Выше звезд и другие истории

Из деревень и с ферм, находившихся к югу и западу от Шанти, забрали больше сотни мужчин, чтобы начать работы в новых поместьях Южной долины. Отряд Льва достиг цели ближе к полудню, когда туман уже поднялся и плыл извивающимися полосами над Мельничной рекой. На Южной дороге кое-где были выставлены посты из охранников, которые должны были помешать возмутителям спокойствия присоединиться к отрядам, отправленным на принудительные работы. Прибывшим роздали орудия труда – мотыги, кирки, мачете – и, распределив на группы по четыре-пять человек, тут же заставили приступить к работе. Каждая из таких групп находилась под надзором охранника, вооруженного плеткой или мушкетом. Ни для работников, ни для тридцати человек охраны не было построено даже шалашей. Когда наступила ночь, они с трудом разожгли костры из мокрых сучьев и улеглись спать прямо на пропитанную водой землю. Еду им, правда, дали, но хлеб настолько размок, что превратился в глинистую кашу. Охранники, собравшись кучкой, что-то злобно ворчали. Жители деревень тоже не умолкали. Сперва ответственный за проведение всей операции офицер, капитан Эдем, пытался запретить разговоры, опасаясь, что шантийцы замышляют недоброе; затем, обнаружив, что одна группа спорит со второй, члены которой стояли за ночной побег, он оставил их в покое. У него не было ни малейшей возможности помешать шантийцам исчезнуть в ночи по одному – по двое; разумеется, он всюду расставил посты, охранники были вооружены мушкетами, однако во тьме ничего не видели, и в такой дождь не было никакой возможности развести костры поярче. И они не успели создать «огороженную территорию» для рабочих, как им было приказано. Крестьяне хорошо справились с тяжелой работой по расчистке участка, однако проявили поразительную тупость, когда от них потребовали построить хоть какую-нибудь ограду из срубленных ветвей, а охранники ни за что не согласились бы отложить оружие, чтобы выполнить подобную задачу.

Капитан Эдем велел своим людям сторожить в оба глаза; сам он в ту ночь вообще не ложился.

Утром все, и охранники, и крестьяне, как будто были на месте, хотя двигались еле-еле в промозглой туманной сырости, и потребовалось несколько часов, чтобы костры наконец разгорелись и был приготовлен жалкий завтрак. Затем снова были розданы орудия труда – мотыги с длинными ручками, мачете из дрянной стали, кирки и тому подобное. Их получили сто двадцать человек, а остальные тридцать взяли в руки свои плетки и мушкеты. Неужели крестьяне не понимают, что могут сделать, и притом без особого труда? Капитан Эдем был потрясен. Под его изумленным взглядом они цепочкой проследовали мимо кучи инструментов, в точности как и вчера, взяв что кому требовалось, и снова принялись расчищать склон прибрежного холма от кустарника и подлеска. Трудились они не жалея сил; они хорошо умели делать эту работу, не обращали особого внимания на окрики и команды охранников и сами разделились на группы, выполняя это тяжелейшее задание. Большинство охранников выглядели злыми, продрогшими и совершенно ненужными здесь; настроены они были мрачно, с тех пор как испытали неполное удовлетворение, поднимая крестьян среди ночи, отсеивая мужчин, но не получая никакого отпора.

Лишь ближе к полудню показалось наконец солнце, однако уже к середине дня облака вновь сгустились и стал накрапывать дождь. Капитан Эдем велел устроить перерыв на обед – еще одна пайка совершенно размокшего хлеба, – и, когда к нему подошел Лев, как раз наставлял двух охранников, которых намеревался отослать в Столицу за свежим запасом продовольствия и парусиной для палаток и матрасов.

– Одному из наших людей срочно нужен врач, а двое слишком стары для подобной работы. – Он указал на Памплону, который сидел, беседуя с Лионом, и на двух совершенно седых старцев; голова Памплоны была перевязана куском материи, оторванной от рубашки. – Этих троих необходимо отправить назад, в деревню.

Лев вел себя не как подчиненный с начальником, но очень вежливо и спокойно. Капитан смотрел на него оценивающе, однако без предубеждения. Анхель уже указал ему вчера на этого маленького курчавого парнишку, одного из вожаков Шанти-тауна; было совершенно очевидно, что крестьяне тоже в первую очередь смотрят на Льва – какие бы приказы им ни отдавали, как бы им ни угрожали, – ожидая, что именно скажет он. Получили ли они от него какие-то указания и как это могло произойти, капитан Эдем не знал, поскольку не заметил, чтобы Лев сам отдавал какие бы то ни было приказы; но если этот мальчишка все же является их лидером, то и капитану Эдему лучше иметь дело именно с ним. Более всего во всей этой ситуации капитана Эдема раздражало полное отсутствие какой бы то ни было структуры. Он отвечал здесь за все и тем не менее как бы не имел права распоряжаться свыше тех пределов, которые как работники-шантийцы, так и его собственные подчиненные установили для него. Охранники в лучшем случае выполняли его приказы, а теперь к тому же были глубоко разочарованы и считали, что их неправильно используют; ну а с шантийцами вообще ничего не разберешь. Поразмыслив так и сяк, Эдем пришел к выводу, что полагаться может только на свой мушкет; с другой стороны, еще девять человек из его отряда были вооружены такими же мушкетами.

Так что лучше было не выбирать – тридцать против ста двадцати или один против ста сорока девяти; самое разумное в данной ситуации, очевидно, – проявить должную твердость, но без особого нажима; и ни в коем случае не лезть напролом.

– Это всего лишь рубец от плетки, – тихо ответил он молодому человеку. – Разрешаю ему пару дней не работать и полежать. А старики вполне могут присматривать за готовящейся пищей; пусть высушат этот хлеб и поддерживают в кострах огонь. Уйти нельзя никому, пока вся работа не будет выполнена.

– Рана достаточно глубокая. Он потеряет глаз, если не позаботиться вовремя. И у него сильные боли. Его совершенно необходимо отправить домой.

Капитан размышлял.

– Ну хорошо, – сказал он наконец. – Если он не может работать, пусть идет домой. Но один.

– Это слишком далеко, чтобы он смог добраться в одиночку, без помощи.

– В таком случае он останется здесь.

– Нет, нужно его отнести на носилках. Для этого потребуются четверо.

Капитан Эдем только пожал плечами и отвернулся.

– Сеньор, мы решили не работать до тех пор, пока о Памплоне соответствующим образом не позаботятся.

Капитан снова повернулся к юноше лицом, однако нетерпения не проявил, лишь внимательно посмотрел на него:

– Вы решили?..

– Как только Памплону и этих стариков отправят домой, мы тут же снова приступим к работе.

– У меня приказ Совета, – сказал капитан, – а вы обязаны подчиняться моим приказам. Ты должен как следует объяснить это своим людям.

– Послушайте, – сказал Лев без особой теплоты, но и без малейшего раздражения, – мы пока решили продолжать эту работу, потому что она действительно необходима: наше сообщество нуждается в новых земледельческих территориях, а здесь очень хорошее место для деревни. Но ничьим приказам мы не подчиняемся. Мы подчинились вашему насилию, желая избежать увечья и смертей с обеих сторон. Но в данный момент жизнь этого человека, Памплоны, под угрозой, и если вы ничего не сделаете, чтобы спасти его, тогда это придется сделать нам. То же самое и по поводу двоих стариков; они не могут оставаться в дождь под открытым небом. У Старого Солнца артрит. Так что пока всех троих не отошлют домой, мы к работе приступить не сможем.

Круглое смуглое лицо капитана Эдема побледнело. Его босс, молодой Макмилан, велел ему: «Возьми пару сотен крестьян и заставь их расчищать участок на западном берегу Мельничной реки, ниже брода». И это был настоящий приказ, а дело предстояло нелегкое, однако вполне достойное настоящего мужчины и заслуживающее определенного вознаграждения. Но похоже, ответственность за порученное дело лежала на нем одном. Охранники едва подчинялись ему, а жителей Шанти-тауна вообще понять было невозможно. Сперва они были напуганы и невероятно покорны, теперь же пытались приказывать ему самому. Если они действительно не боятся его вооруженных людей, то какого черта теряют время на пустые разговоры? Если бы он сам был одним из них, то послал бы все это подальше и постарался раздобыть мачете! Их же вчетверо больше, и охранники успеют убить максимум человек десять, прежде чем их поднимут на вилы и отберут все мушкеты. Эдем воспринимал поведение шантийцев как совершенно бессмысленное и даже постыдное, недостойное мужчин. Да откуда тут, в этом диком краю, взяться самоуважению? Серая, дымящаяся от дождя и тумана река, заросшая спутанными травами болотистая долина, жидкая каша, которую полагается считать хлебом, ледяная спина, к которой прилип промокший насквозь мундир, надутые злобные физиономии охранников, спокойный голос этого странного мальчишки, который указывает ему, капитану Эдему, что нужно делать, – нет, это уж чересчур. Он передернул плечом, и мушкет оказался у него в руках.

– Послушай-ка, – сказал он. – Ты и все остальные немедленно приступите к работе. Немедленно. Иначе я прикажу тебя связать и отправить в Столицу, в тюрьму. Выбирай.

Он говорил негромко, но все остальные, и охранники, и крестьяне, тут же обратили на них внимание. Многие шантийцы встали, отошли от костров и собрались в кучки – все в черной болотной грязи, мокрые волосы прилипли ко лбам. Прошло несколько мгновений, наверное всего несколько секунд, не больше полминуты, но и этот срок показался ему очень долгим; в воцарившейся тишине слышался лишь стук дождя по сырой земле вокруг, по ветвям срубленных кустов на крутом берегу реки и по листьям хлопковых деревьев у самой воды – дробное, негромкое постукивание капель.

Глаза капитана Эдема, пытаясь охватить все разом – охранников, крестьян, груду рабочего инструмента, – встретились со взглядом Льва и замерли.

– Мы решили твердо, сеньор, – сказал юноша почти шепотом. – Что же теперь?

– Скажи им, чтоб начинали работу.

– Хорошо! – Лев обернулся. – Рольф, Ади, не могли бы вы быстренько сделать носилки? А потом вы двое и двое жителей Столицы понесете Памплону назад в Шанти. Томас и Солнце тоже пойдут с вами. Ну а все остальные пусть приступают к работе, хорошо? – И он следом за крестьянами направился к куче мотыг и мачете.

Шантийцы разобрали инструмент и неспешно двинулись вновь по склону холма, врубаясь в гущу травы и кустов, корчуя особенно упорные растения.

Капитан Эдем, ощущая под ложечкой холодок, повернулся к своим людям. Те двое, которым он прежде велел отправиться в Столицу, стояли ближе всего.

– Сперва вы будете сопровождать этих больных в деревню. А к вечеру вернетесь сюда и приведете с собой столько же здоровых. Понятно? – Он заметил Анхеля с мушкетом в руках; Анхель смотрел прямо на него. – Вы пойдете с ними, лейтенант, – сухо велел он.

Оба охранника с тупым видом отдали честь; Анхель продолжал смотреть на него откровенно нагло, насмешливо.

В тот вечер у костра, где готовилась пища, к капитану снова подошли Лев и трое других крестьян.

– Сеньор, – сказал старший из них, – мы решили, что будем работать здесь ровно одну неделю; это будет нашим вкладом в общее дело. Но и столичные жители тоже должны работать с нами вместе. Сами понимаете, куда это годится, когда двадцать или тридцать здоровых мужчин стоят рядом без дела, пока мы вкалываем.

– Отведите этих людей туда, где им полагается быть, Мартин! – обратился капитан к охраннику, стоявшему на посту.

Тот выдвинулся вперед, выразительно взявшись за ручку плетки; крестьяне переглянулись, пожали плечами и вернулись к своему костру. Самое главное, подумал капитан Эдем, не разговаривать с ними и не позволять им разговаривать с тобой. Спустилась ночь, черная, с проливным дождем. В Столице дождь никогда не лил с такой силой, да и вообще там были крыши. В темноте шум дождя был поистине ужасен, он, казалось, слышался отовсюду; на многие мили вокруг, по всему этому дикому краю лил проливной дождь. Костры плевались и гасли, утопая в этих потоках. Охранники, жалкими кучками сгрудившись под деревьями и уронив свои мушкеты прямо в хлюпающую грязь, ругались и дрожали от холода. А когда наступил рассвет, шантийцев рядом не оказалось; они растворились в ночи и в этом дожде. Не хватало также четырнадцати охранников.

С белым лицом, охрипший, побежденный, поверженный, ошеломленный, капитан Эдем собрал остатки своего продрогшего и до костей промокшего войска и отправился обратно в Столицу. Да, капитанского чина он, конечно, лишится; возможно, его даже высекут кнутом или подвергнут пытке в наказание за эту неудачу, но сейчас ему это было безразлично. Пусть они сделают с ним что угодно, только не отправляют в ссылку. Ну должны же они понять, что это не его вина! Никто, никто не смог бы справиться с подобным заданием! Ссылка была очень редким наказанием, только для самых отпетых преступников – предателей, убийц. Отправляли в ссылку следующим образом: сажали человека в лодку и отвозили далеко на побережье, высаживали там в диком краю, где не было ни души, и оставляли. Если бы сосланный осмелился когда-либо вернуться в Столицу, его подвергли бы пыткам, а потом расстреляли. Но никто ни разу из ссылки не вернулся. Они умирали в одиночестве, гибли в ужасной равнодушной пустоте и тишине. Капитан Эдем задохнулся, но продолжал шагать; глаза его неустанно смотрели вперед в надежде издали увидеть первые крыши домов Столицы.

В темноте и под проливным дождем шантийцы решили держаться Южной дороги – они бы тут же заблудились, если бы попытались группами разбрестись по окрестным холмам, чтобы сбить со следа преследователей. И дороги-то придерживаться оказалось достаточно трудно – собственно, это была даже не дорога, а широкая тропа, протоптанная рыбаками и накатанная телегами, груженными лесом. Идти приходилось очень медленно, буквально нащупывая путь, пока дождь не стал чуть слабее и не забрезжил рассвет. Большая часть шантийцев ушла из лагеря вскоре после полуночи, но к рассвету даже они преодолели чуть менее половины пути до дома. Несмотря на опасность погони, люди предпочитали оставаться на дороге, чтобы идти быстрее. Лев ушел с самой последней группой и сейчас тоже специально держался в хвосте, чтобы в случае чего громким криком предупредить остальных, и тогда те успели бы спрятаться в густом кустарнике. Особой нужды в этом, собственно, не было: не только Лев – все держали ушки на макушке и постоянно оглядывались; но для него это служило предлогом побыть в одиночестве. Ему не хотелось сейчас быть среди людей, с кем-то разговаривать. Хотелось одному встретить рассвет, когда восточный край неба засверкает над холмами влажным серебром. Лев хотел пройти этот путь наедине со своей победой.

Да, они победили. Его идеи оказались верны. Шантийцы взяли верх в этой битве, не применяя насилия. Ни одной смерти; одно ранение. «Рабы» освободились, никому не угрожая, не поднимая восстания, не размахивая мачете. А их «хозяева» бросились к своим Хозяевам – докладывать о провале, и, возможно, теперь у них будет время поудивляться этой неудаче и начать думать и видеть правду… И ведь вполне приличные люди – например, этот капитан, да и другие тоже… Когда они наконец хотя бы задумаются над тем, что такое истинная свобода, то и сами в итоге придут к ней. И тогда Столица присоединится к Шанти. А когда охранники перестанут служить им, и боссы непременно тоже откажутся от своей жалкой игры в правительство, от своих претензий на власть над другими людьми. Они тоже непременно придут к пониманию свободы – медленнее, чем рабочий люд, но тоже обязательно придут: для того чтобы стать действительно свободными, они должны сложить оружие, перестать от кого-то обороняться, выйти из-за своих крепостных стен, стать равными среди равных, стать братьями других людей. И тогда солнце свободы взойдет над миром Людей – жителей планеты Виктория – вспыхнет, как сейчас, ясным серебристым светом из-под тяжелой массы облаков. В лучах восходящего солнца каждая тень черной отчетливой полосой ложилась поперек узкой дороги и каждая лужица, оставленная вчерашним ливнем, сверкала, точно веселая улыбка ребенка.

И ведь именно я, думал Лев с восторгом, именно я говорил от их имени, именно ко мне они обратили свои взоры, и я не дал им испытать разочарование. Мы оказались стойкими! О господи, когда он выстрелил из своего ружья в воздух, я ведь решил сперва, что он меня убил, а потом – что оглох! Но вчера при разговоре с этим капитаном мне даже в голову ни разу не пришло: «А что, если он выстрелит?» – потому что я знал: он никогда не сможет поднять ружье и выстрелить в меня, и он понимал это, и ружье для него было совершенно бесполезным… Если тебе что-то непременно нужно, то это всегда возможно. Можно выстоять. Мне выстоять удалось, нам всем удалось. О господи, как я их всех люблю, всех, всех! Я и не знал, понятия не имел, что можно быть таким счастливым!

Он спешил в светлеющем воздухе утра к своему дому, а пролившийся ночью дождь под его босыми ногами взлетал ледяными брызгами, словно короткий холодный смешок.

7

– Нам нужно больше заложников, особенно хорошо бы захватить вожаков, их лидеров. Надо разозлить их, вызвать на бой, но только не испугать, иначе они будут бояться действовать, понимаешь? Их сила именно в пассивности и в разговорах, разговорах, разговорах. Мы хотим, чтобы они нанесли ответный удар, если их лидеры окажутся у нас в руках, и тогда попытка открытого неповиновения с их стороны потерпит полный крах, а сами они будут деморализованы настолько, что можно будет делать с ними что угодно. Ты должен попытаться непременно захватить этого мальчишку – как там его? – Шульца. И еще этого Илию. И вообще всех, кто особенно любит митинговать. А ты уверен, что твои люди остановятся, если ты скажешь им «Стоп!»?

Люс не расслышала ответа Эрмана Макмилана. Ей почудилось вместо слов какое-то монотонное злобное ворчание – ему явно не нравилось, что его поучают, да еще спрашивают, понял ли он.

– Итак, постарайся взять этого Льва Шульца. Его дед считается у них одним из великих вождей. Мы можем пригрозить смертной казнью. И даже действительно казнить, если возникнет необходимость. Но лучше бы она не возникла. Если их слишком сильно напугать, они снова ухватятся за свои теории, причем намертво – ничего другого-то у них и нет. А нам нужно – но это потребует от нас терпения и сдержанности, – чтобы они предали собственные идеалы, утратили веру в своих лидеров, в их аргументы, в их мирные теории.

Люс притаилась у стены дома, под окном отцовского кабинета. Окно было настежь открыто; стояло полное безветрие, воздух был пропитан дождем. Несколько минут назад Эрман Макмилан с топотом ворвался в их дом. Он принес тревожные новости, и вскоре она услышала его гневные обвиняющие выкрики:

– …с самого начала надо было использовать только моих людей! Я же говорил вам!

Ей очень хотелось узнать, что случилось, и было интересно послушать, как это Эрман осмеливается говорить с ее отцом подобным тоном. Однако бешеная тирада Эрмана оказалась краткой. К тому времени как она, выбежав из дому, спряталась под окном отцовского кабинета и стала подслушивать, Фалько уже полностью взял себя в руки, и теперь Эрман только злобно ворчал себе под нос: «Да-да, конечно». Так ему и надо, этому горластому Макмилану! Получил урок? Понял, кто командует в Каса-Фалько и в Столице? Однако сейчас приказания ее отца…

Люс схватилась руками за щеки, мокрые от мелкого дождя, и тут же быстро отряхнула руки, словно коснулась чего-то покрытого слизью. Ее серебряные браслеты звякнули, и она застыла, как шишечник, плотно прижавшись к стене дома, чтобы Эрман или отец, выглянув наружу, не заметили ее. Один раз, говоря что-то, Фалько подошел к окну и оперся руками о подоконник; его голос звучал прямо у Люс над головой, ей казалось, что она даже чувствует тепло его тела, так близко он был. Она испытывала огромное желание выскочить и громко крикнуть: «Бу-у!» – и в то же время судорожно подыскивала предлоги, извинения, объяснения… «Я искала наперсток… я его где-то тут обронила…» Ей хотелось громко рассмеяться, и в то же время слезы закипали у нее на глазах и комок стоял в горле, в такой растерянности она была от того, что слышала. Неужели это ее отец? Ее отец говорит такие ужасные вещи? Вера сказала тогда, что у него великая душа. Неужели человек с великой душой станет вести разговоры о том, как обмануть людей, испугать их, убить? Как их использовать?

Вот именно это он и делает с Эрманом Макмиланом, подумала Люс. Использует его.