Не ходи служить в пехоту! Книга 7. Северный ветер. Возрождение

В 70-80-е годы у нас тоже начали вовсю проявляться проблемы, подобные сирийским. Тогда беспощадная советская коммунистическая партийная пропаганда всячески превозносила тему офицерских династий. Типа дед – герой, отец – герой, сын продолжает в том же духе. А на самом деле этот сын бездельник, иной раз распустившийся, разбалованный пьяница, которого политорганы тащат за уши и публикуют об этой династии слащавые статьи в армейских газетах. Многих всё это раздражало сильно, так как абсолютно все понимали лживость и лицемерие. Не изжито это явление полностью и в нынешней нашей армии, но всё-таки не имеет таких масштабов. Хотя вне армии у наших «шишек» сплошь чрезвычайно «талантливые» дети, а у многих жёны «талантливые бизнесменки».

Мы с тревогой и интересом наблюдали за сирийской армией. Размышляли о том, как могут соединиться религиозные оппозиционно настроенные солдаты и по-европейски оппозиционно настроенные офицеры. Мы не политологи и поэтому многое не понимали, а если честно, совершенно не соображали на эту тему. Так как в нашей системе координат тема религиозных и племенных факторов в офицерской среде не присутствовала вообще.

Но не просто сидели и наблюдали. Докладывали, причём регулярно.

Никакой реакции. Как тогда говорили: «глушняк». Вместе с тем, несмотря на чехарду в руководстве ГОУ, кое-какие задачи по отработке определённых задач поступали. Всё-таки ГОУ – это ещё какое «глубинное государство»!

Кроме того, именно в 2010 году начался самый радикальный этап реформы во всех Вооружённых силах России.

И что было самое плохое? Что лежало в основе всех ошибок? В чём их системность?

Отбросим всех этих «сердюковских баб» – это тупорылые исполнители. Именно тупорылые. Их потом выставили как главных виновниц – попользовали и измазали говном. Поделом! Отбросим эту толстуху-любовницу, ну хоть её он спас – нормально. Ну а разве у нас в государстве могло быть по-другому? Любовница – это святое. Наша власть до такого не опустится, чтобы любовниц унижать. В этом я с ней согласен. О вкусах на любовниц тоже не спорят. Хотя это хороший пример того, насколько разный у нас министром вкус на всё. Он всего-то на пять лет меня старше, но его вкус на женщин говорит, что у нас явно диаметрально разные вкусы. Хорошо, что он хоть женщин любит, а не… Уже удовлетворительно. Да и я насчёт женщин совсем не святой, понимаю его хорошо. Посмотрим на дело системно. В чём проблема?

Проблема заключалась в том, что поступила команда ускорить военную реформу. А что это означало на практике? Что тут такого плохого?

Сразу пошёл на слом план реформы. Им было продумано в срок такой-то сделать определённые дела. Сначала одно, затем другое, потом следующее. Почти всегда одно вытекало из другого. Это очень важно! Но сроки изменили, и пришлось делать многое параллельно. Особенно это было наглядно на примере отмены приёма в военные вузы. На смену плановой работе пришла импровизация, т. е. полное отсутствие расчётов и слом научного подхода. Импровизация – страшное слово для военного дела вообще и для военной реформы в частности. Всё дело в этой импровизации гражданского военного министра, включая его окружение, не только баб, но и представителей соседнего ведомства.

Роль представителей этого ведомства мужского пола очень сильно недооценена в нашей публицистике на тему «сердюковских реформ». Но правда есть правда.

Один из них личность очень одиозная, но предельно тихая, как у них и положено. Пришёл он при министре С. Иванове. Сначала занимал незаметные должности. Потом занял должность одного из заместителей министра. И ещё не при Сердюкове занялся тем, что под видом передислокации в Кострому объединил на базе Костромского высшего военного командного училища химической защиты две военные академии. Да какие! Знаменитейшая Военная инженерная академия потом практически создавалась заново, а Военная академия войск РХБЗ – с ней вышло лучше, но все знаменитые учёные остались в Москве и устроились в гражданские вузы. Понравилось. Продолжили. Роль этой личности невозможно переоценить во многих вопросах. Правда, не всегда и не во всём его дела были плохими, было и хорошее, но меньше. Так часто бывает. Мало абсолютных злодеев. Однако этот человек молниеносно достиг звания генерала армии (это сильно нас обижало), и с ним никто не связывался. А если честно – все его боялись. Но в определённый момент он стал проявлять недовольство министром. Совсем не всегда мы с этим его несогласием были согласны. Звучит путано, но военная реформа – дело непростое.

Ну а сколько представителей соседнего ведомства занимало должности менее заметные или должности советников и помощников – трудно сказать. Одним словом – много. Но, несмотря на эту «незаметность», роль этих людей очень недооценена, ведь за многими одиозными решениями гражданского министра стояли именно они, а не бабы тупорылые.

Вот тут и слились эти два фактора. Импровизация + кадры. Но было и ещё одно слагаемое.

В то время НГШ не хотел или не мог донести нашу точку зрения до руководства страны. Дополнением к этому стало то, что наш генералитет к тому времени был полностью сломлен или подавлен методом увольнения, перемещения и полнейшей кадровой чехарды. Тут надо сказать, что многие кадровые решения были более чем оправданны. Более того, по многим и многим генералам министерства (не путать с Генштабом) плакала тюрьма, а их просто и тихо увольняли, что тоже вызывало недовольство и озлобление в Генштабе. С другой стороны, стирали в порошок тех генералов, кто имел своё мнение и высказывал его. Показательно была унижена и с треском изгнана большая группа генералов и полковников ГОУ и в целом Генштаба. К издевательству над ними подключались пресса и ТВ в лице мракобесных пропагандистов. Но особенно гадко было слушать так называемых военных «экспертов». Вот где люди без позвоночника и с наколенниками! Скажу прямо. После этих акций в Генштабе я не знал людей, которые продолжали бы смотреть ТВ. Сам я отвернулся от него уже давно. Опять же, меня это совсем не радовало, так как я считал, что ТВ – важнейший ресурс для формирования в стране патриотического, здорового и сильного гражданского общества. А там одно враньё осталось, не вынесли уроков из советского опыта, повторяем худшее, а не лучшее. Но самое главное, что после этого мы, полковники и генералы ГОУ, стали бояться проявлять инициативу, более того, боялись высказать своё мнение, даже когда его спрашивали. Отвечали во многих случаях (но не во всех) так, чтобы угодить. Вот это уже было страшно и для армии, и для страны. Старожилы ГОУ нам говорили, что такого не было даже при советской власти, при всех этих политорганах. Так сильно на нас подействовало увольнение этих самых умных и знающих генералов и полковников, причём абсолютно честных, не запятнанных никаким баблом (Генштаб к нему не имеет ни малейшего отношения, про деньги – это в министерство). С другой стороны, увеличился вес таких, как я, хотя меня это не радовало совершенно. Я понимал, что слишком многое ещё не знаю и мне надо учиться, учиться и учиться.

В целом, Генштаб стал по многим вопросам бессилен. Спасало ситуацию то, что не по всем. За многие чисто военные вопросы стратегического характера не посмели они брать ответственность на себя. Делать всё нашими руками тоже не вышло – тут мы устояли под их агрессивным нажимом и запугиванием. Да, с нами всё или почти всё согласовывали, но в большинстве случаев это была формальность. И всё-таки мы возражали часто – чисто по военным вопросам, однако споров на совещаниях уже не было. Там, где это было не крайне принципиально: «Есть!», «Так точно!», «Согласовано». Изредка даже министру очень осторожно возражали, высказывали иное мнение. НГШ, зачастую несмотря на наше мнение, визировал документы – согласовывал. Иногда придёшь к нему – обоснуешь своё мнение. Кажется, нет у него ни одной возможности возразить. Промолчит или всё же что-то возразит, так что понимаешь бессмысленность дальнейших пояснений. Всё было бесполезно.

Иной раз жертвуешь чем-то ради более важного. Например, без всяких возражений ставишь свою визу на проекте решения о продаже каких-нибудь гарнизонных домов офицеров. Безропотно. Почему?

Видишь, что к проекту решения приложены многочисленные материалы. Смотришь на социологические исследования населения военных городков и понимаешь, чего люди хотят: им нужны бассейны, секции, рестораны, современные кинотеатры, современные магазины и так далее. Это не была социология, проведённая по заказу нашего министерства. Всё было гораздо глубже – там даже были социологические исследования торговых сетей, иные исследования по заказу губернаторов, например. Что тут возразить?! Что я могу сказать по поводу того, как этот ГДО влияет на боевую подготовку войск и особенно на оперативную подготовку штабов? Если честно, никак он не влияет. Ведь, по сути дела, эти ГДО в наше время превратились в залы для собраний – не более того. А в городах и для этих целей редко служили.

Вместо этого начинаешь возражать насчёт сокращения военных представительств, насчёт полного их «переформатирования» (извиняюсь за выражение). А тут есть что возразить. Пишешь, что надо немедленно забрать у них функцию контроля формирования цен на продукцию военного назначения. Заранее знаешь, что это просто вызов всей гражданской части министерства, в особенности представителям соседнего ведомства. Отлично понимаешь, что это просто идти в лобовую с министром. И всё равно гнёшь свою линию: пишешь о необходимости того, чтобы старший военпред предприятия оставался военнослужащим, и его полной независимости от всех, кроме нашего министерства, и что он должен заниматься ТОЛЬКО контролем технологии и качества продукции. Знаешь, что «на урну», но продолжаешь гнуть свою линию в надежде, что «ну раз мы согласились по этим ГДО, например, то, может, в этом вопросе вы нас услышите».

Иногда и по мелочи удавалось хоть что-то сделать. Но в основном это бесполезно потраченное время, а иной раз и гнев.

Однажды министр на меня наорал, но не оскорбил, удержался в духе: «Товарищ полковник!» Я собрал волю в кулак и промолчал, плебейски снёс это.

Тут уже наша военная психология. Умом всё понимаешь. Если бы министром был генерал, т. е. наш армейский человек, конечно, я бы отнёсся к этому как к вполне рабочему моменту. А тут видишь перед собой гражданского и воспринимаешь в штыки. Всё равно в сознании сидит вопрос: «Ты кто такой, что ты вообще о нашем деле знаешь и что ты прошёл, чтобы тут со мной так разговаривать?» То, что он министр обороны, сознание не воспринимает, хоть умри!

После этого мучился, мне было унизительно и стыдно. Но понимание того, что стоит его одёрнуть и меня очень быстро уволят, заглушало эти чувства. Тогда от решения министра уволить до указа Президента об увольнении проходило не более десяти, а чаще до семи дней.

То есть в итоге формула выглядела так: импровизация + кадры соседнего ведомства + игнорирование по большинству вопросов Генштаба.

Не всё шло плохо. Некоторые чисто военные вопросы нормально продвигались. Осенью 2010 года приступили к функционированию созданные на базе управлений военных округов оперативно-стратегические командования. Тогда было создано четыре таких командования: Запад, Юг, Центр и Восток. Это было не просто объединение управлений и штабов и переподчинение им объединений, соединений и воинских частей, хотя названия округа сохранили. Это было наделение уже в мирное время командующих и штабов межвидовыми полномочиями. Проще говоря, если бы эти командования были созданы ещё в 2007 году, то во время войны с Грузией командующий войсками ЮВО (тогда СКВО) спокойно бы отдавал приказы командующим Черноморским флотом, Каспийской флотилии и 4-й армии ВВС и ПВО. Разумеется, стратегические ядерные силы остаются вне этих командований, они остаются в подчинении Генштаба.

Но создать эти командования – только половина дела. Такое, без всяких преувеличений, стратегическое реформирование управления войсками требовало немедленного технического обеспечения. То есть требуется оснащение этих командований современными средствами связи, обеспечивающими надлежащий объём и скорость. И надо признать: это делалось вполне успешно. Нормально в этом плане продвигались. В принципе, это и был первый этап реформы для всех наших войск связи и вообще для связи Вооружённых сил. Прошёл он успешно, просто на редкость. В целом реформа связи (с полным перевооружением) – одна из самых печальных во всей этой реформе, на войсковом уровне она не была доведена до запланированного Генштабом результата даже на 30 процентов. Всё опять уперлось в «деньги».

А что в войсках и на флотах? В войсках шло безжалостное сокращение. Дивизии переформировывались в бригады. Это огромное сокращение.

Например. В итоге в строю общевойсковых бригад должно остаться чуть больше 2000 танков. Почти десятикратное сокращение. Обоснованно? Безусловно. Здесь вотчина Генштаба, и мы хорошо понимали, что в условиях ограниченных людских и прочих ресурсов этого вполне достаточно. Существующий характер угроз (то есть тот который признан Верховным, а он не совпадал со списком Генштаба) тревог о нехватке танков у нас не вызывал. Это ради примера. Валить тут всё на министра не стоит, то был не его вопрос. Примерно в таком же духе всё продвигалось в авиации, на флотах, но РВСН почти не затронуло.

Особенно тяжело было переживать огромное сокращение офицеров и прапорщиков. Вот это вопрос министра. Мы в разное время выдвигали большое количество предложений по разумному использованию ценнейших кадров. Иной раз просто радикальные, даже для расширения количества вариантов им на выбор. Например, с целью сохранить офицеров и прапорщиков, пережить какое-то время, а потом решить вопрос по-другому предлагали сформировать офицерские полки, где все должности рядового состава предлагалось укомплектовывать молодыми офицерами и прапорщиками, которых почти залпом высвободилось большое количество. Были генералы, готовые стать командирами таких батальонов и дивизионов, полковники, готовые возглавить офицерские роты и батареи при условии сохранения окладов по предыдущим воинским должностям офицерам и прапорщикам. Кроме того, это был бы большой и надёжный кадровый резерв, в том числе инструкторов и советников. Но ответ министра был: «Нет». Дорого. Эх, как это нам через несколько лет пригодилось бы в разных уголках мира! Но было уже поздно. Дополнительно началось переименование воинских должностей, понижение штатно-должностных категорий и так далее. Резали по живым людям, по их судьбам. Действовали просто зверски. Сроки!

Как-то на совещании у НГШ вышло даже высказать своё мнение о том, что бригады надо формировать, но называть их полками – традиционным названием русских воинских формирований. Наполнение делать бригадным, называть полком, при этом сохранить истинные наименования самых заслуженных полков Советской армии, дополнительно возродить самые знаменитые полки Русской императорской армии. НГШ отверг это предложение и не стал объяснять. Очень жаль. Хотя в дальнейшем, забегая вперёд, скажу, что В. Путин всё-таки с нами согласился. Нам удалось это реализовать, но соответствующее распоряжение В. Путина выполнено только частично. Ну что тут сказать? Я до сих пор не понимаю, как можно не добиться исполнения собственного приказа. Кроме того, часть о том, что возрождённые полки должны участвовать в военных парадах в исторической полковой парадной форме, вообще проигнорирована – полностью и окончательно. Поскольку этот вопрос не давал мне покоя: я считал его очень важным, полагая, что наша армия должна взять всё лучшее как из советской, так и из русской, то однажды я задал его одному из руководителей администрации Президента. Он мне ответил очень коротко и многозначительно:

– Лидер коммунистов…

– Вы это серьёзно? – с усмешкой спросил я.

– Политика. Пока что так.

Первые массовые акции протеста в Сирии вспыхнули в марте 2011 года.

Наш МИД сразу их охарактеризовал как часть общего движения под названием «арабская весна». Что-то похожее к тому времени уже проходило в Бахрейне, Египте, Йемене, Ливии и Тунисе. Мы с этим категорически не согласились. ГРУ нас снабжало другими сведениями. Мы их анализировали и считали это целенаправленной политикой по уничтожению Сирии, прежде всего её армии. Отлично понимали, что происходящее в сирийской армии – это часть процесса, происходящего в государстве. Дипломаты по устоявшейся традиции наши возражения восприняли в штыки. Сразу и бесповоротно. Опять же, представляя дело так, что мы в ГОУ очень узко мыслим и всё «специфически» воспринимаем. Их слова ложились на хорошо удобренную почву гражданского министра.

По одной из резолюций Президента поняли, что он сторонник позиции МИД. Но дело в том, что он наложил резолюцию на документ, где точка зрения Генштаба отражена настолько убого, что вызвала у нас оторопь. Понятно. Это проделки аппарата нашего министра.

Видя это всё, мы решили не сдаваться и подготовить соответствующий проект доклада начальника ГОУ министру (в инициативном порядке – такая задача нам не ставилась), прекрасно понимая, что мнение начальника ГОУ очень тяжело проигнорировать. Более того, кто бы ни занимал должность Президента, проигнорировать это мнение непросто и ему. Прекрасно понимая, что такой доклад, попав на стол к министру, почти одновременно ляжет на стол кому-то очень великому в администрации Президента (неофициально), соседнее ведомство такое не проспит. Вот в таком виде работал тогда гражданский (политический) контроль над военными. Именно на это у нас и был расчёт. К тому же мы догадывались, что как только наш проект доклада попадёт к начальнику ГОУ, то его содержание начнут пристально изучать наши соседи и кто-то в администрации. Отлично понимали, что этот политический контроль присутствует в ГОУ в полной мере, насквозь, и уж кого-кого, но ГОУ оставить без внимания они не могут. Догадывались, что всё это у них работает через делопроизводство всех уровней. Поэтому решили сразу же всё на эту тему регистрировать официально – подконтрольный нам «слив». Но это всё негласный политический контроль. Для движения доклада в установленном порядке было неопределимое препятствие – тогда мнение начальника ГОУ могли услышать, только если ему не будет препятствовать НГШ. Однако и здесь мы схитрили. Отлично знали, что НГШ Сирию видит нашими глазами, просто не хочет с кем-то воевать. Но когда ему официально доложит начальник ГОУ, деваться будет некуда, он доложит министру. Придётся или министру доложить, или нам ставить другие задачи, что чревато. И вот когда министр получит этот доклад, расчёт был на то, что в нём будет слишком серьёзная и «горячая» тема. Просто уже изучив психологию гражданских чиновников, мы поняли, что, получив этот «горячий пирожок», он не захочет держать его в своих руках, попробует отфутболить дальше. Дальше – это кому? Понятно: Президенту. Почему? А потому что, если мы окажемся правы и будет плохо, потом начнут разбираться, кто и что делал. Выяснится кто, что и кому докладывал. То есть быстро найдут виновника, на котором всё остановилось. Опасность они хорошо чувствовали.

Сели с моим начальником управления и решили готовить обстоятельный доклад, т. е. этот «горячий пирожок». Поручили направлению Морозова. Я непосредственно курирую эту работу.

Собрались с Морозовым и ещё тремя полковниками из его направления. Как водится, составили календарный план-график с тематическими вопросами (гражданские чиновники это называют «дорожной картой», чёрт бы побрал их терминологию).

Взялись за отработку при соблюдении полной секретности. Знали об этой работе только мой начальник, я, Морозов и те трое полковников.

Как ни крути, но приходилось излагать и некоторые факты общественно-политического характера. Это всё очень связано в современных войнах.

Примерно за месяц до начала первых сирийских беспорядков в социальной сети Facebook появились призывы к «дню гнева», а именно к массовым демонстрациям в Дамаске и Алеппо против Президента страны Башара Асада. 15 марта несколько сотен человек откликнулись на призыв социальных сетей и вышли на улицы в Дамаске. Протестующие требовали прекращения чрезвычайного положения, действовавшего с 1963 года, восстановления личных, политических и экономических свобод, ликвидации коррупции. На следующий день прошла ещё одна демонстрация, участники которой требовали освобождения политзаключённых.

Честно говоря, я сам думал о том, что с этим невозможно не согласиться.

Уже через три дня вспыхнуло восстание в Даръа, городе на границе с Иорданией. Акция протеста против произвола полиции закончилась столкновениями и кровопролитием: три человека погибли на месте и ещё один скончался от полученных ранений. Похороны погибших привели к новым беспорядкам. В последующие дни протестующими были сожжены офис правящей партии, Дворец правосудия, полицейские участки, осквернён памятник Хафезу Асаду, отцу Башара Асада. Часть города перешла под контроль протестующих, а расположенная там мечеть была превращена в полевой госпиталь, куда доставлялись получившие ранения и пострадавшие в результате применения слезоточивого газа демонстранты. Члены запрещённой мусульманской организации (не пишу название, потому что, возможно, она и у нас запрещена, не разберёшься теперь с этими запретами), группировавшиеся вокруг имама местной мечети, взяли на себя организацию противостояния властям. Именно здесь религиозные деятели впервые пересекли запретную линию.

Одним из инструментов протестной мобилизации стал племенной фактор, взорвавшийся в молодёжной среде городских мигрантов – выходцев из арабских племён, экономически не приспособленных, недовольных своим маргинальным экономическим и политическим положением и обвинявших в этом правящий режим. Племенное единство, как объединяющий фактор, использовалось при создании сетевых структур оппозиции почти во всех крупных городах.

Протесты оппозиции, вдохновлённой успешными революциями в Тунисе и Египте, принимали формы шествий, которые всегда перерастали в столкновения с полицией, сопровождались актами вандализма, поджогами.

Появились первые жертвы. Сирийский Президент публично признал частичную правоту требований протестующих, лично извинился перед членами семей погибших. 29 марта правительство ушло в отставку, Асад сменил премьер-министра и 20 апреля отменил режим чрезвычайного положения, действовавший 48 лет…

То есть выполнил очень много. Но было уже поздно…

Поэтому эскалация продолжалась. И сразу же начались репрессии против «зачинщиков», очень бестолковые. Иной раз под репрессии попадали просто активные люди. Это плохо. В итоге новый виток, ещё более злобный, но более целенаправленный. И наши «партнёры» это тонко уловили. Им нужно было просто поддать кислорода в этот огонь справедливого протеста.

21 апреля неизвестными в Хомсе были зверски убиты два генерала и их семьи. За этими преступлениями в самом городе и его ближайших окрестностях последовала целая серия нападений, диверсий и убийств, совершавшихся вооружёнными боевиками. У нас действительно не было никаких данных о степени участия в этом спецслужб.

СМИ Сирии обвинили в организации зверских убийств радикальных исламистов.