Войной опалённая память

У каждого из нас помимо большой общей Родины есть своя маленькая. Это место, где человек родился и вырос. Маленькая родина всегда любима, всегда памятна и нужна. Забросит судьба на юг или на запад, казалось бы, райский уголок, но нет: снятся родные места, душа тоскует, сердце подсказывает и наконец, велит – там твое место, там более всего ты нужен. И чем труднее к ней вернуться, тем сильнее ее зов. А если ты обессилен, то взор твой направлен в ту сторону, к ней…

Мой муж был переброшен в глубокий тыл, в свою родную оккупированную фашистами Белоруссию в тот период, когда советские семьи подвергались самым жестоким репрессиям, а часть из них уже погибла, когда фашистская пропаганда твердила о скорой победе над Красной Армией, когда наша страна напрягала все усилия, чтобы остановить врага, а многим уже и не верилось, что перед его вероломством можно устоять.

Сталинградской битвы еще не было, но была дана серьезная пощечина Гитлеру под Москвой. Уже была сбита спесь с фашистских вояк на подступах к столице СССР, остановлены их бронированные орды у колыбели революции – Ленинграда.

Шло лето 1942 года. Полные страха и риска дни переживали оставшиеся в оккупированной зоне Селецкого сельсовета семьи партийных и советских работников. Многих жителей кровожадные палачи расстреляли или повесили. Остальных ждала такая же участь. Отдельным семьям в виде исключения пообещали выселение из родных мест, или оставили в заложниках. Но мы не теряли присутствия духа. Оставшиеся в живых встречались, делились новостями, поддерживали друг друга, передавали сообщения с фронта…

Поздним летним вечером, в дом стоявший на опушке леса пробирался человек. Он старался быть незамеченным. Огня в доме не было. В то военное время огней старались не зажигать, чтобы не привлекать внимания незваных гостей, да и керосина не было. При необходимости выручала лучина.

Дом стоял на месте. Незнакомец воодушевился. Приблизился, заглянул в окно. Трое малышей перед топившейся печкой усердно работали ложками над большой общей миской. Их старшая сестра суетилась рядом. «Ничего подозрительного, детишки живы, но хозяйки что-то не видно» – отметил про себя пришелец и стал пробираться к входным дверям.

Почти год не был он здесь. Судьба за это время не раз бросала его на край пропасти, сполна познал он прелести фашистских милостей, но все это только закалило дух, укрепило в необходимости борьбы с захватчиками.

В полутьме он нащупал ручку и открыл дверь, тихо вошел.

– Здравствуйте, детки, – произнес шепотом.

– Здравствуйте, – несмело ответили они. Крайне настороженны были дети. Много горя перенесла за последние месяцы семья бывшего председателя сельского совета. Многое довелось пережить за этот оккупационный год.

– Где же ваша мама? Вы дома одни? – спрашивает вошедший, которому не терпелось узнать, жива ли его жена.

– Пошла к соседям, – ответила Софья.

«Кто он, этот человек, друг или враг? Что ему от нас нужно?» – думали дети. Тревожные лица были обращены к незнакомцу, ходившему по неосвещенной хате. В длинном пальто, заросший, покашливает. Не знали они, что слезы радости застлали его глаза, комок подступил к горлу, мешал говорить.

– А где ваш папка? – решился он задать и этот вопрос.

– Папа погиб на фронте, – ответили малыши. Они не узнавали отца, мешала темнота. Но так было лучше, он сам не выдавал себя.

– Я позову маму, – сообразила Софья и быстро выбежала из дома. «Это же отец, он не погиб, он пришел», – думала она по пути, узнав его по каким-то приметам.

– Мам, идем домой, – позвала она, прибежав к Жуковским. По ее лицу я поняла, что она чем-то встревожена.

– Вернулся папа, – добавила она шепотом уже во дворе соседей.

Появление моего мужа теперь, когда расправа висела над нашей семьей, и мне казалось, что я отвела беду, было неожиданным и неуместным, разрушало все мои обманные для оккупантов легенды и планы. Как же так? Ведь он же убит и похоронен под Брянском, у реки Дисны. Всем об этом известно, Гуринович подтвердил, враги успокоились – таков исход им по душе. А если он вернулся, то, видно, инвалидом.

Мысли не вмещались в моей голове. Я вошла в свою хату и обессиленная села на лавку. Слезы душили меня. Слезы радости, что хозяин жив. С другой стороны безысходность положения была налицо. Мы обречены. Завтра придут и заберут всех. Так ведь и обещал начальник полиции. Такими были первые мысли.

Но он пробрался через опасности и заслоны, значит живой и может бороться. Он с этим сюда и явился. Смерть так в борьбе. Людям нужен вожак, я в этом неоднократно убеждалась. Перебьют поодиночке. Необходимо организовываться и действовать. У нас же оружие. Многое уже сделано. Мысли одна за другой неотступно следовали за ходом последних событий, подсказывали выход.

Все зависело от того, как будут спланированы первые шаги. По существу все решалось в эту ночь.

Были приняты меры предосторожности: одеялами завесили окна, коптилки не зажигали. Соня вышла на улицу наблюдать и дежурить.

Прошел лишь год, но дети не узнавали отца. Это был осунувшийся, заросший старик. Раны, контузия, слабость совершенно его изменили. Наконец и малыши поняли, что вернулся отец. Все они поочередно побывали у него на руках, ласкались, но вели себя настороженно. Троих меньших уложили в постель во второй половине дома. Предстоял тайный ответственный разговор.

– Я пришел поднимать свой народ на борьбу с врагом, говорил муж. – Хотел бы знать обстановку, какой она сложилась в последнее время. Кто нам по пути, а кто снюхался с врагом? Кто погиб? На кого, из оставшихся в живых, можно положиться?

Обстановка была сложнейшей. Враг находился со всех сторон. Помимо вступивших в полицию и открыто сотрудничавших с оккупантами, некоторые симпатизировали им и могли выдать нас в любую минуту. Но муж должен знать все.

– Дома оставаться тебе нельзя. На рассвете перейдешь в землянку в урочище «Поддера», где перед оккупацией мы кое-что припрятали. Ты эти места отлично знаешь.

«Боже мой! Кто мог подумать, что так все сложится, что наши тайники сослужат еще и такую службу», – подумала я о превратностях человеческой судьбы и начала описывать сложнейшую ситуацию.

– Из нашей деревни в полиции служит Юзик Герин, Франак Шлифтун, Виктор Курьянович – Зинин муж. Племянник Паречина – Коля Губарь, который из Клетишина, что под Пуховичами, живет здесь, и тоже в полиции. Несколько семей симпатизируют оккупантам. Сосед, который справа от нас служит у немцев по заготовкам. Который слева – работает у них кузнецом, ремонтирует оружие, шьет сбрую, подковывает лошадей полицаев и карателей. Мешаем мы ему развернуться, кивает в нашу сторону, доносы пишет, что ты не ушел с Красной Армией, а оставлен с райкомовскими работниками в лесу.

Из деревни Пересельки в полицию подался Миша Варивончик – сын Владика председателя колхоза им. Свердлова. Да и сам он прислуживает оккупантам, только еще формы не одел. И Анту Хурсевича втянули в свою черную компанию.

– Как? Неужели Владик Варивончик служит немцам? Бывший председатель колхоза и коммунист?

– Да, «бывшие» в полиции, – отвечала я с горькой иронией. – Надо было заглядывать в их черные души раньше, – хотя понимала, как это было сложно в то время и какая тяжесть у него на душе сейчас.

– И Анта там тоже? – переспросил муж. – Да! И Анта тоже.

Я понимала, чем так встревожен муж. Эти люди были активистами в период коллективизации. Жена Анты Хурсевича – учительница, братья ее – офицеры Красной Армии.

– В полиции Константин Сивец из деревни Селецк. а из других – Андрей Боровик, Дробыш, Елишевич, Тябус, Бурак, Карпович из Сыроварного и другие. Располагается полиция в здании сельсовета, а руководит этой сворой предателей – Степан Илясов. Старостой назначили Николая Марковича Писарика. Ты его знаешь. Вспомни, как давал ему документы и направлял учиться на наставника. Зверствуют, гады. Сколько уже людей погибло от их рук! Та же участь уготована и нам. Илясов неоднократно меня допрашивал, делал засады и обыски, чтобы поймать тебя, ищет оружие.

Я как могла подробно рассказала мужу о событиях, случившихся в нашем селении за время его отсутствия. О том, как на него устраивали засады полицаи, как делили имущество колхоза, как распинались отдельные подлые личности, раскрывая свои черные дела перед новой властью, чтобы урвать как можно большие куски народного добра, как ходила я хлопотать о земле, как оказались мы в положении заложников.

– И вот теперь мы служим приманкой, чтобы поймать тебя. Словом, ты пришел им прямо в руки, – с горечью в голосе произнесла я.

Он же встревожено спросил: – Так, что, никого из надежных людей не осталось?

– Наоборот, большинство наших сельчан верны советской власти и ненавидят оккупантов…

Как можно более подробно я постаралась передать мужу все подробности контактов с надежными людьми, рассказала о том, что заходил секретарь райкома Владимир Заяц, о разговоре с ним, о приписниках из числа красноармейцев окруженцев…

– А как поживает семья Николая и Стефаниды Далидовичей?

– Живы – здоровы. На них можно опереться в первую очередь. Слов нет, они обрадуются твоему приходу. Мне известно, что его сыны Георгий и Евгений совместно с Александром Кульпановичем и Виктором Макеем собирают оружие, ремонтируют в мастерской Николая Игнатьевича, а за тем прячут в лесу в тайниках. Но чем больше людей будет знать о твоем возвращении, тем больше риска семье.

– Пока не связывай ни с кем, кроме Константина Варивончика и Николая Далидовича. В Блащитник пойдет Софья, а в Кошели придется идти тебе самой.

Приближалось утро, Иосифу нужно было затемно уходить в лес. Но мне не терпелось рассказать о зверствах карателей.

– Гарнизоны их расположены со всех сторон: в Гресске, Шищицах, Шацке, Буде-Гресской, Слуцке, Щитковичах. Они проводят регулярные рейды. Спасаясь от расстрела, несколько еврейских семей убежали из Шацка в нашу местность и жили в смолокурне. Однако и здесь группа карателей с овчарками обнаружила и уничтожила всех. Детишек живыми бросали в колодец, смолу и деготь. Двое подростков спрятались в лесу, затем, спасаясь, ушли в направлении Мижилица. Но там их перехватил полицай Константин Елишевич…

Вошла Софья, все время стоявшая в укрытии возле дома, чтобы не прошел, кто незваный, сказала:

– Папа, светает, надо уходить.

Они вместе ушли в близлежащий лесной массив «Поддера». Там еще до прихода оккупантов были оборудованы землянки и хранилища, где успели кое-что припрятать из колхозного добра.

Раньше я не тревожилась за мужа – это был опытнейший следопыт, страстный охотник и любитель природы. Страсть эта доходила порой до самозабвения. Действительно говорят: охота пуще неволи.

Это было рано утром зимой 1938 года. Стоял морозец. Я попросила мужа разрубить небольшой смолистый корчик для подтопки печи. Муж вышел налегке, в рубашке и сапогах на босую ногу.