Молот Тора

– Профессор, я только хочу… – вновь попытался Ведущий. И снова Сенявин его перебил:

– Знаю, знаю, как вы хотите мне возразить. Что, дескать, сколько мощных и злобных врагов нас пытались сожрать и только зубы о нас обломали. Но, во-первых, мы теперь уже старые. По моим подсчетам, России… или тому, что от нее осталось… скоро шестьдесят восемь лет исполнится. Во-вторых, как я вам докладывал, болезни наши давно развиваются и ныне достигли критической остроты. После той страшной операции, которую Россия перенесла в прошлом веке, она однозначно не переживет новое оперативное вмешательство, если какой-нибудь горе-хирург на это ее обречет. Лечить же ее неагрессивно, терапевтически, как я понимаю, во многих отношениях бесполезно и безнадежно. И прежде всего потому, что она сама не желает лечиться. Ей нравится быть больной.

Русский человек лелеет свои болезни и ими гордится… Ну, а теперь возражайте. Я, кажется, все вам сказал, – заключил Андрей Владимирович, подошел к шкафчику и налил себе новую рюмочку.

– Я пока не хочу возражать, – улыбнулся Трулль. – У меня к вам пара-тройка вопросов. И первый: а Сердце никак не может помочь России? Там, где у вас верующая часть нации.

– Истинно верующая, – уточнил Андрей Владимирович.

– Пусть будет истинно верующая, – поспешно согласился Александр.

– А вы… вы, хотя и называете себя атеистом… вы… внима-а-тельный слушатель, – наконец нашел нужное слово Сенявин, поставил рюмку, досадливо покосился на Драйвера и стал откупоривать бутылку с пивом.

– Их слишком мало истинно верующих, которые в Сердце, – отвечал Профессор. – В русской Душе – миллионы тех, которые называют себя верующими и православными. Но их родителей, дедов и прадедов слишком долго заставляли не верить, и они теперь не скоро научатся. Потому что истинная вера обязательно наследуется, как светильник, передается из поколения в поколение, от отца к сыну, от матери к дочери. И если этот светильник задуть, выбросить и над ним надругаться – ты его долго потом не сможешь снова зажечь, хотя, вроде бы, в церковь ходишь, исповедуешься и причащаешься, посты соблюдаешь… Это во-первых. А во-вторых, истинно верующие «не от мира сего». Они светской, обыденной жизни избегают, в экономику и в политику не лезут. Они нашей великой больной только одним могут помочь: каяться за нее нераскаянную и молиться о том, чтобы Отец наш Небесный простил ее, престарелую блудную дочь Свою и прелюбодейную невесту Христову, во Царствие Свое принял ее, когда она наконец отмучается и преставится. При жизни, в телесной жизни своей, она к Нему не сумеет вернуться.

Профессор откупорил бутылку и стал наливать пиво. И вдруг воскликнул:

– Разве что!.. – Он не докончил, так как пена рванула вверх по стакану, и Андрею Владимировичу пришлось ее несколько раз отхлебнуть, чтобы она не пролилась на столешницу.

– Разве что чудо произойдет, – договорил Сенявин, совладав с пеной, – и случится то, о чем мечтал митрополит Алексий, современник Сергия Радонежского. Он путь к возрождению Руси видел в оцерковлении Власти. Чтобы не церковь унизилась до государства, становясь его послушным придатком, а наоборот: государство возвысилось до церкви, сначала до земной, а затем до Небесной!.. Чувствуете разницу?

– Еще как чувствую! – радостно откликнулся Трулль. – И даже могу представить, как это будет выглядеть.

– Как всегда, шутите?

– На полном серьезе! У нас, у телевизионных, богатое воображение. И я живо представил себе, как президент в «Прямой линии» обращается к народу на церковнославянском языке. Как Государственная дума принимает закон о возврате к нашему старому, древнерусскому, вернее, юлианскому календарю. Как каждое заседание правительства начинается с коллективной молитвы. Вот только не знаю какой: с «Отче наш» или с «Верую». И все старательно молятся: председатель правительства, его заместители, министры, в том числе силовые…

Произнеся это, Александр подумал: «Сейчас он мне вмажет!»

Однако Профессор даже не оглянулся на Трулля. Он аккуратно, по стеночке, долил теплое пиво в стакан. А потом произнес:

– Понял вас. Чуда не произойдет.

Помолчали.

– И вы это все, что нам сейчас рассказали, прочли студентам? Второй мой вопрос, – спросил Телеведущий.

Левой рукой Андрей Владимирович стал оглаживать стакан с пивом, а правой – рюмку с водкой.

– Да, примерно так, как сейчас, – задумчиво отвечал Профессор. – Но никто меня не перебивал… И про Сердце я им не говорил. Потому что они у меня почти все неверующие… А когда несколько студентов после лекции накинулись на меня и стали просить, чтобы я назвал им примерный срок гибели России, и, может быть, в две тысячи шестьдесят втором году нас это ожидает, если взять цифру в тысячу двести лет, которую мы находим у некоторых историков… На эти вопросы я им твердо ответил, что некоторые государства живут и процветают и две, и три тысячи лет – Китай, например…

– Ну и последний вопрос, – объявил Ведущий. – Вы сами признались, что вас… вас уволили из университета… Вы даже грубее выразились… Как это произошло? – Лицо у Ведущего сияло и голос был радостным.

Профессор перестал оглаживать рюмку со стаканом, насмешливо глянул на Трулля и возразил:

– Послушайте, господин телеведущий. С вашим телевизионным опытом и мастерством вы разве не могли изобразить на своем прекрасном лице какое-никакое, но хотя бы сочувствие к пострадавшему человеку?.. Поучились бы у своего коллеги, Васеньки Ирискина, который, когда подводит своего собеседника к особенно болезненному моменту в его биографии, изображает на своем детском личике вдохновенное сострадание, слезы в глазах у него набухают…

– Андрей Владимирович, наш дорогой! – еще радостнее воскликнул Александр – Во-первых, я не Ирискин и мне далеко до его мастерства. А потом вы же сами вчера объявили, что больше всего на телевидении вас возмущают притворство и лицемерие…

Сенявин хмыкнул, прищурился на Ведущего и спросил:

– А сами вы будто не догадались, Александр Александрович наш дорогой?

Трулль мгновенно ответил:

– Кажется, да, догадался. Но ведь всегда хочется проверить версию… Очевидно, что вас заманили в ловушку. Подозреваю, что это был ваш студент под оперативным псевдонимом Иванов.

– Браво! С «оперативным псевдонимом» почти угадали. Отец или дядя этого якобы Иванова служит в каких-то очень важных органах. Мне на это намекнули, когда я несколько раз не поставил ему зачет… Но я же говорю: мы с этим Ивановым наладили отношения и на экзамене ему ничего со моей стороны не угрожало… Это могли сделать и Петров с Сидоровым. Представьте себе, от восхищения! Они ни одной моей лекции не пропустили и записывали, я видел, на диктофон… И, в сущности, любой другой…

– А что все-таки сделали, Андрей Владимирович?! – ласково, но нетерпеливо перебил Профессора Александр.

– Я не сказал?.. Простите, я думал, вы догадались… Кто-то выложил эту мою последнюю лекцию в Интернет. Имени своего не указал. Но снабдил пояснением: «Профессор Андрей Сенявин ставит смертельный диагноз и предрекает гибель России в 2062 году»… Повторяю: не знаю кто так насвинячил и из каких побуждений. Но тысячи посещений, Саша! И всё почти лайки!

– И скоро вас вызвали к ректору? – спросил Трулль.

– Не только меня, но и моего декана, и моего заведующего кафедрой. Я преподаю… виноват, теперь, наверное, преподавал… на кафедре всеобщей истории.

– И объявили об увольнении? – спрашивал Ведущий.

– Хитрее, Саша, хитрее. Вернее, лицемернее. Ректор начал с того, что он лично и весь коллектив меня глубоко уважают и высоко ценят как образованнейшего ученого-историка, вдумчивого аналитика, самобытного исследователя и замечательного преподавателя, любимца студентов, лидера ежегодных студенческих рейтингов и так далее и тому подобное… Я, было, решил, что они собираются выдвинуть меня на правительственную награду или по меньшей мере на место заведующего кафедрой, того, кто сидит рядом, молчит и кивает… Но, прочтя этот панегирик, ректор перешел к анализу моей именно самобытности и напомнил, что со стороны университетского руководства мне не раз делались предупреждения о том, что в гуманитарных науках в целом и в исторической науке в частности «существует правило золотой середины» – так он сформулировал. И, дескать, это древнее правило особенно бережно надо соблюдать, когда говоришь со студентами, с душами молодыми и метущимися, которых не только обучать надобно, но и воспитывать, нравственно наставлять, учить мыслить правильно и позитивно… Всё это его, ректора, с позволения сказать, формулировки… Я же это правило, это гиппократово «не навреди» якобы несколько раз довольно рискованно нарушал. На что мне указывалось как заведующим, так и деканом.

– Вы в СПГУ служите? – быстро спросил Александр.

– В другом, но тоже известном и престижном университете, – с мимолетным неудовольствием ответил Профессор, поморщился и весело продолжал: – Стало быть, предупреждали, а я снова нарушал. Но мне это все до поры до времени сходило с рук… Нет, ректор не так выразился. «За талант и оригинальность, – сказал он, – всегда приходится платить. Мы это прекрасно понимали и, как могли, защищали вас, нашу гордость и наше научное достояние… Но то, что вы теперь сотворили, – продолжал он, – уже ни в какие ворота не лезет! Из ряда вон! Вопиюще! Голова кругом!» Он еще несколько таких восклицаний сделал и впрямь схватился за голову… Поскольку наступило молчание, я сказал, что если имеется в виду публикация в Интернете, то это не мое «сотворение», а кто-то из студентов напроказил и выложил… Ректор держался за голову, молчал, и вместо него ответил мой заведующий кафедрой: «Это еще хуже, Андрей Владимирович! Еще страшнее!» – «Чем же?» – полюбопытствовал я… На этот раз мне ответил декан: «Тем, что студенты, ваши студенты, похоже, разделяют ваши воззрения. Вы их в них насадили». – «Спасибо, что сравнили меня с садовником, – поблагодарил я. – Всегда считал это самым удачным определением учителя. Но позвольте, коллеги, все данные, которые я привел в своей лекции, были опубликованы в печати или на телевидении. И уж, поверьте, никогда я не утверждал, что Россия умрет в 2062 году! Это действительно из ряда вон и голова кругом!» – «Но вы эти данные так угрожающе сгруппировали и медицину к ним приплели!» – воскликнул заведующий… Тут ректор уронил руки от головы, так что они ударились о стол, возвел очи горе и взмолился: «Господи! Не понимает!.. Ужасно, что вы зачитали этот злосчастный диагноз сейчас, в мае, сразу же после выборов и указов! Вопиюще, что он так или иначе попал в Интернет! И теперь мне телефон обрывают и спрашивают: что у вас происходит? Какие, простите за выражение, лекции вы читаете вашим студентам, будущим педагогам? Вам надоело жить по-человечески?.. Из Смольного два раза звонили. И вот-вот, ожидаю, позвонят из Москвы!.. Вы понимаете, уважаемый, в какое положение вы поставили и себя, и ваших коллег, и весь университет?.. У нас меньше чем через год итоговая аттестация!»

– Ректор у нас когда-то несколько лет учился в ЛГИТМИКе на театральном. Потом оттуда то ли сам ушел, то ли ушли его, – как бы между прочим сообщил Андрей Владимирович и продолжал: – Воззвание свое он закончил весьма впечатляюще. «Себя вы, дорогой Андрей Владимирович, как я вижу, не жалеете. Вы из тех людей, для которых истина, вернее, их собственное представление об истине, дороже всего на свете, и пусть, как говорится, рухнет свод небесный. Но мы-то, ваши руководители, формальные, разумеется, потому что такими, как вы, только Бог может руководить… мы-то – люди трезвые и скромные, знающие свое место, так сказать, мещане от науки. А вы человек, я знаю, добрый и сочувствующий. Пожалейте нас, Христа ради! Напишите заявление об увольнении по собственному желанию. Мы вас душевно проводим, хорошие рекомендации дадим. Молиться за вас будем. За ваш талант. За ваше мужество и самоотверженность»… Я ответил, что собственного желания уходить у меня не имеется, но я подумаю… Ректор вышел из-за стола, сердечно пожал мне руку, проводил до двери и у порога тихо сказал, почти шепнул на ухо: «Подумайте. Обязательно подумайте… Но, если не надумаете, у вас в конце года истекает договор. Сомневаюсь, что вас изберут на следующий срок. Не любят вас. Завидуют сволочи. Вашему таланту завидуют… И тут уже, ясное дело, без похвальных рекомендаций»… Нет, все-таки, думаю, сам ушел из театрального и отправился по комсомольской линии… Ну, за талант мой, господа, если вы не будете возражать!

С этими словами Профессор осушил рюмку и стал запивать пивом.

– Вы заявление уже написали? – поинтересовался Ведущий.

Сенявин, не отрываясь от стакана, покачал головой.

А Драйвер вдруг подал голос:

– Сволочи! Гады и сволочи! Ректор ваш сволочь. И студенты гады ползучие! Такого профессора, такого умника!.. Да будь я ректором вашего сраного университета, я бы вас!.. – С этими словами Петрович выскочил из-за руля, повернулся к Сенявину и вытянул вперед обе руки: – Я бы вас на руках носил! Вот так! От всех защитил! Бляди немытые!

Профессор сначала нахмурился, потом расхохотался. И вместе с ним засмеялся Ведущий. Похоже, оба живо представили, как маленький тщедушный карел будет носить на руках высокого, широкоплечего и тяжелого Андрея Владимировича.

Отсмеявшись Сенявин допил пиво, сел на скамью и сказал:

– Похоже, теперь на все ваши вопросы ответил.

Драйвер вернулся за руль.

Трулль влюбленно смотрел на Сенявина и думал: «Сколько же он может выпить? Ни в одном глазу… Разве что глазки мутными стали».

Помолчали.