Девушка с птичьим пальцем

Мара поднялась, прошла к окну, глянула на белое, в грязных подпалинах поле. Тонкая, в темно-синем платье с глухим воротом. Высокая прическа подчеркивает изящество головы, белая шея слегка изогнута под тяжестью волос.

– Ну, а вы? Вы любите ее хоть немного? Осталась капля чувства, которое раньше спать не давало?

Парамонов посмотрел неизвестной гостье в спину, налил себе коньяка, выпил залпом, занюхал неприкуренной сигаретой.

– А за что ее любить?.. Вы же не знаете ничего – как повстречал, жизнь нормальную ей показал, учил вести себя по-человечески… И вообще, вам – зачем?

Виктор пристально смотрел на женщину – поставить ее на место, чтоб не лезла не в свое дело, выгнать, на хрен, на улицу?

– Признайтесь, – Мара отошла от окна, пропустив вопрос мимо ушей, – для вас супруга – не более, чем удобная собственность… Пока вела себя соответственно. Вы ведь не связывали себя условностями, будучи женатым мужчиной, не так ли?

– Какое вам дело, девушка? – Парамонов вскипел бы, но коньяк привнес приятную расслабленность. И собеседница вовсе не старая, грациозная и гибкая. А глаза – утонуть можно. Взять ее с собой на охоту? Может быть необычно и даже интересно.

Мара неторопливо опустилась в кресло напротив. Вытянула ноги с кошачьей грацией, естественно и не напоказ, но так, что Парамонов это увидел. Вопросы его она игнорировала по-прежнему.

– Долгие годы вы смотрели на жену, как на картинку. Только краски выцветали, потому что исчезла свежесть восприятия. Тогда вы закономерно стали отдавать должное иным шедеврам. Ничего, по-вашему, в этом плохого, но вас перестало устраивать само ее существование… Так?

Парамонов вздохнул, ушел к буфету, покопался в баре, задумчиво разглядывая винные бутылки, и извлек, наконец, виски.

– Устроит? Коньяка больше нет.

– Мне все равно, – Мара пожала плечами. – Со временем вы потеряли счет вашим победам и, конечно же, совсем не думали о ненужном вам, но возможном потомстве на стороне.

Парамонов, хмыкнув, разлил виски, принес пепельницу, вернулся в кресло и поднял на нее глаза.

– Послушайте, Мара, или как вас там… Мне вовсе не нравится копание в моей жизни. И вы не оригинальны – скатываетесь к обычным бабьим претензиям по поводу безответственных мужиков. Жена моя – неблагодарная дрянь и просто свинья. Дочка меня ненавидит, как и маму, впрочем, да и себя впридачу. Это очевидно. Что дальше? Есть предложения?..

– Конечно, – женщина потянулась к нему через журнальный столик. Пахнуло прелыми листьями вперемешку с землей. – Покончите со всем разом. Вас ожидают рутинные годы, которые принесут еще больше разочарований и ненависти. А потом вас сожрет рак. Жена и дочка не подойдут к вам, больному, на пушечный выстрел. Когда через свищи в вашем животе потечет гной, вместе с содержимым кишечника, вы завоете от муки, и одна из них накроет вам лицо подушкой, а другая ей поможет…

Парамонов, сдерживая себя, откинулся на мягкую спинку кресла, даже улыбнулся. Хорошо, что в подпитии. Влил в искривившийся, все же, рот виски, закурил.

– Послушай, мы встречались? Не припоминаю что-то… Наверное, я спал с тобой. И сделал тебе больно? Ты ведь красивая была раньше, я правильно думаю?

Та улыбнулась. Зубы у нее ровные, мелкие и белые. Для фарфора слишком мелкие. Не классический, а скорее хищный оскал.

– Разве это имеет значение? Чтобы потешить напоследок ваше самолюбие, скажу – да, мы были близки. Даже представить себе не можете, насколько.

– Поедешь со мной на охоту, Мара? – Парамонов разглядывал ее лицо и мучительно напрягал память. – Там и поговорим. А тут ушей многовато – жена, дочка…

– Да, по поводу охоты… – женщина сделала маленький глоток, подержала виски во рту, не морщась сглотнула, – через годик встретишься с ней на охоте, с дочкой. Вот тогда тебе будет очень больно, Виктор. По-настоящему. А еще какое-то время спустя застанешь в собственной спальне, в кровати с женой, своего друга. Или сразу двоих друзей…

Парамонов захохотал. В коридоре хлопнула дверь, в гостиную быстрым шагом вошла дочь.

– Это кто? – обратилась к отцу, изучая женщину в кресле. – Здравствуйте.

– Тетенька заблудилась, пригласил вот чайку выпить. Сидим, беседуем.

– Вот просто так заблудилась, а ты позвал на чаек, да? – Юля подошла, будто невзначай вытащила из отцовской пачки сигарету, закурила. Тот смолчал, не заметил даже, вроде того. – Ты бы незнакомых тетенек домой осторожней приглашал. А то, знаешь, как бывает: «летним днем испить воды зашла случайно смерть»…

Гостья рассмеялась тихим ровным смехом, и так необычен он был, что Парамонов вздрогнул. Будто звучали в приглушенном хохоте двое – довольно молодая женщина и некто с металлически-жестким голосом.

– Прекратите, сейчас уже кровь из ушей пойдет, – буркнула Юля, раздавливая в пепельнице окурок. – А ты бы не пил с кем попало. Как хоть зовут, знаешь? А то вещи пропадут из дома…

– Прекрати хамить, – усмехнулся Парамонов, мысленно аплодируя дочке – острый ум, все-таки, у молодых. И слова обидные нашла, вся в мамашу. – Девушку зовут Мара. Я поеду к вечеру на охоту и подброшу ее до города.

Дочка уже выходила из комнаты, но остановилась, пристально глянула на отца, на гостью.

– Мара? Издеваетесь, что ли?..

– Почему же? – незнакомка встала, улыбнулась уголками губ, направляясь к девушке, приветливо протянула руку, – разве плохое имя?

– Не подходите! – вскрикнула Юля и, попятившись к лестнице, взбежала на пару ступеней, – а почему руки в перчатках? Папа, кто она?!

– О! – Парамонов воздел палец к потолку, – назвала-то меня как – «папа». Чудо чудное, диво дивное! За последние, всего-то, три года… Мара, вернись, это надо отметить, виски еще есть.

– Хватит бухать! В лицо-то ей глянь! – умоляюще крикнула дочь, убегая на верхний этаж, – мама, мам, ты где?..

На улице окончательно стемнело. Короткий предзимний день исчез в непроглядном сумраке. Тучи унеслись с ветром, и узенький серпик умирающей луны чуть подсвечивал голые ивовые ветки, причудливыми тенями пляшущие на неприкрытых шторами окнах. Прояснилось. После снегопада окрестные поля, перечеркнутые кое-где провалами оврагов, белели до самого горизонта.

– Юлька, да уйди ты от меня. Господи, как все надоело!.. – Елена отворачивалась от дочери, утыкаясь опухшим лицом в подушку. – Я пустырника пузырек целый выпила. Дай поспать, иди к себе. Или в город погулять съезди.

– Ага, пустырника, – с горечью брякнула ногой по пустой бутылке

Prosecco, – и шампанским запила. Мам, ну позвони кому-нибудь, друзьям его… Ну, этому, который охотник, дяде Коле.

– Сама звони, – пробурчала Елена, – иди, не сочиняй всякую муть…

– Да послушай же!.. – Юля в отчаянии тормошила мать, – ну, приди в себя! Откуда тут женщина, за городом, взялась? В одежде хорошей, с прической? Заговорила всех, запутала…

– Наверное, его баба, – сонно бормотнула Елена, – назло мне привел. Гад он, твой папаша, вот что. Всю жизнь мне испоганил.

– Я тут погуглила, – сунула под нос дремлющей матери смартфон, – Мара – это демон, вызывающий кошмары. Кикимора – если по-старому, по-русски. Мне страшно!

– Да уйди ты! – Елена глядела злобно, – боится она… Курить не боишься да с мужиками без предохранения спать? Мало тебя по венерологам водила? Отстань, говорю…

Парамонов допивал виски в одиночестве. Мара стояла у панорамного окна гостиной, глядела молча в темноту. А ведь права она, залетная стерва. Жизнь катится вниз, считая выщербленные – вовсе не мраморные – ступени дней. Когда же выскользнуло из рук счастье? Где она, благодать зрелости? Или росток отмирания уже посеян в бренном теле, пустил корни, вот-вот зацветет, разрастаясь… Сколько ждать осталось? Завтра это будет или?..

– Да послушайте же, товарищ следователь, или как вас называть? – устало повторял Николай, глядя в недоверчивые глаза полицейского чина. Во внутрь салона Газели морозный ветерок доносил запах гари. – Говорю же, дочка Витькина позвонила, мол, приезжайте быстрее, пришла женщина какая-то странная, что ли. А отец, ну Витя, значит, вроде с ней разговаривает.

– Поймите, – офицер мягко покачал головой, – я версию вашу отрабатываю уже полночи. Группа разбирает пожарище пятый час. Там останки троих людей, все в разных комнатах. Рванул котел газовый, понимаете? Причем после взрыва еще факел из газопровода пылал минут сорок, точно. Пожарные говорят, температура в очаге – сразу больше тысячи градусов. Трагедия, слов нет!..

– Девчонка-то, девушка, дочка его, в трубку мне шептала, плакала, – Першин устал сердиться, много раз повторяя, что женщина пришла какая-то странная… – да вы, наверное, прослушать можете, звонок-то!

– Проверим непременно, – пробурчал дознаватель, закуривая, – чтобы установить факт разговора. Насочиняла вам девчонка, Николай. Сами же говорите – скандалили они с женой часто, вот, ребенок в стрессе и позвонил. Между нами, я по посторонним в доме сразу отработал. Так что не упорствуйте, выбросьте из головы. В поселок въезд один, и там стоит камера. Запись ребята просмотрели по минутам. В пять утра вернулась домой его жена, и больше никто не заезжал. Теоретически возможно проползти через поля по целине – но там незастывшая глина, овраги, река. А выход к шоссе, все равно, один – и никто не входил и не выходил сегодня. Да ты сам-то глянь – снег вчерашний вокруг нетронутый. Во все стороны, кроме этой.

Полицейский кивнул за окно машины. Там, за путаницей обвисших, опустевших уже пожарных шлангов, под комьями осевшей желтой пены виднелся сгоревший хребет дома Виктора Парамонова. Торчали мертвыми черепахами до красноты обугленные остовы двух автомобилей. Лужей мутной, застоявшейся воды поблескивало расплавленное стекло витражных окон. Осень бесстрастно, как и всегда, хоронила прошлое под хлопьями снега.

ДЕВУШКА С ПТИЧЬИМ ПАЛЬЦЕМ