Любовь под боевым огнем

– Не спится. Пройдусь по парку.

– И я с тобой.

В парке было хорошо. Ничто не нарушало покой вековых старцев, позолоченных косыми солнечными лучами. Здоровая прохлада бодрила и ум, и сердце. Являлся общий запрос на жизнь и на ее красоту…

– Дядя, – признавался Узелков перед Борисом Сергеевичем, – я в первый раз в жизни нахожусь в таком чудесном настроении… Скажи, милый, хороший, видел ли ты ее косу?

– Чью косу? Что с тобой?

– Косу Ирины.

– Разумеется, видел. Она придерживается греческой прически…

– Да не в прическе, а распущенную по ветру! Ах, сколько в ней поэзии!

– Голубчик, ты бредишь.

– Думаю, что она молилась Богу или искала мысленно по свету родственную душу…

– Не можешь ли говорить проще и толковее.

– Дядя, от тебя укрыться невозможно. Ты молчишь для того, чтобы видеть, и видишь для того, чтобы молчать.

– Да, я вижу, что все твои помыслы обращены к Ирине. Но раз ты меня зовешь другом, не сердись за правду.

– Только не разочаровывай.

– Она для тебя все: и эфир, и алтарь и молитва. Но, извини, ты ей не пара.

– Вы думаете, Борис Сергеевич?

– Ты только что вступаешь в жизнь, а ее горизонты и требования уже окрепли и обнимают много такого, до чего поручик не скоро еще додумается.

– Вы полагаете, что она ответит мне отказом?

– А ты решился сделать ей предложение?

– Да, и… она уже ответила мне… почти признанием.

– Ответила признанием?

– Она отворила окно и явилась предо мною в лучезарном поэтическом образе. Для кого распустила она свою косу? На кого она так томно смотрела… в час утреннего рассвета?

– Все это предназначалось – увы! – мистеру Холлидею. Его окно рядом с твоим.

– Дядя, или ты меня дразнишь… или я сегодня же вытяну его на барьер.

– Ого, здесь кровью пахнет! – послышался голос Михаила Дмитриевича.

Он шел под руку с Жерве и неожиданно предстал перед друзьями.

– Поверьте, что я предоставлю вам случай пролить свою кровь, хотя бы до последней капли, в честь красивейшей в мире женщины – в честь нашей родины. Кого и за что он приглашает к барьеру?

– Не смею нарушить его тайну, – отвечал Можайский.

– Поручик, извольте признаваться, вы влюблены?

– Да, в княжну Ирину! – объяснил безжалостный Жерве.

– А вы почем знаете? – спросил Узелков, утонувший мгновенно весь с кончиками ушей в розовую краску.

– Но безнадежно, потому что она предпочитает всем героям мира мистера Холлидея. Таковы мои наблюдения. Надеюсь, что молодой офицер не вызовет старого философа за эти наблюдения на смертный бой.

– И вы, месье Жерве, против меня?

– О, не падайте духом! У вас прекрасный тенор, гибкий стан и карие глаза. Поверьте, за вашей колесницей охотно побегут в неволю слабые девичьи сердца.

– Будем же считать приговор нашего Одиссея приговором фатума, а так как мы в кителях, а прохлада дает себя знать, то пойдем к чаю. К тому же, господа, я покидаю сегодня гостеприимную Гурьевку.

– Это неожиданное решение? – спросил Можайский.

– Известие пьяницы О’Донована подтвердилось. Меня призывают в Петербург на совещание о положении наших закаспийских дел.

Выйдя из парка на дорогу, в конце которой виднелась усадьба, вся группа остановилась в недоумении: у подъезда главного дома остановилась карета, и князь Артамон Никитич горячо обнимает дочь. Неподалеку стоял мистер Холлидей.

– Ну да, я не ошибаюсь, они едут к венцу, – высказал свое соображение Жерве. – На ней фата и белые цветы…

– К венцу? – вскрикнул Узелков. – К венцу! Не бывать этому…

– А вы, поручик, не извольте безумствовать, – остановил его Михаил Дмитриевич строгим голосом. – Если вы намерены стреляться из-за каждой девчонки, то в мой отряд вы не годитесь.

Узелков остановился.

– Назначаю вас временным при мне адъютантом и начальником походной при мне канцелярии. Через час – в дорогу!

«Не повиноваться? Да разве это возможно?»

Притом же карета уже мчалась в галоп по направлению к селу и к церкви, построенной на средства князей Гурьевых.

– Развести пары и ожидать отсюда двух пассажиров! – командовал в то же время Радункин в рупор с площадки на пристань. – Высадка в Рыбинске… бесплатно… даме оказывать почтение как мне самому.

– Кого вы снаряжаете с такою роскошью? – спросил выходя на площадку Михаил Дмитриевич. – Пароход с двумя пассажирами и бесплатно – ведь это для вас разорение!

– Это не разорение-с, а вот насчет чувств и души, так… действительно… один погром.

– Да объясните толком, что здесь делается? Княжна умчалась с мореплавателем, вы снаряжаете экстренный пароход.

– И при этом для кого? Для заклятого врага!