? – насколько мог иронично отмахнулся от смешных фантастических предположений мужичонки готовый и на самом деле свалиться от усталости Егор.

– А, ничё! Тут, в версте всего отседова, моя деревня. Банёшку не гарантироваю – мне уже вот-вот на ферму ночным скотником заступать, – но… миску щей да корчагу молока уж как-нибудь нашкребём. Да и, стопарик огненной перед сном вряд ли помешает. Правда, баба моя страсть как игнорировает энто дело, но уговорим, выделит городскому гостю.

Слова «баба» и «ночным скотником заступать» чудесным образом приподняли обратно так упавший было жизненный тонус хандрившего почём, оказывается, зря Егора: не так уж горька на самом деле судьба сотрудника провинциальных комсомольских органов, и не совсем скучно может закончиться этот юбилейный денёк. Сельхоз-навоз-экзотика продолжается! И он, с удовольствием ощущая, как начала куда-то вдруг улетучиваться головная боль, послушно забрался на телегу.

– А утречком вернусь с фермы, провожу до Чуйского. А, может статься, председатель, или ещё кто из нашего начальства в район навострится на машине или на мотоцикле. Глядишь, и успеешь на службу без опозданиев.

– Это было бы совсем здорово.

– Куды, как не здорово! Ты ведь, глядя по виду, конторский? А в конторах порядки, говорят, строгие. Лучше уж не опаздывать.

– Конторский… – небрежным тоном, как бы отмахиваясь, подтвердил Егор, которому не очень хотелось сейчас заострять внимание этого простодушного человека на своём неравном по отношению к нему общественном положении. Зачем провоцировать ненужную скованность, которая может возникнуть в поведении добрых деревенских жителей от осознания какой ни есть, но разницы в их с гостем социальном статусе?

– Ну, вот и прибыли. Тпру-у, сявая! – осадил кобылу мужичонка, как только телега поравнялась с крайней избой уютной таёжной деревеньки. – Мару-у-сь! Где ты? А ну-ка, встречай гостей, товарищ вот, из району, командировошный, приустал малость. Заночует у нас, постели ему в горнице. Да налить не забудь маленькую к ужину! А мне пора на ферму, погнал я… да гляди, Маруська, не урони меня перед районом, отчёт стребую по высшей мере! Н-но, сявая!

– Ладно уж, высшая мера, не урони только сам себя на обратном пути с телеги! Знаю я вас с Ерофеичем… – беззлобно парировала приказной тон промелькнувшего как мимолётное видение мужа привлекательная добродушная женщина, появившаяся на крыльце.

– За что вы его так? – не удержался от восторженной улыбки Егор, украдкой обшаривая взглядом ладную фигурку Маруси. Остатков головной боли как не бывало.

– Знамо, за что. Фляги как-то молочной недосчитались на ферме, а когда потом нашли, в ней оказалась готовая брага. Как выяснилось, это мой со сменным скотником Ерофеичем приспособились. А я думаю, чего это он как с работы, так – в стельку? И главное – денег не просит на выпивку.

– Что ж, голь на выдумку горазда, – ещё шире улыбнулся и тут же испуганно осёкся Егор: оскорбится ведь хозяйка на это уничижительное «голь»! – Я, это, хочу сказать, сермяжная народная, эта самая…

– Пойдём-ка, сермяжный, умоешься и – за стол. Оголодал, поди? –

Маруся подала Егору свежее полотенце.

– Да не то, чтобы… – промямлил гость.

– Неженатый, видать? – окинула ироничным взором хозяйка угловатую фигуру Пряникова, судя по худосочности которой не дружившего со спортом и вряд ли знакомого с регулярным физическим трудом. – Наши-то, ясно дело, худые с пьянки. А вот вас, городских холостяков, чувствуется, явно недокармливают. Кто-то хоть готовит?

– Ну, в столовой в обед. Кофе утром сам себе варю, яичко, бутерброд…

– Кофе… яичко… ой, горе-е. Даже молока парного боязно тебе дать. Один такой у нас как-то гостил, молочка из-под коровки свеженького попробовал, так пронесло его страшенно, из уборной сутки, считай, не вылазил. Привыкли в городе жижу из порошка, да ещё на хлорной воде разведённого, хлебать заместо цельного деревенского… и детей поэтому таких же хилых делаете.

– Ну, насчёт детей это ещё посмотреть…