Дуэли Лермонтова. Дуэльный кодекс де Шатовильяра

Впоследствии, перед дуэлью Лермонтова с Мартыновым, была сделана попытка привлечь Эмилию Клингенберг для примирения противников, однако она ответила, что своим вмешательством может только повредить.

Можно сделать вывод, что именно эти обстоятельства и стали одной из основных причин состоявшейся дуэли.

Существуют также другие версии, но они не являются в какой-то мере достоверными.

Высказываются предположения, что, когда в 1837 году Лермонтов уезжал в отряд из Пятигорска, где в это время проводила лето семья Мартыновых, они вручили ему пакет с письмами для Николая Соломоновича Мартынова. Интересуясь мнениями о себе, Лермонтов якобы распечатал пакет, однако он не знал, что в него были вложены 300 рублей. Возвращая деньги Мартынову, он был вынужден сказать, что письма украли.

Эта версия не выдерживает критики, поскольку если бы указанные обстоятельства подтвердились, то дальнейшие хорошие взаимоотношения между Лермонтовым и семьей Мартыновых оказались бы невозможными. Вместе с тем о том, что Лермонтов в дальнейшем бывал у Мартыновых, свидетельствует письмо Е. М. Мартыновой (матери Николая Соломоновича Мартынова), относящееся к 1840 году, в котором она пишет, что Лермонтов часто у них бывает и ее дочери «находят большое удовольствие в его обществе».

Некоторые современники полагали, что Мартынов узнал себя в образе Грушницкого в романе «Герой нашего времени» и это могло стать основанием для размолвки.

Однако роман был написан за год до ссоры, и на тот момент блестящий офицер-кавалергард Мартынов ничем не напоминал Грушницкого.

Участники дуэли

Согласно принципам правосудия, при вынесении приговора суд обязан исследовать обстоятельства, характеризующие личность подсудимого.

Как следует из текста приговора, при назначении наказания военный суд в той или иной степени учитывал заслуги виновных.

Ниже приведены составленные по воспоминаниям современников краткие описания личности как тех участников дуэли, которых суд признал виновными, – Мартынова, Глебова, Васильчикова, так и тех, кому удалось избежать уголовного преследования, – Столыпина и Трубецкого.

Мартынов Николай Соломонович

Скинь бешмет свой, друг Мартыш, Распояшься, сбрось кинжалы, Вздень броню, возьми бердыш И блюди нас, как хожалый[15 - Хожалый – рассыльный, служитель при полиции для поручений.]!

    М. Ю. Лермонтов. Экспромт

Николай Соломонович Мартынов был сыном пензенского помещика полковника Соломона Михайловича.

На момент дуэли с Лермонтовым Мартынову было 25 лет.

Получил хорошее образование, был человек начитанный и с ранней юности писал стихи.

Вместе с Лермонтовым учился в юнкерской школе. Обычно был партнером Лермонтова по фехтованию на эспадронах. В 1835 году был определен в Кавалергардский полк, где в то время служил Ж. Дантес.

Неизвестный художник

Портрет Н. С. Мартынова

Автор первой биографии Лермонтова (издана в 1891 году) П. А. Висковатов, который имел возможность беседовать со многими осведомленными и заслуживающими доверия современниками поэта, так писал о Мартынове:

«В сущности, добродушный человек, он при огромном самолюбии, особенно когда оно было уязвлено, мог доходить до величайшего озлобления. Уязвить же самолюбие его было очень нетрудно. Он приехал на Кавказ, будучи офицером Кавалергардского полка, и был уверен, что всех удивит своею храбростью, что сделает блестящую карьеру. Он только и думал о блестящих наградах».

В чине ротмистра Гребенского казачьего полка участвовал в войне на Кавказе, как и Лермонтов, участвовал в экспедициях А. В. Галафеева. За участие в кампании он получил орден Святой Анны 3-й степени с бантом.

Служить на Кавказе Мартынов попросился сам. Он мог рассчитывать на успех по службе, поскольку его отец был хорошо знаком со знаменитым генералом А. П. Ермоловым, который написал рекомендательное письмо командовавшему войсками Кавказской линии генералу Вельяминову.

Вот как Мартынов в своих воспоминаниях описывает этот эпизод:

«Отец мой был в дружеских отношениях с А. П. Ермоловым, а потому он просил сего последнего, еще до приезда моего, снабдить меня рекомендательным письмом к бывшему начальнику его штаба Алексею Александровичу Вельяминову. Рекомендательные письма уже в наше время были не в моде; молодые люди избегали этого способа заискивания у новых начальников и, разумеется, неохотно принимали подобные письма. Но со старыми людьми ничего не поделаешь: у них свой взгляд на вещи, и разуверить их нет никакой возможности. Делать было нечего, я покорился воле отца и поехал рано утром к Алексею Петровичу. Он жил тогда на каком-то бульваре; как теперь помню, деревянный одноэтажный домик с мезонином. В этом-то мезонине он принял меня; это был его рабочий кабинет. Большое венецианское окно выходило на улицу; перпендикулярно к нему стоял письменный стол. По одну сторону стола сидел Алексей Петрович, по другую – какой-то генерал в сюртуке и в эполетах, который писал под его диктовку. Когда обо мне доложили, Алексей Петрович привстал со своего места и сделал несколько шагов мне навстречу. Он очень обласкал меня, посадил, расспрашивал о здоровье отца и вообще был как нельзя более любезен. Я видал его и прежде, а потому для меня знакомство с ним не было новым; но меня давила мысль, что я приехал за рекомендательным письмом, и через это самое мне на душе становилось весьма неловко. Чтобы выйти разом из затруднительного положения и вместе с тем намекнуть Ермолову, что я не солидарен с просьбою отца, я выговорил, почти не переводя духа: «Ваше высокопревосходительство, я на днях отправляюсь на Кавказ и приехал спросить, не угодно ли вам будет мне дать какое-либо поручение к Алексею Александровичу?» Подвижная физиономия Ермолова, как мне показалось, выразила некоторое удивление или недоумение от моего вопроса; но это была одна секунда. Он тотчас отвечал мне: «Как не быть поручений? Мы с Вельяминовым старинные приятели; слава Богу, есть о чем потолковать. Я с вами отправлю к нему тяжеловесное письмо. Когда вы едете?» Я назначил день. «Хорошо, я пришлю его к вам на дом». Цель моя была достигнута: рекомендация являлась на втором плане, если ей суждено еще пробиться на свет Божий; но главное место, во всяком случае, принадлежало уже лично переписке»[16 - Мартьянов П. К. Последние дни жизни М. Ю. Лермонтова/сост. и автор предисл. Д. А. Алексеев. – М.: Гелиос АРВ, 2008. – С. 358–359.].

Примечательны слова того же генерала А. П. Ермолова о Мартынове после случившейся дуэли: «Уж я бы не спустил этому Мартынову. Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождешься!»

По-разному Лермонтов и Мартынов относились к войне на Кавказе.

Лермонтов в своих произведениях сочувствует горцам, а происходящее на Кавказе воспринимает как трагедию.

Мартынов же, наоборот, поощряет жестокие методы ведения военных операций и полагает возможным применять тактику «выжженной земли».

Об этом, в частности, свидетельствуют его стихи из поэмы «Герзель-аул», посвященные кавказским событиям:

Идет отряд усталым шагом;
Уж приближаются к реке,
Стянули цепь, вот за оврагом
Горит аул невдалеке…
То наша конница гуляет,
В чужих владеньях суд творит,
Детей погреться приглашает,
Хозяйкам кашицу варит.
На всем пути, где мы проходим,
Пылают сакли беглецов;
Застанем скот – его уводим,
Пожива есть для казаков,
Поля засеянные топчем,
Уничтожаем все у них,
И об одном лишь только ропщем:
Не доберешься до самих;
Они сидят в своих трущобах,
К ним вход лесами прегражден;
Зимой гнездятся на сугробах,
А летом горы их притон.
Хотя не раз и нам случалось
Застать средь ночи их врасплох,
Но то лишь конным удавалось
В набегах с сотней казаков.
Налетом быстрым, соколиным,
Являясь разом в трех местах,
Мы их травили по долинам
И застигали на горах,
На них ходили мы облавой:
Сперва оцепим весь аул,
А там, меж делом и забавой,
Изрубим ночью караул.
Когда ж проснутся сибариты,
Подпустим красных петухов;
Трещат столетние ракиты,
И дым до самых облаков;
На смерть тогда идут сражаться,