Псы в городе волка

– Хохол, я не жестокий, я – справедливый, а на чай всегда заходите, уже вскипел, наверно! Чего ты, Лёшка, нос повесил? – обратился бригадир к молчаливо разглядывающему грязный пол парню, – Ты там накуролесил?

В ответ Лёшка кивнул головой.

– Сослепу перила снёс, что ли?

– Не, собаки испугался…

– Какой ещё собаки?

– Ну, такой… она ещё на волка или на лайку похожая. Серебристая такая и глаза светлые…

Бригадир уже собрался уходить, но, услышав про собаку со светлыми глазами, снова придержал начавшую закрываться дверь.

– Хаски, что ли, примерещилась? – спросил он Лёшку.

– Почему «примерещилась»? – обиженно возразил парень, – Я почти нос к носу с ней столкнулся.

– Да потому и примерещилось, что не может быть такого! Извели давным давно таких собачек, нету их больше, мифы всё это! – бригадир скоро глянул на свои часы, – Всё, пацаны, полчаса на всё про всё и скоренько, скоренько!

– Горыныч! – протянул к нему руки Сашок, – Ну, будь человеком?!

– Бери кувалду, и дуй с ней котлы разбирать! – донеслись из коридора слова удаляющегося бригадира.

За звуком его шагов медленно затворилась дверь, напоследок пропев петлёй свою протяжную песню.

– Ну, вот, чего он на тебя набросился? – глядя в закрывшуюся за бригадиром дверь, произнёс Сашок сквозь зубы, – Скажи, Лёха, чего это он вдруг старые перила пожалел, один чёрт, тут всё рухнет скоро, – не подопрёшь!

– А что ты это у меня спрашиваешь? Вот задал бы ему сам такой вопрос, он бы тебе враз на все вопросы лично ответил!

– Да, Лёха, чего не говори, а Игорёк – мужик конкретный, завсегда даст ответ по любому вопросу. Видишь ли, Саша Сурьманюк к нему по-человечьи, а он, татарва хренова, говорит, что весь опохмел сегодня будет не где-нибудь с музыкой в ресторации, за столом роскошным, а в пыльной и не менее шикарной кочегарке, на ржавом котле с тяжеленной побойней в руках! Эх, жизнь наша бекова, – нас имеют, а нам – некого! Одна надежда на Зайчика, тот завсегда про товарищей не забывает, должно быть, он скоро сюда с тягачом подтянется.

Сашка наклонился к углу комнаты и извлёк оттуда пару носков, совершенно непохожих друг на друга: один носок был когда-то светлым и длинным, а второй – тёмно серый, и в длину много короче первого, такая разница была явно заметна даже такому, как теперь, невооружённому и не опохмелёному взгляду их хозяина. Сашка поискал в углу глазами, в надежде обнаружить что-нибудь подходящее этой разнопарке, но ни в углу, ни рядом и вокруг, куда он тоскливо взирал, ничего похожего по цвету и размеру не нашёл. Оставалось последнее место, где, вероятнее всего, скрывалась предательская пара, но нагибаться ниже и, стоя на четвереньках, рассматривать ворох тряпья под своей кроватью, сегодняшним утром было выше даже для оставшихся Сашкиных сил.

Плюнув в пыльный угол, Сашка засопел и принялся своими крупными пальцами сосредоточенно разминать задеревеневшие подошвы разных носков…

Называя за глаза бригадира «татарвой», Сашка намекал не только на город и ту местность, где Игорь появился на свет, но и на его внешность, очень сильно смахивающую чертами лица на далёкого предка кочевого народа. Вся его жизнь была тому подтверждением, – мотыляла она его по всей, некогда огромной стране, вдоль и поперёк: из широкого раздолья степей – в густые и дремучие леса, выносила оттуда по бурным рекам прямо к морю, где сажала на пароход и отправляла за тридевять земель ловить неведомую рыбу, на краю света белого. Один раз ему даже пришлось зимовать в какой-то пустыне, пыльной, очень душной и ужасно далёкой. Несмотря на явные признаки родства с древними монголами, бригадир имел русских отца и мать, носил фамилию Смирнов, немного верил в Бога и, выходя из себя, крыл пятиэтажно по матушке и по батюшке, родным, великим и могучим, всех и всякого, когда те его ужасно сильно доставали.

Обладая высокой, но не очень выразительной по силе фигурой, бригадир, в школьные годы активно занимавшийся баскетболом и бывший в той команде неплохим разыгрывающим, имел какую-то внутреннюю силу, возникавшую у него неизвестно откуда и, несмотря на то, что годы слегка сутулили его фигуру, оставался достаточно крепким, с каким-то внутренним стержнем. Про него так и говорили, что он, как будто бы «целый лом проглотил». Лом внутри с годами слегка согнулся и, если кто-то начинал сомневаться в его твёрдости, а и, того хуже, позволял себе неразумно отпускать по поводу и без разного рода вольности, очень быстро знакомился с тяжёлой рукой бригадира. Длинные, как у пианиста, пальцы, сильно огрубевшие со временем, собирались в кулак и тяжело припечатывали с первого раза. Испытавшие на собственной шкуре, сравнивали это явление с ударом свинцовой кувалды, которая, не отскакивая, крепко прилипает и просто всё сносит своей, с виду не очень большой, массой. Глядя на сухую фигуру бригадира, все мужики дивились, подозревая подвох, брались с ним полусерьёзно бороться на руках, но, ни в шутку, ни в серьёз, одолеть бригадира ни у кого из них не получалось.

Имея скрытую силу, бригадир никогда не выставлял её напоказ и, тем более, никогда не хвастался ею. Всё свободное от работы время он старался проводить с раскрытой книгой, а уж прочитать перед сном страничку-другую у него давно уже вошло в крепкую привычку. Может быть, поэтому, а, может, и нет, но ребята из бригады называли его «наш Ильич», или просто «Горыныч», втихую посмеиваясь над ним за то, что он из каждой брошенной квартиры городка натаскал себе в комнату целую кипу книг. Зубоскалы, незлобно перешёптываясь, говорили, что бригадир поклялся не покидать этого места, покуда не будет прочитана последняя из принесённых книг, и вот теперь, ночами, в преддверии скорой зимы, торопится, и старательно перечитывает всю кипу у себя под одеялом при свете карманного фонарика, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь ненароком не заметил его за этим занятием. Игорь с капитанским спокойствием относился к подобного рода шуткам, смиренно пропуская их мимо своих ушей, но лишь до той поры, пока эти разного рода шутки не переходили дозволенной грани, и тогда, по еле заметной, но резко полыхнувшей в его глазах стали, или какому-нибудь уже совсем малому, но нервному движению, моментально схваченному шутниками, всё сворачивалось и затухало достаточно быстро.

Среди ребят своей бригады, знакомых, да и вообще, в жизни, Игорь Смирнов пользовался большим уважением, и причиной тому была не его потаённая физическая сила, а явное твёрдое слово, которое бригадир, уж если давал, то всегда держал сам и требовал того же исполнения и от других.

Возвратившись с крыльца, Лёшка зацепил пустым ведром приставленный к стене металлический прут. Торопясь, да ещё в потёмках, он не заметил его и теперь грохнул по нему так, что у него чуть ведро из руки не выскочило. Железка отскочила от стены и, извиваясь своим погнутым телом, застучала на стыках дощатого пола.

«Примерещилось, как есть, точно, примерещилось, а как же иначе?» – вспоминая утреннее событие, застыл он взглядом на притихшей железке, за которую в страхе совсем недавно так крепко схватился двумя руками.

– Бригадир же сказал, что померещилось, значит, так оно и было! – пытаясь оторвать взгляд от затихшего на полу немого свидетеля происшедшего, прошептал Лёшка.

Словно из глубокого тумана тут же на него, откуда-то со стороны и сверху одновременно, беззвучно выплыла огромная фигура бригадира. Заслонив собой единственный луч света, с трудом пробившийся сквозь закопченное временем небольшое окно, она неторопливо заполнила всё пространство коридора. Лёшка затряс головой, пытаясь сбросить пелену с глаз и прогнать внезапное видение, но фигура бригадира лишь немного качнулась в сторону, оставаясь стоять на своём месте, полуприкрытая серым туманом, а железка, какой-то сверхъестественной силой, накрепко приковала к себе взгляд и никак не хотела его отпускать.

– Чёртушка, ну позабавился, и хватит! Поиграл, – отпусти! – почему-то вспомнив свою бабушку, прямо себе под ноги, тихонечко заскулил Лёшка, – Сгинь, пропади!

Вместо того, чтобы раствориться в тумане окончательно, неясная фигура нечистого стала материализовываться. Приобретая форму и явные очертания, она надвигалась прямо на Лёшку с неотвратимостью паровоза, увиденного однажды в детстве, не хватало только густых клубов чёрного дыма, бьющих высоко в небо из трубы, похожей на цилиндр капиталиста, растворяющихся в воздухе клубов сизого пара по его бокам и адского пламени, вырывавшегося где-то в районе подбрюшья этой ужасной машины! В том, что всё это должно появиться сию же секунду, Лёшка даже не сомневался, он просто застыл и ждал с покорностью обречённого, когда на него навалятся эти огромные красные колёса, без устали тягавшие туда-сюда отполированные скелеты шатунов, накроют его страшным грохотом и размолотят в невесомую пыль!