Крючок на дармовщину

И проглядел в пылу бунтовской страсти народ, как через тайный подземный ход в терем Мытаря тихо проник сам Главный Правитель, повелевший озадаченному непривычным уличным шумом Мытарю сей же момент показать ему золоточешуйчатую диковину, о которой в царстве-государстве все от мала до велика только и говорят. Ни хлеб толком не сеют, ни скот не пасут, ни лес не рубят, ни кораблей не строят, а лишь о рыбке и треплют завистливо языками день-деньской. А царство-государство при этом захирело дальше некуда. Да вдобавок ко всему молва донесла издалёка, что обезденежевший, и от этого как никогда сердитый царь грозится вот-вот вернуться из своих странствий домой, и вроде как заранее повелел палачам точить топоры для отсечения некоторых буйных голов, чтобы по всей строгости наказать виновных в учинившейся в государстве смуте. И, по здравому рассуждению, только, наверное, оная чудо-рыба, а больше её полновластный владелец, которого эта талантливая жирная шельмовка слушается безоговорочно, могут как-то исправить положение, поставив лучшие качества рыбки на службу разваливающемуся на глазах государству в целях его возрождения.

Польщённый и воодушевлённый такими словами, тут же узревший в себе спасителя отечества Мытарь, понимая под лучшими качествами рыбки вовсе не кулинарную составляющую, не кухонную сторону дела, не вкусовые свойства откормленного тела, а исключительно творческие способности её одарённой личности, не мешкая, горделиво взялся за уду. Наученная горьким опытом, подсказывающим, что зевать вредно, и оттого предельно бдительная рыбка, не дожидаясь, пока её повелитель станет больно дёргать, быстренько расправила плавники, приняла подобострастную позу и подробнейшим образом чётко доложила обо всех тайнах аквариумной жизни за прошедший день. А как только Мытарь, дернув-таки разок для пущей острастки уду, взялся за гармонь, рыбка выдала такой кордебалет, что огорошенный Главный Правитель долго не мог прийти в себя от столь диковинного видения. А когда оклемался от несвойственного строгому государственному мужу телячьего, как говорится, восторга и вернулся всё же к способности мыслить и действовать, как подобает настоящему Главному Правителю, согласно занимаемой должности лучше других понимающему истинные первоочередные потребности трудового народа, молвил такую речь:

– Друг ты мой старый и любезный, сродничек-куманёк Мытарьюшка! Казна пуста, некормленное войско дюже озверело, а ненасытная братия боярская и вовсе очумела. Народ, ими каждодневно и безбожно разоряемый, на грани убийственного неповиновения. Если мы с тобой их всех прямо сейчас не утихомирим, то утихомирят они нас. Боюсь – навсегда. И даже осерчавшему царю-батюшке не придётся ни мою, ни твою головы рубить, поскольку толпа, бушующая под твоим балконом, и без него разделается с нами ничуть не мягче. Сдаётся мне, неплохой и наиболее подходящий выход в настоящую трудную минуту – пожертвовать, скажем, этим твоим живым пока балыком. А пока низы усердно разделывают, делят да с аппетитом поедают этот балык, или уху, или ещё в каком-то виде, – мы тут в верхах придумаем что-нибудь ещё. Хоть бы и ты опять на службу выйдешь, и всё постепенно утрясётся-уляжется, войдёт в привычную колею…

– Что-о? Нет, кум… рыбонька-чудо не для чьей-то еды-обжорства предназначена, она – для благородной эстетики! Не да-ам!!! – возопил Мытарь, упав на колени и обхватив руками аквариум.

– Очнись, дурило! Аль, ты хочешь, чтобы терем твой вместе с тобой, да и со мной заодно-попутно голодные и злые восставшие граждане разнесли-распотрошили прямо сейчас на мелкие кусочки? – властно остудил горячившегося Мытаря Главный Правитель и вышел на балкон.

И набрав полную грудь воздуху, прохрипел Главный Правитель во всю мочь своего когда-то зычного голоса:

– А что, уважаемый электорат, то бишь горячо любимый мною народ, не хочешь ли ты прямо здесь и сейчас, допустим, рыбку съесть? За бесплатно! Большую и жирную! Ту самую, которую сами же когда-то сообща-гуртом и волокли сюда с реки.

– Ур-ра-а! Хотим! Конечно, хотим! Очень хотим рыбку съесть! Большую и жирную! Прямо здесь и прямо сейчас! Да за бесплатно – платить всё равно нечем. Особливо, если ещё и без последствий тяжёлых каких-нибудь… чтобы ничего никому за это не было! Даёшь рыбку!!! Рыб-ку, рыб-ку!..

Главный Правитель оглядел беснующуюся в голодном экстазе толпу, и на самом деле готовую, если ей не бросят сию же минуту с высокого балкона хотя бы рыбью кость, разгромить всё вокруг.

Были тут, как всегда в первых рядах, – кто бы сомневался, – и давно

привычные электорату, крайне оппозиционно настроенные против правящего царского режима главные народные вожаки-ветераны, не надоевшие за десятилетия однообразного до тошноты словоблудия-суесловия, пожалуй, только лишь самим себе – Провокаша Правильный, братья-близнецы Психопатий Припадошный и Крикун Горлопан по фамилии Пустозвоновы, и (а без этого рубахи-парня уж и совсем никак…) наиболее уважаемый в массах за своё бескорыстие и одинаковую с большинством народа простоту образа жизни тонкий как жердь Дистрофанушка Нищий. И бузили-шумели вожаки, как водится в таких бунтовских случаях, больше всех, но – бузили каждый по-своему…

К примеру, как обычно в застёгнутом на все пуговицы идеального покроя модном парчовом камзоле, чисто умытый, в причёсанном волосок к волоску дорогом напудренном парике, и вообще весь из себя аккуратненький, не страдающий никакими срамными человеческими пороками вроде, как многие в толпе, неумеренного пития браги или заядлого курения табаку Провокаша уверенно, без запинки, словно отличник церковно-приходской школы вызубренный наизусть урок, возглашал наиболее близкие чаяниям народа лозунги, пламенно зазывал всех обездоленных на священную войну, в кровавый смертный бой против тирании и издевательств, творимых над многострадальной беднотой бездушными власть имущими боярами-кровопийцами.

Не всегда такие провокашины призывы бывали результативны, но когда, примерно раз в дюжину лет, вдохновлённая им, ослеплённая ненавистью к угнетателям толпа начинала яростно колошматить под горячую руку кого ни попадя, и кровь текла не ручьями, а целыми реками, сам он скоренько прятался куда-нибудь в кусты, откуда с болезненным интересом наблюдал, чем кончится вся эта спровоцированная им бойня, с тем чтобы в случае победы демократии, переводимой толмачами с заморских языков как народовластие, выйти из укрытия и объявить себя новым царём.

Сегодня, как и предыдущих публичных выступлениях, Провокаша

громогласно озвучивал в качестве наизлейших изуверов – «врагов народа» многие известные в стране барственные имена, но… только не Главного Правителя и его кума Мытаря…

Не менее претенциозно, чем Провокаша Правильный, разодеты были и одинаковые лицом и статью, похожие друг на друга как два солёных огурца из одной кадушки братья Пустозвоновы. Но, чтобы больше походить на выходцев из народа – не в новеньких, с иголочки, камзолах, а в покрытых по плечам сыплющейся из сальных нечёсанных шевелюр перхотью, мятых-перемятых плюшевых (под панбархат) кафтанах нараспашку и в нечищеных сафьяновых сапогах со шпорами, хоть и не слишком злоупотребляющие выпивкой и курением, но втихую оба нюхающие до потери сознания какую-то заморскую, вызывающую чудные видения порошкообразную гадость и жующие свежесорванные в близлежащих лесах мухоморы, вызывающие ещё более чудные видения, горластые Психопатий Припадошный и Крикун Горлопан кричали, размахивая кулаками и брызгая слюнями, громко и истерично, с грязными, грубыми даже для невзыскательного уха простого люда оскорблениями разоблачали в вопиющих злодеяниях всех и вся, кроме, опять же, Главного Правителя царства-государства и его кума Мытаря. О царе-солнышке тут и подавно ни слова, ни полслова плохого-ругательного.

На столь похожую, один к одному, в речах всех трёх вышеобрисованных вожаков разборчивость в выборе жертв своих нападок мало кто в возбуждённой толпе обращал внимание – не до таких частных нюансов, когда народная судьба в целом решается… тем более что если и потешался народ-электорат, развлекаемый то эпилептическими припадками Психопатия, то откровенным горячечным бредом Крикуна, а иногда даже и дивился остроте и меткости некоторых высказываний Провокаши, и в отдельных случаях кидался по его призывам в какую-нибудь массовую драку, в целом всё же всерьёз их пламенных речей не воспринимал. Хотя и… больше, видимо, по привычке, чем по зову сердца (всё равно, ведь, никакой пользы обществу от обоих шумных до невыносимости братьев, как и от Провокаши Правильного, не было и не предвиделось) числил всё же в своих лидерах-вожаках, за неимением, наверное, других, получше.

Но если в какой-то степени и удавалось, чего нельзя, ради полной объективности, отрицать, этим троим молодцам-удальцам редко-редко провести-обдурить и подвигнуть к нужным им действиям какую-то часть «электората» и, в какие-то моменты, завлечь-заговорить своими заученно-страстными призывами не только безграмотный электорат, а даже кого-то из образованных людей учёного звания, однако… воздействовать какими угодно словесами на такую сильную личность, как Главный Правитель, способностей Провокаши и Психопатия с Крикуном вместе взятых было недостаточно. Тем более, что тот сам же неоднократно и приказывал в глубокой тайне, не раскрывая, что приказ исходит именно от него, щедро одарить того и других, а потом ещё как-то распорядился вдобавок и на постоянный казённый кошт всех троих оформить, негласную денежную дотацию им выделять за показную активность на митингах и других протестных народных акциях. Да и сейчас он прекрасно знал, что где-то неподалёку за углом спрятаны червонного золота кареты и Провокашки Правильного, и обоих близнецов Пустозвоновых – Психопашки и Крикушки… И знал также, что вечером, сразу после бунтовской заварушки, как и после других подобных заварушек, время от времени случавшихся в царстве-государстве, повезут эти сверкающие в свете уличных фонарей средства передвижения своих притомившихся владельцев в их укрытые от ненужных глаз за высоченными заборами просторные и уютные терема. А, может быть, и доставят, якобы по неожиданной прихоти-приглашению Главного Правителя в гости к нему самому. Дескать, отчего бы не потрапезничать совместно в его палатах за общим столом после трудного всенародного мероприятия. И почему бы в ходе приятной трапезы не обсудить сообща ситуацию, не подсчитать, сколько доверчивых людей из бушующей толпы доблестные вожаки сумели бы сегодня, а, при желании и завтра привлечь к той или иной затее придворных мудрецов, в поддержку какой-нибудь очередной причуды той или иной близкой к трону персоны, какого-нибудь придуманного властью как будто бы общественного движения. Опять же, разумеется, не бесплатно.

Главный Правитель был, и, как видим, небезосновательно, убеждён, что вряд ли эти трое отказались бы от подобного приглашения, если бы оно прозвучало.

Четвёртый же – Дистрофанушка, тот для нонешней власти поопаснее… как был бы нешуточно опасен и для любой другой действующей власти. Наследственный бунтарь в крови, рождённый от папаши, почившего в тюрьме при отбывании срока за участие в массовых беспорядках. Оппозиционером-бунтарём Дистрофаша заделался даже не с пелёнок, а ещё в утробе матери, никак не желая в ходе плановых родов вылезать из неё общепринятым путём, вследствие чего его пришлось насильственно извлекать на белый свет через экстренное кесарево сечение. И так всю жизнь, всегда и во всём, не слушаясь никого – ни мамку во младенчестве, ни дьячка-учителя позже в церковно-приходской школе, ни сельского старосту в ранней взрослости, трудясь хлебопашцем. А когда бросил работу, отдавшись полностью бунтовскому ремеслу и был посажен в острог за тунеядство, попросил политического убежища в заокеанском Сарацинском государстве. Чуть не умерев там с голоду, вернулся и занялся любимым бузотёрством уже возглавляя то одну, то другую толпу бунтарей против власти, существуя уже не как придётся, а на какие-то тайные сарацинские воспомощенствования. Да-а, такого не купишь за банальную карету, терем или хмельную трапезу с дорогой сигарой. И запугать-зашантажировать трудновато – демонстративно умертвит себя у всех на глазах, но не поддастся на провокацию. Закалённый, профессиональный диссидент и трибун… в отличие от всяких Крикунов-Психопатов и Провокаш Правильных каждый раз что-нибудь новенькое народу преподносит в своих страстных, с голодным блеском в глазах, горячечных речах о царстве добра и справедливости, которое не за горами и вот-вот грядёт, стоит только ещё чуток поднатужиться и скинуть с трона к чертям собачьим в преисподнюю олуха-царя вместе со всей бандой его прихвостней – бояр-кровопивцев. Ультрамодным словечком «революционер» себя и окружающих его собратьев по раздуванию смуты величает. И каждый раз рвёт на груди штопанную-перештопанную красную, цвета свежей крови, рубаху.

Вот и сейчас большинство народа во взбудораженной толпе, махнув рукой на приевшиеся речи других вожаков, с таким обожанием глядит этому тощему как Кощей своему кумиру в рот, ловит каждое слово и, похоже, готово пойти по его призыву хоть в огонь, хоть в воду. И недосуг народу задуматься, что, по большому счёту, и от этого лидера настоящего толку так же мало, как и от других оппозиционеров – крикунов-провокаш и прочих психопатов, главное, что свой в доску хотя бы видом – так же, как и большинство, скудно одетый, измождённый лицом и не страдающий, согласно верно угаданному при наречении попом-батюшкой имени, избыточным весом тела.

Что ж, тем хуже для него! Его же любимая и любящая толпа и сослужит сегодня законной власти царства-государства добрую службу. Ибо уж народу-то, если тот о чём-то попросит, радикальный демократ Дистрофанушка категорически не способен отказать. А народ сегодня обязательно попросит своего верховодящего любимца уважить общественность… хе-хе-хе…

И хитренький Главный Правитель, ничтоже сумняшеся, приступил к важнейшей, наверное, и интереснейшей проделке своей жизни. Кликнув из толпы несколько хлопцев покрепче, он попросил их подняться в терем и вынуть отчаянно трепещущуюся в предчувствии недоброго чудо-рыбу из аквариума. Попытавшегося мешать им, но тут же упавшего от расстройства чувств в обморок Мытаря окатили водой из того же аквариума и, наполовину очнувшись, он так и просидел всю процедуру на полу, не помогая остальным,

но уже и не в силах мешать.

А хлопцы, ведомые Главным Правителем, с величайшим удовольствием

лихо сотворяли желанную для него, для них самих и для всей жадно ждущей людской толпы акцию. Мгновенно очищенную от чешуи и вспотрошённую рыбью тушу торжественно вынесли на площадь к народу и под радостные многоголосые вопли бросили в приготовленный над разожжённым костром огромный котёл. Недолго варилась уха сладка, и вскоре каждый участник бунта имел удовольствие отведать выделенного ему куска вкусненького лакомства. Но прежде чем насытиться самим, не забыли и о застольных приличиях: начиная празднество, наиболее уважаемому гостю принято дарить голову приготовляемого в качестве главного блюда зверя или рыбы. А сегодня здесь самым уважаемым неоспоримо был лидер подавляющего большинства бунтарей – Дистрофанушка Нищий. И как деликатный Дистрофанушка ни пытался скромничать, электорат единогласно настоял, чтобы голова рыбья была публично, и не отходя от котла, съедена именно им.

Не мог предугадать наивный, мало что понимающий в изощрённых уловках придворных интриганов народ всего коварства, проявленного ближайшим царским слугой – Главным Правителем, демонстрирующим такую подкупающую щедрость, как одаривание взбунтовавшегося населения большим вкусным куском. Ведь мог Правитель и воздержаться от той щедрости – больно уж ценной диковиной была говорящая-танцующая рыбина, пока живой-невредимой плавала в аквариуме его кума Мытаря. Невдомёк было тёмной невежественной толпе, что проделал-то мудрый царедворец всего-навсего небольшой фокус: не стал отрезать от удилища тонкой прозрачной лесы, на которой, благодаря крючку на её конце, проглоченному прекрасной чудой-юдой, и держалась вся её рабская рыбья покорность. Не заметивший невидимую в потёмках лесу народ, отделив рыбкину голову с крепко сидящим внутри неё крючком от туши, тушу о смаком съел, а когда по дружному общенародному настоянию головой с не меньшим смаком угостился всеми уважаемый Дистрофанушка Нищий, никто в разгаре веселья также не заметил, как Дистрофанушка, едва вытерев губы после заглатывания жирного кусища, сгорбился от боли, и сразу же, не переставая гнуться в три погибели, засеменил-запрыгал быстрыми мелкими шажками-скачками – прыг-скок, прыг-скок – к тому самому балкону, с которого Главный Правитель великодушно дарил народу от лица власти чудо-рыбку.

Потирая от удовольствия руки, иезуитски ухмыляющийся во весь беззубый старческий рот Правитель, весело подморгнув, тихо шепнул-намекнул Дистрофанушке Нищему, заглотившему вместе с рыбьей головой и крючок-ловушку, что если тот будет послушно выполнять все его, царского наместника, распоряжения, то уду сильно дёргать не станут. И, поскольку при малейшем движении уды боль от крючка становилась невыносимой, Дистрофанушке ничего не оставалось, как подчиниться и со всем возможным усердием влиять на безоговорочно доверяющую ему толпу уже так, как велит Главный Правитель. А ничего не подозревающая толпа принимала мученическую игру своего любимого вожака за чистую монету, привычно продолжая слушаться его во всём, что касается отношений с властью. И на какое-то время в государстве воцарилось относительное спокойствие.

Но… добытый такой беспрецедентной хитростью успех не сослужил, однако, ни Главному Правителю, ни его куму Мытарю ожидаемой ими доброй службы. Повзрослевший, наконец, и помудревший, пресытившийся путешествиями и заморскими развлечениями царь-государь возвратился из дальних путешествий насовсем, но шибко уж обозлённым долгим безденежьем. Без лишних разбирательств, поскольку топоры палачей были уже всё равно остро заточены (не пропадать же зря труду заплечных дел мастеров), он повелел немедля отрубить головы всем, кого посчитал виновными в оскудении своей казны и случившейся в результате этого смуты. До кучи были скоренько казнены и Главный Правитель с его кумом Мытарём, тщетно пытавшиеся выпросить у царя помилование рапортами об удачном принуждении ими тайно работать на власть самого почитаемого в народе вожака.

После казни царь, недолго думая, уду с пойманным на неё Дистрофанушкой Нищим конфисковал и, дергая ею в минуты скуки, развлекался песнями и танцами этого народного любимца номер один, как когда-то Мытарь веселился с рыбкой. Но главным удовольствием жизнерадостного самодержца было заставлять смертельно боящегося непереносимой боли от злого удочкиного крючка Дистрофанушку для смеху дурить веривший тому по привычке народ. А народ… народ ещё долго-долго рукоплескал своему неподкупному когда-то вожаку, послушно отныне пляшущему на том крючке…

А теперь… к концовке нашей старинной басни, наверняка ты, высокочтимый читатель, спросишь, где же тут, по незыблемому закону жанра, та самая мораль? А изволь: не спеши заглотить сразу всё, что предлагается тебе на дармовщинку, на так любимую в народе халявушку. Поскольку в самых аппетитных с виду кусках и прячется порой та хитрая ловушка – коварный крючок-самолов, с которого сорваться потом ой, как трудно! Что избалованной красавице рыбке княжеских кровей, неосмотрительно за ярким червячком погнавшейся, что полуголодному кумиру миллионов Дистрофанушке Нищему, в мгновение ока слопавшему её умную голову, толпой ему преподнесённую; что любому из нас, грешных – сынов той же народной толпы, которой так иногда хочется и жирную рыбку за бесплатно съесть, и чтоб ничего ей, толпе, за это не было. Вот и вся мораль.