Каинова печать

– Ну, ну, успокойтесь – положил мне руку на плечо Кузьмин. Он налил в стакан из графина. – Вот, выпейте воды.

Я пытался, но никак не мог унять дрожь в руках. Половина выплеснулась на брюки. Зубы стучали о стекло.

– Нужно подписать протокол опознания, – мягко напомнил Олег Дмитриевич.

– Что вы… – поднял я на него глаза. – Понимаете, это… это не он!

– Как не он! – опешил Олег Дмитриевич. – То есть… как…

– Да что мы здесь, шутки шутим, что ли? – возмутился судмедэксперт. – Вы думаете, это программа «Розыгрыш»?

– Да его узнать нельзя!

– Ну, ещё бы! – фыркнул Зубарев.

– Это… всегда так?

– А как же! Это один из самых, я бы сказал, неэстетичных способов умереть. И довольно мучительный.

Олег Дмитриевич смущённо кашлянул.

Эскулап продолжал:

– В момент смерти резко расслабляются все мышцы, сфинктеры в том числе. Организм исторгает кал, мочу и сперму… – он лениво зевнул. – Ну так что, будете подписывать или ещё раз хотите взглянуть?

– Не хочу я ещё раз на это смотреть! Давайте!

– Сами понимаете. – сказал извиняющимся тоном Олег Дмитриевич, подавая мне протокол. – Мы сейчас нигде не можем отыскать его жену. Да и лучше ей на это не смотреть.

– Вика! – с ужасом вспомнил я. – Она же ещё не знает! Что с ней будет, когда ей сообщат? Она просто не поверит…

Зубарев усмехнулся:

– Да уж придётся поверить!

Я закрыл лицо руками:

– Бред какой-то… ему же только тридцать три исполнилось…

– Ещё бы не бред! И посмертная записка тоже отдаёт бредом.

– Записка?

Олег Дмитриевич достал из чемоданчика листок бумаги в полиэтиленовом пакетике и передал мне. Поперёк кривыми, растянутыми каракулями без знаков препинания было нацарапано:

Достоевский всю жизнь мучился а что если Бога нет меня мучает ужасная уверенность что он есть я ненавижу его не за то что он позволяет кому то умирать а за то что он позволяет кому то рождаться

Я читал, и сердце сжималось с болью.

– Что всё это означает? – поражённо спросил я, обводя взглядом окружающих.

– Да мы сами вообще-то хотели бы знать.

– Но… как ему могло всё это прийти в голову?

– Обычная суицидальная депрессия. Такое ведь нельзя совершить в нормальном состоянии, ну и, следовательно, написать… вообще-то это вполне в его стиле.

– Да нет… то есть да, но… он начал меняться в последнее время… Он был полон творческих планов, хотел начать новую жизнь.

– Может быть, и так, – задумчиво проговорил Олег Дмитриевич. – Мы, когда дом осматривали, на столе у него в кабинете Библию видали.

– Это всё под её влиянием, – кивнул я на Викино фото на каминной полке.

Все повернулись в ту сторону, и на несколько секунд повисла тишина.

– Так это Виктория Павловна? – тихо переспросил Олег Дмитриевич, всматриваясь. – Да, хороша… и как он не уберёг такое сокровище? – он повернулся ко мне. – Ну что, расписались? Может, всё—таки глянете ещё разик? Понимаю, лицо в значительной степени обезображено…

– Нет-нет, спасибо.

Я расписался и отдал акт опознания Соболеву.

– Ну что, – сказал Олег Дмитриевич судмедэксперту. – Надо уже на носилки как-то товарища передислоцировать. Где там наши гаврики, зови давай.

– Зову, – направился к двери Зубарев. – Даю.

– Понятые, распишитесь, и вы свободны.

Парень с кислым выражением расписался и поспешно, угрём выскользнул. Старушка на прощание тихо сказала:

– Бог вам в помощь.

Олег Дмитриевич поклонился:

– И вам не хворать, матушка.

Явились архаровцы.

– Ну чё? Где клиент?

– Клиент спит.

Смех.

Я встал:

– Я помогу!

– Нет-нет, мы сами, – замахал на меня руками Олег Дмитриевич, и снова усадил меня в кресло.