Мать королей

Мать королей
Юзеф Игнаций Крашевский

История Польши #17
Роман Крашевского «Мать королей», является 17 книгой из цикла История Польши и рассказывает о последних годах правления Ягайллы, о его браке с Сонькой, о его отношениях с Витовтом, Свидригайллой… На русском языке роман издае?тся впервые.

Юзеф Игнаций Крашевский

Мать королей

Часть первая

I

В 1421 году Виленский замок, верхний и нижний, сам город и околица совсем иначе представали глазам путника, чем несколько десятилетий назад, прежде чем крест воцарился над этой столицей, а Литва соединилась с Польшей. С руки Ягайллы в Вильне сидел теперь Витовт, но он скорее правил Польшей и её королём, чем Ягайлло ими.

Сила духа и преобладание были на стороне Кейстутова сына. Стареющий король всё ещё страстно забавлялся охотой, любил долго сидеть за столом или, растянувшись на кровати, слушать весёлые беседы своего двора, который он одаривал по-монаршему, но правление наводило на него скуку. Он охотно убегал в лес, чтобы избавиться от его бремени и сдать его на сенаторов, светских и духовных.

Ему было кем заменить себя. В Вильне и в Литве заменял его Витовт, в Польше – Леливы и Топоры, среди которых выступал уже желающий захватить власть в сильные руки, превосходящий умом и характером, Збышек из Олесницы, тот, который под Грюнвальдом стоял еще рядом с Ягайллой в рыцарской броне и, защищая его от нападения Дыподла Кикерица, первый нанёс тому смертельный удар.

Потом быстро из того придворного писаря Збышка вырос великий Збигнев, один из тех мужей, что родятся для царствования и управления людьми. Его уже ждала краковская митра.

В течение последующих лет царствования Ягайллы между Витовтом и Збигневом разыгрывается историческая драма соединенной с Литвой Польши.

В сильной деснице литовского князя, как и всё, так и Вильно рос, укреплялся и быстро украшался. На месте старой языческой святыни возник кафедральный собор, нелепая башня Святороха служила ему звонницей. Несколько крестов над крестьянскими святынями возносились тут и там среди горизонтальных крыш деревянных домов.

Оба укреплённых замка могли теперь эффективно противостоять нападению крестоносцев, но мощь их была сломлена и здесь не нужно было бояться новой осады.

Верхний замок, укреплённый лучше, казался ещё более или менее похожим на бесформенную громаду стен, как много лет назад. Нижний значительно изменился.

Стены и башни, которые его окружали, уже переделали и украсили не простые каменщики, не знающие своего ремесла, из диких камней, а зодчие, привезённые из Германии и Италии, из красных кирпичей, по примеру крепостей крестоносцев.

Так же, как вокруг города, толстые стены с определёнными промежутками ёжились более высокими и более низкими башнями и башенками. Укреплённые ворота защищали выступы, с которых в случае осады доступа в осаждённый замок не допускали. Глубокие рвы приблизиться к ним не давали.

За городскими стенами находились предместья в садах, усеянные более бедными хатами. Внутри Вильно уже были обозначены улицы, рынки, ярмарки, близ которых быстро поднимались здания из кирпича и камня.

Там всё ещё преобладали деревянные дома, но и те уже, по польскому образцу, начали увеличиваться и подниматься вверх. В Витовтовом замке видны были порядок, зажиточность и суровая власть этого человека, что имел время на всё, вглядывался сам в каждую вещь и не допускал ничьего самоуправства.

Рядом с ним мы не видим никого, кто бы посмел и покусился выручить его и заменить. Не правит тут ни духовный, ни светский любимец, нет влияния жены, слуги не освобождаются, Витовт заменяет себя мелкими урядниками, которые сами собой ничего не могут.

Замок теперь не отличался слишком изысканным внешним видом, восхищающим глаза, но размеры его, крепкие стены, густая стража, молчаливые и дисциплинированные слуги и гарнизон, объявляли, что здесь была столица могущественного пана, перед которым все дрожали и должны были уважать.

Почти не было дня, когда в нижний замок, где постоянно пребывал князь, не приезжало какое-нибудь посольство. Верхний служил арсеналом, казной и тюрьмой.

Широко раскинулись княжеские здания, комнаты урядников, двора, челяди, бани, пекарни, комнаты для придворных ремесленников и конюшни, в которых всегда стояло в готовности несколько сотен лошадей.

За замком у реки, где раньше, вероятно, был лес, потому что он окружал город в Ольгердовы годы, при Гидеминовичах, стояли ещё старые деревья и заросли, представляющие вид сада, в котором во время летнего пекла можно было спрятаться.

Обычно тут старые урядники двора, иногда женщины, находящиеся под боком великой княгини, гуляли в разное время дня, слишком далеко от замка не отдаляясь, потому что у Витовта все и всегда должны были быть по первому знаку.

Итак, одним прекрасным, тёплым осенним утром под ветвистыми деревьями в замке проводила время сбежавшая из теремов княгини Юлианны, второй жены Витовта, группа женщин, по большей части молодых, которой главенствовала девушка чрезвычайной красоты, стройная, чернобровая, с глазами, горящими молодостью, пышащими жизнью.

Под деревьями слышны были смешки и отрывистые песенки, но туда, где были одни женщины, которых Юлианна держала строго, мужской двор приближаться не смел, только смотрел, жадно преследуя их глазами.

Среди этого весёлого круга девушек и старших дам, разнообразно одетых, на русский, польский и немецкий манер, фигурой, очарованием, смелым и приказывающим обхождением выделялась девушка в полном весеннем рассвете, весёлая, говорливая, легкомысленнная, чернобровая. Все шли за ней и её слушали.

Повседневное платье девушки было не особенно элегантным не был, хоть желания нарядиться было хоть отбавляй в легкомысленном ребёнке. По нему можно было судить, что больше хотела нарядиться, чем могла. А то, что было на ней, было умело подобрано, чтобы прикрыть то, чего не хватало.

Она вела весь двор, предводительствуя ему, подпрыгивая, белыми руками указывая на деревья, уже радуясь игре, в которую тянула их за собой.

Видно, она привыкла вести своих девушек и приказывать им, потому что её кивку все послушно подчинялись.

Под деревьями, на толстых их ветках видны были качели, простые, из крепких нитей, скрученных в верёвки, с доской, привязанной к ним.

К ним бегом, который был похожим на танец, иногда кружась и смеясь, направилась красивая чернобровка, а в дороге не закрывала рта, и каждое её слово весёлым хором раздавалось среди спутниц.

Зелёное платьице, обрамлённое золотом, но сильно потёртое, белые ободки, ленту на лбу, тонкое ожерелье со свисающими на грудь кольцами она так умела носить на себе, точно её покрывали драгоценные камни. На маленьких босых ножках были башмачки, такие же зелёные, как платье, но от использования выцветшие.

Приблизившись к качелям, девушка резко на них вскочила, схватила две толстые верёвки, на которых они висели, и, смеясь, выкрикнула:

– Хей! За работу! Хей! И подбросьте меня высоко, под самые облака! Над деревьями, над верхушками… аж до звёзд, под небеса…

Старая женщина, с бледным, вытянутым лицом, с потухшими глазами, с мягкой улыбкой, одетая в чёрное, с крестом на шее, стоявшая также рядом с качелями, тихо прервала:

– О, княгинюшка ты моя! Тебе хочется так высоко… а кто к облакам летает… должен упасть на землю… Лучше по ней ходить спокойно. От качелей голова кружится.

– Я люблю, чтобы у меня в голове кружилось, предпочитаю вихрь, чем мёртвую тишину. Хей! Хей! Хочется шума, гама, бега, полёта духа, а тут такая в этих стенах неволя!

И, глядя на замок, она сделала выразительную гримасу, точно упрекала его в ней.

Две служанки уже взялись было сзади за верёвки, которыми должны были раскачивать качели, но старая женщина, стоявшая рядом с ней, остановила. Разговор был неокончен. Княжна тоже уже не торопила.

– О, ты, ты, птичка, у которой выросли крылья, – говорила дальше старуха. – Летала бы себе, летала, пока где-нибудь соколу в когти…

– Пусть бы сокол схватил и разорвал, лучше, чем так гнить за прялками и слушать…

Тут вдруг она прервалась…

– Не пугай меня, Фемка, не пугай и не предсказывай так плохо.

– Я не предсказываю, потому что не ведунья, только предостерегаю, – грустно отвечала Фемка.

Княжна по-прежнему сидела на качелях.

– О! Я бы очень хотела, чтобы мне кто-нибудь когда-нибудь погадал, – добавила чернобровая. – В самом деле, Фемка. Ты не умеешь? Я так нетерпелива и мне так интересно узнать будущее.

– Оно только Богу ведомо, – ответила Фемка, – а придёт даже слишком скоро. Что предназначено, не минует. Затем одна из спутниц княжны приблизилась к качелям.

– Для гадания, – сказала она с серьёзной минкой, в которой рисовалась глубокая вера, – нет никого лучше, чем та старая Меха. Всё, что только она кому-либо предсказывала, сбылось.