Выше звезд и другие истории

Через некоторое время большое тело зашевелилось и вскоре село. Все в нем обвисло и ослабло. Мощная красивая голова безвольно висела на плечах. Нижняя губа полуоткрыла зубы. Глаза смотрели в одну точку, в темноту, в пустоту, в небытие в центре Уильяма Хейбера; они больше не были непрозрачные – они были пустые.

Орру стало физически страшно, и он попятился от этого человека.

Нужно позвать на помощь, подумал он, я один не справлюсь… Он вышел из кабинета, пересек незнакомую приемную, сбежал вниз по лестнице. Раньше он никогда не был в этом здании и понятия не имел, что это и где. Оказавшись на улице, он понял, что находится в Портленде, но не более того. Похожих улиц вблизи парка Вашингтона или на Западных холмах не было. Он по такой никогда не ходил.

Пустота хейберовского существа, действенный кошмар, излученный его спящим мозгом, порвали связи. Преемственность, которая раньше всегда наблюдалась между мирами и временными пластами орровских снов, была уничтожена. В мир проник хаос. Воспоминаний о жизни в действительности, где он теперь оказался, у Орра было мало, и они все были бессвязные. Почти все, что он знал, происходило из других воспоминаний, их других привидевшихся во сне времен.

Другие люди, проникающие в суть вещей не так глубоко, к такой перемене существования могли бы приспособиться легче, но, не зная, как ее объяснить, больше бы испугались. Они бы обнаружили, что вдруг мир кардинально и бессмысленно изменился без какой-либо рациональной причины. Сон доктора Хейбера повлечет за собой много страха и смерти.

И потерь. Потерь.

Он знал, что потерял ее, знал с тех самых пор, как с ее помощью вступил в пустоту страха, окружившую сновидца. Она пропала вместе с миром серых людей и огромным фальшивым зданием, куда он забежал, оставив ее одну в рушащемся и расползающемся кошмаре. Ее не стало.

Он не пытался позвать кого-то на помощь Хейберу. Хейберу уже было не помочь. Да и ему самому тоже. Он сделал все, что мог в жизни сделать. Он шел по рассеянным улицам. Судя по знакам, он оказался в северо-восточной части Портленда, которую он никогда толком не знал. Дома здесь были низкие, и иногда на перекрестках на фоне темнеющего апрельского неба показывалась гора. Орр заметил, что извержение остановилось; точнее, никогда не начиналось. Пепельно-фиолетовая гора Худ спала. Спала и видела сны.

Орр шагал без цели – по одной улице, затем по другой. Он так устал, что иногда ему хотелось прилечь отдохнуть прямо на тротуаре, но он шел дальше. Наконец он оказался недалеко от реки и деловых кварталов. Город, наполовину уничтоженный, наполовину преображенный, свалка грандиозных замыслов и нагромождение отрывочных воспоминаний, являл собой бедламское столпотворение; огонь и безумие перекидывались от дома к дому. Но при этом люди продолжали заниматься своими привычными делами: двое мародеров грабили ювелирный магазин, а мимо них шла по улице женщина с орущим, раскрасневшимся младенцем на руках и направлялась явно домой.

Где бы он ни был, этот дом.

11

Свет спросил у Отсутствия: «Ты есть или тебя нет?» Отсутствие не ответило[14 - Перевод В. Малявина.].

    Чжуан-цзы, глава XXII

Когда тем же вечером Орр пытался найти в хаосе пригородов дорогу к Корбетт-авеню, его остановил какой-то альдебаранский пришелец и предложил пойти за ним. Орр послушно пошел. Через некоторое время он спросил пришельца, не зовут ли его Тьюак Эннбе Эннбе, но спросил без особой уверенности и, судя по всему, не особенно огорчился, когда пришелец весьма обстоятельно объяснил, что его, Орра, зовут Жор Жор, а пришельца – Энемемен Асфах.

Существо отвело его в свою квартиру недалеко от реки, расположенную над мастерской по ремонту велосипедов и рядом с Евангельской миссией вечной надежды, в которой сегодня народу было полно. Сейчас по всему миру вопрошали разных богов – более или менее вежливо – в надежде получить объяснение тому, что произошло между 6:25 и 7:08 по времени тихоокеанского побережья США. Когда они поднимались по темной лестнице на второй этаж, из-под половиц донеслись трогательно нестройные голоса, поющие гимн «Скала вечная». Придя в квартиру, пришелец предложил, чтобы Орр, поскольку он выглядит уставшим, лег на кровать.

– «Сон, распускающий клубок заботы»[15 - Цитата из пьесы «Макбет» У. Шекспира (акт II, сц. 2), перевод М. Лозинского.], – сказало существо.

– «И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность»[16 - Цитата из пьесы «Гамлет» У. Шекспира (акт III, сц. 1), перевод М. Лозинского.], – ответил Орр. Ему подумалось, что в манере общения пришельцев есть что-то занятное, но он слишком устал, чтобы об этом размышлять.

– А где будете спать вы? – спросил он, тяжело опускаясь на постель.

– Ни где. – Бесцветный голос пришельца разделил слово на две равно важные части.

Орр нагнулся развязать шнурки: не хотелось отплатить инопланетянину за доброту, испачкав ботинками его одеяло. От наклона голова закружилась.

– Устал, – сказал он. – Много сегодня сделал. Точнее, не много, а что-то. Единственную вещь, которую сделал за всю жизнь. Нажал на кнопку. Вся воля, вся накопленная сила моего существования ушла на то, чтобы нажать одну треклятую кнопку «Выкл.».

– Вы хорошо прожили, – сказало существо.

Оно стояло в углу, судя по всему, намереваясь там стоять до бесконечности.

Оно там не стоит, подумал Орр, по крайней мере, не стоит так, как я бы стоял, сидел, лежал, существовал. Оно там стоит, как я бы мог стоять во сне. Оно там находится в том же смысле, как люди где-то находятся во сне.

Орр лег. Через темное пространство комнаты до него явственно доходили излучаемые инопланетным созданием жалость и заботливое сострадание. Оно видело его – не глазами, правда, – как недолговечное, не защищенное броней странное существо из плоти, бесконечно уязвимое, дрейфующее в морях возможного, – существо, нуждающееся в помощи. Орр не возражал. Он действительно нуждался в помощи. Усталость овладела им, подхватила его, как течение в море, в которое он медленно погружался. «Эр перренне», – пробормотал он, отдаваясь на волю сна.

«Эр перренне», – беззвучно ответил Энемемен Асфах.

Орр заснул. Он видел сны. Трудностей ни в чем не было. Его сны, глубокие и безвредные, как волны в открытом море вдали от берегов, приходили и уходили, вздымались и опускались, ни к чему не прибиваясь и ничего не меняя. Они танцевали свой танец среди всех прочих волн в море бытия. Сквозь его сон проплывали огромные зеленые морские черепахи, пронзающие глубины с основательной, неиссякаемой грацией существ в своей стихии.

В начале июня деревья оделись листвой и зацвели цветы. По всему городу старомодные портлендские розы, живучие, как сорняки, распустились крупными розовыми каплями на шипастых стеблях. Жизнь постепенно налаживалась. Укреплялась экономика. Люди стригли газоны.

Орр был в федеральном приюте для душевнобольных в Линнтоне, что к северу от Портленда. Его здания, возведенные в начале девяностых, стояли на высоком обрыве, под которым расстилались заливные луга Уилламетта и с которого открывался прекрасный вид на элегантные готические арки моста Сент-Джонс. В конце апреля и в мае здесь случился страшный наплыв пациентов, не выдержавших необъяснимых событий того вечера, который теперь называли Переломом, но с тех пор поток новых постояльцев поутих и приют вернулся к своей обычной жутковатой жизни с неизменно переполненными палатами и нехваткой персонала.

Высокий, вкрадчиво говорящий санитар проводил Орра на верхний этаж северного крыла, где находились одиночные палаты. Дверь в это крыло, как и двери всех помещений в нем, была массивная, с забранным решеткой глазком в пяти футах от пола и заперта на замок.

– Он не буйный, – объяснял санитар, открывая коридорную дверь, – никогда не начинал драк. Но уж очень плохо влияет на соседей. Мы пробовали его в одну палату, в другую – бесполезно. Соседи от него в ужасе. Я такого никогда не видел. Они все друг на друга влияют, то кто-нибудь панику поднимет, то ночью вся палата на ушах стоит, но такого никогда не было. Они его дико боялись. Ночами в двери скреблись, лишь бы их от него забрали. Хотя он просто лежал на кровати. Да уж, чего здесь только не насмотришься. А ему, наверное, все равно, где быть. Пришли.

Санитар открыл дверь палаты и вошел первым.

– К вам пришли, доктор Хейбер.

Хейбер похудел. Белая с голубым пижама на нем висела. Волосы и борода были подстрижены короче обычного, но выглядели чистыми и ухоженными. Он сидел на кровати и смотрел в пустоту.

– Доктор Хейбер, – сказал Орр, но голос его подвел: его скрутило от чувства жалости и страха. Он знал, на что смотрит Хейбер. Он сам это видел. Хейбер смотрел на мир после апреля 1998-го. Он смотрел на мир, не укладывающийся в сознание; он видел кошмарный сон.

В одном стихотворении Томаса Стернза Элиота птица говорит, что человечество не выносит избытка реальности[17 - Имеется в виду первая часть поэмы «Бёрнт-Нортон» из сборника Т. С. Элиота «Четыре квартета» (1943). В переводе С. Степанова: «– Спеши, спеши, – говорила птица, – ведь людям / Труднее всего, когда жизнь реальна». В переводе А. Сергеева: «Иди же, иди! – Человекам невмочь, / Когда жизнь реальна сверх меры». В переводе Я. Пробштейна: «Смелей же, смелей, – повторяла птица. – Человеку / Не выжить в слишком реальной жизни».], но птица ошибается. Человек в течение восьмидесяти лет способен нести на себе весь вес Вселенной. Не выдерживает он нереальности.

Хейбер пропал. Он утратил чувство жизни.

Орр попытался еще что-то сказать, но не нашел слов. Он попятился из палаты, и санитар, вышедший сразу за ним, запер дверь.

– Не могу, – сказал Орр. – Пути нет.

– Нет, – повторил санитар.

И пока они шли по коридору, добавил своим тихим голосом:

– Доктор Уолтерс говорит, он был многообещающий ученый.

В центр Портленда Орр вернулся на речном трамвайчике. С транспортом по-прежнему царила неразбериха: по всему городу в хаотическом порядке громоздились фрагменты, остатки и зачатки примерно шести разных систем общественного транспорта. Около Колледжа Рида была станция метро, но самого метро не было; фуникулер в направлении парка Вашингтона доходил только до туннеля под Уилламеттом, который обрывался на середине реки. Между тем некий предприимчивый гражданин переоборудовал прогулочные кораблики, возившие туристов по Уилламетту и Колумбии, под речной транспорт, который теперь по расписанию ходил между Линнтоном, Ванкувером, Портлендом и Орегон-Сити. Ездить на них было приятно.

На поездку в психиатрическую лечебницу Орр потратил свой обеденный перерыв, прихватив еще немало времени. Его работодателю, Энемемену Асфаху, было безразлично, сколько времени работают сотрудники, лишь бы работа выполнялась. Когда ее делать, решал сам человек. Орр значительную часть своей выполнял в уме, когда по утрам, прежде чем встать, еще час лежал в кровати в полудреме.

Так что в «Кухонную раковину» он вернулся и сел за свой кульман в мастерской только в три часа. Асфах тем временем обслуживал посетителей в демонстрационном зале. У него на фирме работали три дизайнера, и были заключены договоры с массой сторонних подрядчиков, которые изготавливали всевозможные кухонные принадлежности: миски и тарелки, кастрюли и сковородки, приборы для готовки и прочую утварь – все, кроме бытовой техники. После Перелома в промышленности и системе сбыта началась чудовищная неразбериха, международное и национальные правительства на долгие недели впали в такой ступор, что в экономике сам собой установился свободный рынок и мелкие частные компании, сумевшие выжить или возникшие как раз в эти дни, оказались в выигрышном положении. В Орегоне часть этих компаний, предлагающих те или иные промтовары, принадлежала альдебаранцам, которые показали себя хорошими управленцами и превосходными продавцами, хотя на все должности, требующие ручного труда, им приходилось нанимать землян. Правительство относилось к ним лояльно, потому что они охотно соблюдали все правила и ограничения, которые власти вновь вводили, по мере того как мировая экономика постепенно приходила в себя. Даже опять заговорили о таких вещах, как валовой национальный продукт, а президент Мердль пообещал, что вернуться к нормальной жизни удастся к Рождеству.

Асфах торговал не только оптом, но и в розницу, и «Кухонная раковина» привлекала покупателей качеством продукции и умеренными ценами. После Перелома домохозяйки, которые в тот апрельский вечер вдруг обнаружили, что готовят на каких-то неожиданных кухнях, начали эти кухни переоборудовать и наведывались в «Раковину» все чаще. Орр рассматривал образцы дерева для разделочных досок, как вдруг из торгового зала донеслось: «Покажите-ка этот венчик», – и, поскольку голос напомнил ему голос жены, он сам заглянул в зал. Асфах что-то показывал невысокой коричневой женщине лет тридцати с коротко стриженными жесткими черными волосами на скульптурно вылепленной голове.

– Хезер. – Он сделал шаг вперед.

Она обернулась. Посмотрела на него взглядом, показавшимся очень долгим.

– Орр? Джордж Орр, правильно? Когда мы с вами встречались?

– Во время… – замялся он. – Вы разве не юрист?