Влечение к смерти. Диалог со Шмидт-Хеллерау

*

В предпоследнем разделе «Введения», посвященном стратегиям исследования в психоанализе, Шмидт-Хеллерау обращает внимание на распространенное среди психоаналитиков заблуждение, что психоанализ – если он хочет быть настоящей наукой – должен начинаться с наблюдения. Она указывает на традиционное заблуждение естественных наук по поводу того, что возможно строгое разделение на мир объективных внешних данных и мир субъективной внутренней психической реальности. Шмидт-Хеллерау доказывает, что это не так. Во-первых, человек в принципе не способен создавать теории в отрыве от собственного опыта. Во-вторых, наивно надеяться, что субъект сможет когда-либо установить объективные связи между различными феноменами. В-третьих, человек никогда не сможет экспериментировать произвольно и независимо от собственной субъективности. Заметим, что здесь автор использует монистический подход к теории познания и пишет:

«…можно констатировать, что эмпирические исследования и теории, разработанные по принципу bottom-up на основе результатов этих исследований, обладают такой же структурой, такими же достоинствами и недостатками, что и другие исследования, продиктованные теорией и проводимые в соответствии со стратегией top-down»[51 - Шмидт-Хеллерау К. Указ. соч. С. 43.].

Главное значение при оценке качества теории имеет фактор внутреннего согласования. Если мы обнаруживаем слабые места в метапсихологической теории, они должны быть укреплены не клиническими нитями и феноменологическими заплатами, которые просто расположены в ином измерении (или на ином уровне) и, соответственно, не могут помочь нам. «Разрывы в логической цепи» метапсихологии должны быть зашиты нитями логики, «разреженная понятийная среда» – насыщена понятиями, а отсутствующая систематизация – восполнена лишь систематизацией, – такова точка зрения Шмидт-Хеллерау. Эта точка зрения, основанная на монистической теории познания, вызывает наше немедленное и принципиальное согласие и полную уверенность в том, что автор собирается работать с материей метапсихологии адекватными средствами, но (!), к сожалению, мы не можем забыть здесь печальную неопределенность Шмидт-Хеллерау в ее философской позиции. А это значит, что мы не можем быть и дальше уверены, что тот метапсихологический костюм, который Шмидт-Хеллерау собирается реставрировать по лекалам своей неопределенной дуалистически-монистической философии, будет соответствовать тому метапсихологическому костюму, который по выкройкам принципиально монистической философии всю свою творческую жизнь шил и с удовольствием носил сам Фрейд.

Когда Шмидт-Хеллерау полагает, что возможно разглядеть и извлечь метапсихологический костяк психоаналитической теории из-под толстого слоя последующих дополнений и изменений, то, соглашаясь с этим в принципе, мы позволим себе усомниться в той части, что монистическая концептуальная целостность и логическая последовательность метапсихологии Фрейда может быть адекватно рассмотрена сквозь несколько странные очки автора, одно стекло в которых – дуалистическое, а второе – монистическое. Можно ли будет назвать при этом тот костяк, который автор разглядит и извлечет из текстов Фрейда, костяком метапсихологии Фрейда – вопрос, на который мы не готовы ответить утвердительно.

Не удивительно, что в конце своего введения Шмидт-Хеллерау пишет относительно главного интересующего нас компонента фрейдовской метапсихологии – влечения к смерти, с той неопределенностью, которая логично вытекает из двойственной неопределенности ее философской позиции. Она осторожно пишет, что:

«…в данном контексте было бы не корректно ставить вопрос о том, существует ли влечение к смерти; этот вопрос следовало бы сформулировать следующим образом: можно ли считать целесообразным, необходимым, резонным с эвристической точки зрения, логически оправданным, допустимым с учетом иных гипотез использование теоретического понятия „влечение к смерти“ в рамках представленной модели психики?»[52 - Шмидт-Хеллерау К. Указ. соч. С. 49.].

Автор пишет, что ее книга построена таким образом, чтобы читатели могли вступить в дискуссию с самим Фрейдом, «который и поныне остается невероятно интересным собеседником». Соглашаясь целиком и полностью с последним замечанием Шмидт-Хеллерау и выражая неподдельную радость от возможности общения с ней как человеком, которому идеи Фрейда глубоко небезразличны, позволим себе все же толику грусти, которая, как мы надеемся, не испортит нам весь праздник: хотелось бы, все же, очень хотелось бы вступить в дискуссию именно с самим Фрейдом и иметь возможность читать его тексты, значительная часть которых (в том числе «Проект научной психологии») российскому читателю пока недоступна.

Надеемся также, что наша работа будет началом исполнения надежд Шмидт-Хеллерау на то, что ее подход станет темой углубленной и широкой дискуссии на страницах современной научной литературы. И тема, выбранная автором, и ее работа этого, вне всякого сомнения, заслуживают.

Глава вторая

Кропотливую работу по препарированию и извлечению на свет метапсихологического скелета фрейдовского психоанализа Шмидт-Хеллерау начинает в хронологическом порядке с 1895 года. Она делит хронологию создания метапсихологии на три этапа:

1) 1895—1905 гг. – создание основ модели;

2) 1910—1915 гг. – совершенствование модели;

3) 1920—1925 гг. – строение модели.

Первый хронологический этап (создание основ модели) Шмидт-Хеллерау начинает с разбора работы «Проект научной психологии», которую Фрейд показал Флиссу в 1895 году и которая впервые была опубликована в сокращенном варианте в 1950 году, а в полном – в 1987 году, то есть почти спустя столетие после ее написания. Удивительное и симптоматичное явление на фоне почти талмудической приверженности ортодоксального психоанализа к фрейдовским текстам. Во «всемирно известной» энциклопедии глубинной психологии в обзорной статье, посвященной сочинениям Фрейда, Рудольф Хайнц с наивной откровенностью пишет, что «Проект» не вошел ни в одну из рубрик его обзора творчества Фрейда из-за его «особой сложности»[53 - Хайнц Р. Сочинения Фрейда. Введение в творчество Фрейда //Энциклопедия глубинной психологии. М., 1998. Т. 1. С. 17.]. Подобная парадоксальная аргументация (текст игнорируется из-за его сложности) в отношении текстов Фрейда не представляет собой нонсенса и вопиющей казуистической диковинки в науке, а реально отражает общую тенденцию. Сложность «Проекта» привела к тому, – пишет Шмидт-Хеллерау, – что он «относится к числу наименее востребованных текстов Фрейда»[54 - Шмидт-Хеллерау К. Указ. соч. С. 56.]. Очень немногие психоаналитики оценили значимость этого текста даже после того, как Джеймс Стрейчи (редактор англоязычного собрания сочинений Фрейда) подчеркнул, что вникнуть в суть всех остальных метапсихологических работ Фрейда стало возможно лишь после публикации «Проекта».

Шмидт-Хеллерау видит в проекте интерес Фрейда к количественным параметрам психических процессов, которые Фрейд собирается подчинить определенным логико-математическим закономерностям и осмыслить в формальном ключе – при условии, что «составные части модели являются квазиматериальными элементами»[55 - Шмидт-Хеллерау К. Указ. соч. С. 57.].

«Проект научной психологии» на русском языке нам, к сожалению, недоступен, а недостаточное знание немецкого языка не позволяет полностью доверять собственному переводу оригинального текста, но все же многие разделы проекта обращают наше внимание на то, что Фрейд высказывает желание создать естественнонаучную психологию, рассмотрев психические процессы какколичественно определенныесостояния неких материальных частей в целях наглядности и устранения противоречий:

Es ist die Absicht dieses Entwurfs, eine naturwissenschaftliche Psychologie zu liefern, d.h. psychische Vorg?nge darzustellen als quantitativ bestimmte Zust?nde aufzeigbarer materieller Teile, und sie damit anschaulich und widerspruchsfrei zu machen[56 - Freud S. Entwurf einer Psychologie. In: Fisher S. Aus den Anf?ngen der Psychoanalyse 1887—1902 – 1975. – P. 297—384.].

Никаких «квазиматериальных элементов» в приведенной выше оригинальной цитате Фрейда мы не наблюдаем. Речь в ней идет о вполне материальных частях, и, в соответствии со своей строго монистической позицией, Фрейд собирается рассмотреть психические процессы (psychische Vorg?nge) как определенные состояния (bestimmte Zust?nde) материальных частей (materieller Teile).

В начале проекта он выдвигает два принципа: (1) количественный принцип инерции и (2) нейронную теорию. Количественный принцип выводится им из клинических наблюдений (особенно истерии и невроза навязчивых состояний), в которых количественные особенности выступают четче и чище, нежели в обычном нормальном состоянии. К пониманию нейронного возбуждения как количественного процесса Фрейда привело изучение таких психических функций, как раздражение, замещение, конверсия и разрядка. Принцип инертности в отношении нейронов означает для Фрейда, что все нейроны стремятся к количественной разгрузке. Возбуждение, поступающее в нейрон, вызывает его ответную реакцию, направленную на разрядку.

Шмидт-Хеллерау, характеризуя этот процесс, предлагает формулу, в соответствии с которой усиление возбуждения в нервной системе (+е) и разрядка (—е) в совокупности (по ее мнению) должны дать гомеостаз (0), где «0» обозначает «стабильное исходное состояние системы». Количественный принцип инерции, по ее мнению, представляет собой в формальном отношении «ничто иное, как принцип регуляции с целью сохранения гомеостаза или динамической стабильности в рамках системы»[57 - Шмидт-Хеллерау К. Указ. соч. С. 57.]. Заметим, что Фрейд такой идеи в работе не высказывал, а тот «нулевой гомеостаз», о котором пишет Шмидт-Хеллерау, противоречит не только его позиции, но и современным термодинамическим представлениям о жизни как диссипативном динамическом энтропийном процессе.

В середине XIX века Герман Гельмгольц, открывший закон сохранения энергии, заявил, что живой организм – это система, в которой нет ничего, кроме преобразования энергии. То, что «поток энергии является ключевым моментом в существовании биологических структур и их динамике»[58 - Фокс Р. Энергия и эволюция жизни на Земле. М., 1992. 216 с.], – мало кем оспаривается в настоящее время (за исключением, может быть, лишь тех психоаналитиков, которые оспаривают метапсихологическую теорию Фрейда в целом). Но и в начале XX века то, что энергия есть некая единая сущность всех процессов во вселенной, считал не только Зигмунд Фрейд. Академик Бехтерев писал, что «все превращения материи и все формы движения, не исключая движение нервного тока, представляют собой ничто иное, как проявление мировой энергии…»[59 - Бехтерев В. М. Бессмертие человеческой личности с точки зрения науки. Пг., 1918.].

Илья Пригожин в середине XX века показал, что для описания процессов развития, роста и старения живых организмов можно и нужно использовать критерии термодинамики. В соответствии с его теоремой, в стационарном состоянии продукция энтропии внутри термодинамической системы при неизменных внешних параметрах является минимальной и константной. Если система не находится в стационарном состоянии – она будет изменяться до тех пор, пока скорость продукции энтропии или диссипативная функция системы не примет наименьшего значения. Теорема Пригожина сводится к утверждению, что в процессе возрастных изменений в живом организме происходит непрерывное снижение интенсивности теплопродукции. Согласно теории Пригожина-Виам, во время развития, роста и последующих возрастных изменений происходит непрерывное старение системы, выражающееся в уменьшении удельной скорости продукции энтропии, и многочисленные экспериментально полученные данные хорошо подтверждают это[60 - Зотин А. И. Термодинамический подход к проблемам развития, роста и старения. М., 1974. 183 с.]. Непрерывное уменьшение функции внешней диссипации происходит по определенной кривой, которая в термодинамике называется «креод» (рис. 1).

Каждый новый организм начинает свое развитие в точке А с максимально высоким уровнем удельной скорости продукции энтропии и заканчивает его в точке В с ее минимальной скоростью. С термодинамической точки зрения совершенно невероятно, чтобы отдельно существующая система, которой является зародыш, растущий организм или взрослое животное, на каком-либо отрезке креода могла бы иметь нулевой, а тем более – положительный гомеостаз. В период созревания половых клеток идет процесс аккумуляции энергии, которая в момент их соединения начинает высвобождаться: сначала быстро, а затем все медленнее и медленнее. Поскольку в течение жизни энергия живой системы постоянно и хронически снижается (разряжается), постольку гомеостаз живой системы имеет отрицательное значение. Хотя такое понимание термодинамики живых систем появилось еще в конце XIX – начале XX века[61 - Биология старения (Руководство по физиологии). Л., 1982. 616 с.], оно, как можно убедиться на примере работы Шмидт-Хеллерау, до настоящего времени не является общепринятым. Наличие двух фаз в существовании организма – созревания и инволюции – создает иллюзию увеличения общего количества энергии организма в первую фазу и снижения ее только во вторую фазу. Лишь в XIX – XX веке появились люди, на которых безуспешно просил указать Сенека: «Укажешь ли ты мне такого, кто ценил бы время, кто знал бы, чего стоит день, кто понимал бы, что умирает с каждым часом»[62 - Сенека Л.-А. Письма к Луциллию. Симферополь, 2002.].

Август Вейсман (при жизни Фрейда) утверждал, что зигота способна в результате последовательных делений в течение жизненного цикла произвести лишь определенное число клеток, после чего организм неизбежно умирает. Эти идеи Вейсмана были переведены на язык термодинамики Максом Рубнером, который считал, что закон сохранения энергии можно и нужно применять ко всем живым системам и что живая система способна осуществить лишь определенное число физиологических функций. Рубнер доказал, что трата энергетического фонда начинается сразу же после первого деления оплодотворенной яйцеклетки, и каждый физиологический акт приближает живую систему к ее концу. Онтогенез живого организма стали сравнивать с работой заведенных часов, завод которых осуществляется в процессе оогенеза и сперматогенеза, а запуск происходит в момент оплодотворения. В процессе жизни свободная энергия живой системы, то есть расстояние неравновесного состояния молекул системы от равновесного положения, все более и более уменьшается.

*

Экскурс в термодинамику живых систем был необходим нам не столько для того, чтобы порадоваться за Сенеку, сколько для того, чтобы понять, что формула, предложенная философом Шмидт-Хеллерау для описания функционирования системы психического аппарата, принципиально неверна. Она не верна не только с точки зрения метапсихологии и философии Фрейда, но и с точки зрения термодинамики. В соответствии с термодинамикой открытых диссипативных систем, психический аппарат никогда не может стремиться и не сможет дать тот нулевойгомеостаз, о котором пишет не только Шмидт-Хеллерау, но и многие физиологи. Гомеостатическое диссипативное функционирование любой живой системы всегда происходит в направлении от более высокого энергетического состояния к более низкому: от «+» к «—». Соответственно этому и психический аппарат как главная управляющая и организующая часть живой системы стремится не к нулевому, а к отрицательному значению, и формула гомеостатического диссипативного баланса будет выглядеть следующим образом:

(Е -) + (Е +) = (Е -)

Принцип гомеостаза, равно как и принцип инертности, не предполагает стремление живой системы удержаться в рамках некоей динамической стабильности, отклонения от которой в ту или иную сторону всегда дают в итоге «0». Он предполагает устойчивую тенденцию системы к некоему динамическому, плавному, хроническому снижению напряжения. Этот принцип можно назвать принципомгомеостатическойхронификации жизни. В его основе лежит влечение к смерти (е-) и системахронификации жизни (е+), которую мы неудачно называем инстинктом самосохранения. Именно эта система предполагает наличие механизмов, которые препятствуют всем другим возможным путям освобождения от возникшего в результате оплодотворения напряжения. Психический аппарат выступает в качестве лишь одной из систем хронификации жизни, о которой спустя 30 лет после «Проекта» Фрейд написал в работе «По ту сторону принципа удовольствия»:

Положение о существовании влечения к самосохранению, которое мы приписываем каждому живому существу, стоит в заметном противоречии с утверждением, что вся жизнь влечений направлена на достижение смерти. Рассматриваемые в этом свете влечения к самосохранению, к власти и самоутверждению теоретически сильно ограничиваются; они являются частными влечениями, предназначенными к тому, чтобы обеспечить организму собственный путь к смерти и избежать всех других возможностей возвращения к неорганическому состоянию, кроме имманентных ему… Живой организм противится самым энергичным образом опасностям, которые могли бы помочь ему достичь своей цели самым коротким путем (так сказать, коротким замыканием)[63 - Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия //По ту сторону принципа удовольствия. Харьков, М., 2001. С. 410.].

Тогда, в начале XX века, Фрейд в ужасе написал: «отдадим себе отчет: ведь этого не может быть!»[64 - Там же.]. В наше время в институте психоанализа в Санкт-Петербурге во время лекции одна из преподавателей в результате размышлений случайно пришла к выводу, что влечения к жизни не существует. «Получается, что влечения к жизни нет? – спросила она не столько аудиторию, сколько саму себя, и надолго углубилась в раздумья. – Нет, что-то я совсем запуталась, – добавила она после этого замешательства и поспешила оставить эту тему, точно так же, как в свое время готовность оставить тему влечения к смерти высказывал и Фрейд.

В начале XXI века, спустя восемь десятилетий после слов Фрейда, отдадим себе отчет и мы: все это так и есть и по-другому быть не может. У живого организма существует лишь одно влечение – влечение к смерти, влечение избавиться от напряжения, влечение к разрядке. Система хронификации жизни не позволяет организму реализовать это влечение максимально быстро путем короткого замыкания, заставляя каждый организм двигаться к смерти своим путем. Предположение о существовании влечения к самосохранению, которое якобы стремится к поддержанию некоего фиксированного состояния, противоречит не только теории влечения к смерти, но и самой жизни. Если жизнь есть процесс хронического умирания, то предположение о наличии влечения к процессу хронического умирания (о влечении к жизни) не выдерживает никакой критики. Предположение об отсутствии влечения к жизни у живой системы грубо противоречит сложившемуся мнению, грубо противоречит традиционному взгляду на жизнь, но оно не противоречит современным термодинамическим представлениям о жизни и самой жизни. Равным образом наша гипотеза о существовании системы хронификации жизни, до которой мы «дошли, хромая», также не только не противоречит теории влечения к смерти и жизни как процессу хронического умирания, но и с очевидностью вытекает из наблюдений за ней в норме и клинической практике.

Взглянем с этой точки зрения хотя бы на сердечную деятельность как традиционный символ жизни. Согласимся, что сердечная деятельность обеспечивает жизнь многоклеточного организма путем ритмичного чередования моментов напряжения и расслабления сердечной мышцы. Согласимся, что расслабление и остановка сердца на несколько минут оптимальным образом привела бы наш организм к смерти и к той самой – «путем короткого замыкания» – разрядке напряжения, о которой писал Фрейд. Возможно ли это? Как известно – нет. Но почему? Потому ли, что существует так называемое влечение к жизни, составными частями которого являются либидо и инстинкт самосохранения? Отнюдь. Это невозможно потому, что в наше сердце надежно «вмонтированы» механизмы системы хронификации жизни, ограничивающие влечение к смерти. Они никогда не позволят нам остановить свое сердце даже при всем нашем желании. Электрические импульсы из синоатриального узла (а в случае его поломки – из атриовентрикулярного узла, а в случае его поломки – из предсердно-желудочкового пучка Гиса, а в случае его поломки – из волокон Пуркинье) директивно и императивно заставляют наше сердце работать – не хуже, чем надсмотрщик заставляет работать раба. И как раб съеживается от боли под каждым ударом плетки, так и наше сердце сокращается от каждого удара электрического импульса. Если бы сердце умело кричать – оно кричало бы без остановки. Даже центральная нервная система (которую традиционно принято рассматривать как «верховную власть» в нашем организме) не может избавить нас от этой «экзекуции», но может лишь ограниченно договориться с «надсмотрщиками» – ускорив или замедлив их удары. Любая попытка принципиально вмешаться в их деятельность терпит неудачу. Мы не можем произвольно остановить сердечно-сосудистую или дыхательную деятельность, хотя есть легенды, что Эпикур и адепты йоги были способны на это. Но даже если это так (в чем я не уверен) – это лишь в очередной раз подтверждает нашу убежденность: в основе жизни лежит влечение к смерти. Иначе откуда это навязчивое желание йогов максимально приблизиться в своей практике к той границе, которая отделяет жизнь от смерти? Откуда их многолетняя борьба со своей собственной системой хронификации жизни, которая, несмотря на все их усилия «пресечь поток существования» и «уничтожить тернии существования»[65 - «Пресекая поток существования, откажись от прошлого, откажись от будущего, откажись от того, что между ними (курсив мой – Ю.В.). Если ум освобожден, то, что бы ни случилось, ты не придешь больше к рождению и старости… Он достиг совершенства, он бесстрашен, у него нет желаний; безупречный, он уничтожил тернии существования: это тело – его последнее». Джаммапада //Буддизм. Четыре благородные истины. М., Харьков, 1999.], делает все возможное, чтобы помешать им умереть и заставить их жить? Называть эту систему инстинктом самосохранения – значит заниматься таким же наивным самозаблуждением, как и наделять описанных выше рабов самостоятельным влечением к работе.