Каинова печать

– Чего, простите?

– Ну, блин, «Вдова Клико»! Есть ведь, наверное? Давай-давай-давай, принеси дяде Серёже «Вдову». Будешь в золоте купаться. А если чё не так – ухо отрублю! Этим вот ножом. Давай. Ж д у.

Официант ушёл, он начал смотреть по сторонам невинным чистым взглядом младенца, посасывающего бутылочку в манежике, поигрывая ножиком и насвистывая «Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь». Потом вдруг улыбка сползла с его мгновенно омрачившегося лица, он весь разом как-то сник, устало ссутулился, задумался и застыл в этом положении минуты на две. Он как будто постарел лет на десять. Тут я заметил, что лоб его изрезан морщинами и не гармонирует с остальным лицом – юным и свежим. Почувствовав мой взгляд, он вздрогнул, посмотрел на меня и отвёл глаза. Вновь просвистел этот мотивчик, потом засмеялся и в открытую обратился ко мне:

– Хотите спросить, тот ли я Сергей Грановский? Да, это я!

Он перебрался за мой столик и протянул руку. Я пожал её.

– Женя.

– Серёга! А что это с тобой за прелесть сидела?

– Это Таня, моя жена.

– Я убью тебя из ревности! А, вот и товарищ «овсянка» с «Вдовой Кличко»!

Он быстро и ловко распечатал бутылку, открыл без выстрела, почти без хлопка.

– От так от! Поэтом можешь ты не быть, но в этом деле будь любезен!

Поднял бокал.

– За тебя и Таню.

– Аминь.

Он опрокинул в себя шампанское.

– Уф! Скажи, друг, читал ты мой последний шедевр – «Скоро наступят холода»?

– Н-нет… я мало читаю. Времени не хватает. Современников вообще плохо знаю. Наших особенно. Если я и открываю что-либо, изданное в последние десятилетия, то скорее с целью ещё раз вспомнить, чего н е н а д о делать.

– Может быть, и правильно. Но я, должен заметить, бриллиантом сверкаю на общем сером и унылом фоне. Читать Грановского – это мода. И так уже лет десять!

– Надеюсь, со мной будет то же.

– Всё ясно! Решил обогатить литературу? Хвалю. Издаёшься у нас, в долбаном «Дионисе?

– Пока ещё нигде.

Я объяснил, зачем я здесь.

– Ах, вон как! Знаешь, с Разиным надо держать ухо востро. Эта скотина мне до сих пор очки втирает, а я тут вроде золотой курицы… то есть я несу золотые яйца… В общем, на мне тут всё держится. Нет, он так-то мужик нормальный – посидеть, побазарить о жизни за кружкой пива – но в деловых вопросах ему палец в рот не клади. Стой на своём, как наши под Сталинградом!

– Спасибо за совет, – засмеялся я. – Вот, кстати, и Таня возвращается.

Я их познакомил.

– Знаете, – сказала Таня, оглядывая его с головы до ног. – Вы совсем не похожи на писателя. Я думала, вы актёр, певец, художник, но уж никак не писатель.

– Однако же я настолько писатель, что это даже пугает.

Таня засмеялась – как мне показалось, искренне.

Переговоры прошли успешно – мне предложили сотрудничество, на приемлемых, не слишком кабальных условиях. Несколько часов спустя мы шли через парк к дому, держась за руки, словно выпускники.

– Ну, как тебе мой новый друг?

– Уже друг? Ты же медленно сходишься с людьми.

– Да, но он, по-видимому, ходячее исключение из всех правил, – улыбнулся я.

– Что ж… обаяния ему не занимать. Но обаятельны только бабники, алкоголики и проходимцы.

– Едва ли это о нём.

– А по-моему, он и то, и другое, и третье.

Вечер был сказочный, какой-то особо поэтический, волшебство и умиротворение было разлито в воздухе. И кроме того – я победил! И вся моя прошлая жизнь неудачника показалась мне страшным сном, валуном на дороге, и все мои сизифовы усилия последних лет, как оказалось, были лишь для того, чтобы его убрать. Говорят: твоё настоящее определяет твоё будущее. Но справедливо и другое: твоё настоящее определяет твоё прошлое.

Радость переполняла меня. Я решил утром непременно позвонить матери. Но тем же вечером позвонили мне. И сообщили: мама умерла…

Я вздрогнул, внезапно осознав, что кто-то сидит за моим столиком и бесцеремонно разглядывает меня, причём, судя по всему, уже порядочное время.

Доренко. Язвительная всезнающая улыбочка играла на его губах, глаза из—под блестевших в свете лампы очков таили в себе тот же насмешливый огонёк. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, затем я сказал:

– Вы, кажется, по ошибке перепутали столики. Это не ваше место.

Он рассмеялся от души.

– Вы, кажется, не это хотели сказать? «Нечего тебе здесь делать», если говорить короче и прямее. Вы хоть с присущей вам деликатностью и удержались от подобных резких высказываний, но взгляд вас выдаёт. Вы кривитесь, как от касторки. Что ж, знаю, знаю – мне здесь не рады. По правде говоря, мне нигде не рады. Издержки профессии, – вздохнул он, картинно разводя руками.

– А вы не задумывались о причинах?

– Задумывался. Самым серьёзным образом проанализировал эту проблему. И лишь укрепился в своей правоте.

– Вы, конечно, сочли людей идиотами, не желающими выбираться из мира иллюзий. Вы всех считаете дерьмом. А кто вам дал такое право?

– О, думая так, я лишь констатирую факт.

– Бред. Раскройте глаза и увидите, что мир полон добрых людей.

– …которые готовы затоптать всякого, кто отказывается жить по их замечательным правилам и гладить их по шёрстке. А одно из главных и священных правил – никогда не говорить правду, а если говорить, то не всю. А скажешь – доброта разом сходит на нет. Не бойтесь: чтобы я ни раскопал о вашем друге, никто не станет слушать. А вот сказочкам о нём как раз-таки поверят. Человек-миф, так сказать! Он добился своего – фотография его, висящего на дереве, обошла весь мир, как в своё время фотографии застрелившегося Хемингуэя и Мисимы, сделавшего себе харакири. Великая посмертная слава. И это романтизируется! Слушают тех, кто говорит то, что хотят услышать, а не тех, кто говорит правду.

– За что вы презираете и ненавидите людей?

– Я?! Презираю и ненавижу?! – брови его поползли вверх в искреннем удивлении. – Что вы, что вы… за что же мне их ненавидеть и презирать? Неужели за то, что им нельзя довериться, что с ними нельзя быть собой, открывать слабые места, раскрыть душу – потому что они обязательно потом ткнут в эти самые больные места и используют мою откровенность против меня? Что касается вашего драгоценного друга, то я по-своему его очень даже люблю; я хочу очистить его светлый и неприкосновенный образ от шелухи, от той мишуры, которой его обвешали «друзья» и почитатели. В общем, я хочу знать Истину.