Молот Тора

– Вы считаете их русскими? – спросил Ведущий. – У Бердяева в его «Истоках и смысле русского коммунизма»…

– Назовем их хазарами, – перебил Сенявин. – Вернее, неохазарами. У тех, у древних хазар, иудеи управляли разными народами, у которых сам черт не разберет, кто они были на самом деле по национальности… А Ленин даже внешне был похож на хазарина… Эти неохазары тоже объявили себя «рахдонитами» – «знающими путь». И подобно Иисусу Навину… был такой герой в Ветхом Завете… подобно этому ученику великого Моисея, наш лже-Иисус повел за собой на завоевание Земли обетованной. Но не в пространстве, а во времени, назвав ее Светлым Будущим и Коммунизмом, в котором все будут, дескать, равны и счастливы. Он-то, этот лже-Навин – а на деле антихристов Гог – и привиделся поэту Блоку… И очертя голову, страдая и Плотью, и Душой, и разрывая, расстреливая Сердце, отправилась несчастная Россия за новыми своими разумниками-большевиками, не чувствуя и не видя, что ведут ее не вперед в Светлое Будущее, а вспять – в крепостничество и в рабство русское; не в долину священного Иордана, в котором крестился Христос, а в Царство Египетское, с его десятью казнями, не египтянам, а ей предназначенными… Она даже не заметила, как ее, великую женщину, в мужика превратили. На пути через пустыню ее обозвали Советским Союзом, СССР, а прекрасное имя Россия сделали прилагательным и стыдливо спрятали внутри безликого РСФСР.

– А когда Ленин умер и Гог незаметно для всех стал Магогом, казни египетские как раз начались, – продолжал Андрей Владимирович. – Забальзамировав Ленина и поместив его в ступенчатую пирамиду, которую для отвода глаз велели называть мавзолеем, Иосиф – не ветхозаветный Израилев, а наш, неохазарский – себя превратил в фараона и в бога земного. Как древние фараоны, он Советский Союз стал считать своим телом и решал, каким частям его «давать жизнь к носу» – египетское выражение, – а каким не давать, чтоб задохнулись и не мешали. Верующее русское Сердце, Храм наш, он пуще прежнего обескровил, а земную церковь преобразовал в египетское святилище, где ему и Марксу-Энгельсу-Ленину, как Амон-Ра-Птаху, поклонялись и возносили молитвы на съездах, в собраниях и в застольях… Большевиков-неохазар – разных там троцких, каменевых с зиновьевыми, рыковых с бухариными – он одного за другим ввергнул в царство Анубиса, потому как те продолжали считать себя «знающими путь» и верными соратниками Ленина-Навина, вовремя не догадавшись, что Путь может знать только он, Иосиф Божественный. На место этих наивных зазнаек он поставил верных ему служек – древние египтяне называли их хемуу нисут, «царские люди». И в таких же «хемуу» он превратил то, что мы называем творческой интеллигенцией, или Душой. Потому как в Египте всё и вся должно подчиняться фараону и трудиться в его хозяйстве, будь то наука, или искусство, или прочая разного рода инженерия… Рабочих и крестьян, полагаю, и поминать не следует. Это уже не хемуу, не люди, а клетки в едином национальном организме, вернее, даже не клетки, а винтики… Он, Иосиф Ужасный, эти винтики-клетки в такой порядок привел, что заставил народную Плоть выиграть величайшую в истории войну; создал империю, с которой только империя Чингисхана может сравниться. В космос первым советского человека отправил.

Профессор повертел в руке рюмку с водкой, но поставил ее на место и приложился к стакану с пивом.

– Если мне не изменяет память, Гагарин полетел в космос уже при Хрущеве, – заметил Ведущий.

– Да, при Хрущеве, – усмехнулся Сенявин. – Но космическая промышленность и вся оборонно-ракетная мощь при Сталине и благодаря ему были созданы. Хрущев и последующие бабуины лишь пожирали плоды, которые он взрастил.

– Бабуины? Почему бабуины? – поинтересовался Трулль.

– Потому что у бабуинов… у них стадом руководят пожилые самцы с посеребренными спинами, – обрывочно объяснял Профессор, часто прихлебывая из стакана. – У них седина на спине выступает… У них, кстати сказать, тоже коллективное руководство… Сталин, стало быть, умер и Магог ушел. Но бабуины, животные бога Тота, остались… Они по утрам солнце приветствуют, а затем отдыхают, силы берегут, старость свою охраняют и друг друга поддерживают… Они мало на что способны, если их к искусственной почке не подключить… Да и Россия, простите, Советский Союз, сильно ослабла от казней, которые на нее обрушились… И возраст у нее стал почтенный. Когда началась перестройка, ей шестьдесят шесть стукнуло… Через несколько биомесяцев ей вернули прежнее имя – Россия… Но уже вечер настал…И от искусственной почки ее отключили.

Тут Петрович вдруг разразился длинной карельской тирадой, внутри которой безошибочно угадывались русские матерные слова. А потом крикнул Ведущему:

– Давай, быстро сматывайся с правой стороны!

– Зачем?.. Хорошо сидим.

– Сматывайся, говорю! Они нам всё перепутают.

– Кто перепутает, Толя? – удивлялся Ведущий.

Петрович выстрелил новой тирадой и скомандовал:

– За руль, блин, садись, и влево бери! Я буду крутить!

Он, словно воробей, выпорхнул из-за руля и с поразительной скоростью принялся сматывать правые спиннинги.

По-прежнему не понимая причины тревоги, Трулль быстро пересел за руль и повел лодку влево.

– Круче бери! Зацепимся, на хер! – угрожал Петрович.

– Да за кого зацепимся, Толенька? – почти умоляюще произнес Ведущий.

– За гондонщиков, мать их язви!

– Где ты их увидал?.. Они тебе не приснились? – спрашивал Трулль, оглядываясь по сторонам.

– Сейчас нарисуются, – пообещал карел, смотав уже три спиннинга и с той же головокружительной скоростью принявшись за четвертый.

Профессор встал, подошел к бортовому удилищу, но Драйвер крикнул:

– Не трожь! Я сделаю!

Сенявин обмер.

Митя открыл глаза и уставился в Сенявина…

Через минуту именно нарисовалась резиновая лодка – будто на пустом месте возникла метрах в ста от их катера.

– Теперь видишь?! – крикнул Драйвер. Он уже смотал четыре верхних удилища, подтянул крыло-поплавок, освободил первый бортовой спиннинг и принялся за второй. – Говорят тебе – некюмет. Туман-обманка. Только вблизи, блин, заметишь!

Им навстречу двигалась резиновая лодка, утыканная распущенными спиннингами. В лодке сидели четверо человек: два молодых парня и две девицы лет по шестнадцати, из которых одна сидела за рулем. Один из парней пил из бутылки. Другой тискал вторую девицу. Если бы тот, что пил из бутылки, не вытолкнул первую девицу из-за штурвала и не отвернул вправо, лодка и катер наверняка бы столкнулись.

Когда лодки поравнялись бортами, Петрович, уже успевший смотать второй спиннинг, вскочил на скамью и заорал на чухонском наречии, судя по всему, свирепо ругаясь. А затем спрыгнул со скамьи и, подбежав к мотору, вслед уходящей лодке прокричал несколько фраз на русском отборном. Никто ему не ответил. Рулевой опустил голову. Парочка расцепила объятия, и парень обе руки прижал к груди, а девица хихикала и помогала встать на ноги другой девице, которая от толчка упала на пол лодки.

– Они, суки, все пьяные, – пояснил Петрович и в сердцах уточнил, в какую часть тела у них проник алкоголь. Но вдруг заметил, что на него смотрит Сенявин, захлопал белесыми ресницами и испуганно затараторил: – Ради бога, профессор! Пардону прошу! Говно во мне вскипело, и я не сдержался!.. Если б я вовремя не угадал, перехлестнулись бы на фиг. Пришлось бы часа два или три…

С деланой суровостью Сенявин смотрел на Драйвера, с трудом сдерживая улыбку. Петрович же обернулся к Ведущему и в спину ему продолжал выстреливать:

– Тот, за рулем, – вепс, понимает по-нашему. А другой – начальник у них. Русский. Мы их гондонщиками называем. У них там, – он махнул рукой в сторону берега, – лагерь. Детский, по ходу. А они как бы вожатые. Девок берут и с ними типа рыбачат. Ну ты понял. Как будто им на земле тухло… Меня это, Саня, выбешивает. Они ведь управлять не умеют, костюмов не надевают, гондоны их на воде неустойчивые. К тому же они еще все время нетрезвые.

– Хрен с ними, Петрович! Не заморачивайся! – посоветовал Трулль.

– С ними-то хрен! Так они, прикинь, и детей с собой часто берут. Набьют в лодку человек по двадцать и мотыляются с ними вдоль берега!

– А вы куда смотрите? – спросил Трулль.

– А что ты с ними сделаешь? У них большой лагерь. Человек двадцать качков. Хозяин крутой. Менты у него на подкормке. Олег наш Виталич один раз пытался с ними стрелку забить. Но ему знающие люди объяснили: сиди на жопе ровно!

– Ладно. Вернемся на базу – позвоню одному человечку, чтобы порядок у вас навел, – пообещал Ведущий.

– Только смотри звонок не сломай. Тут тебе не столица, – вдруг будто огрызнулся карел.

Трулль на него обернулся и, солнечно улыбнувшись, возразил:

– Кончай негативить, Петрович. С этой темы мы соскочили. Давай ставить спиннинги.

– Не вопрос, – быстро ответил Драйвер и с надеждой спросил: – А может, с этой стороны теперь старенькие поставим?

– Нет, давай новые, японские попробуем: минношки.

Петрович сел за руль. Александр стал доставать из своего чемоданчика новейшие японские воблеры и прикреплять их к удилищам.

Ни Профессор, ни Митя в переговорах не участвовали. Профессор успел налить себе и осушить стакан пива. Митя сидел на противоположной скамье и неотрывно смотрел на Сенявина, следя за его движениями. И вдруг заговорил:

– Я вас внимательно слушал. А глаза закрыл, чтобы не кашлять и вам не мешать. Я, когда сел в лодку, заметил, что, когда у меня закрыты глаза, я не кашляю.

Андрей Владимирович в это время закусывал и чуть не поперхнулся соленым огурчиком. А Митя продолжал:

– Мне понравился тот портрет, который вы нарисовали. Интересно и образно. Потому что именно художественно, а не научно. Я согласен, что научно изучать живое невозможно. Потому что оно все время меняется. Или тут нужна какая-то совершенно особая наука.

Насмешливо глянув на Сокольцева, Андрей Владимирович произнес:

– Благодарю вас за ваше внимание и вашу высокую оценку.