За рубежом и на Москве

Доктора Розенбург, Блюментрост и Энгельгардт, лекарь Зоммер и аптекари Гутменш и Биниан в скором времени получили приказание из Аптекарского приказа «быти у испытания дохтура Романа Аглина и вопросы ему делать, како он искусен в дохтурском деле и как болезни распознает, и лечит чем, и какие лекарства от какой болезни знает, и есть ли он человек научный и может ли дохтуром себя явить».

XI

Тишайшему нездоровилось. Уже со вчерашнего дня у него разболелась голова, так что он даже своей обычной партии в шахматы не окончил и ушел в опочивальню. А ночью Тишайшего мучили разные видения: какой-то большой бурый медведь давил его и рвал грудь его железными когтями, так что он во сне закричал и проснулся.

– Господи, отведи беспокаянные смерти и не лиши меня Царствия Твоего, – зашептал царь, приподнявшись на локте и крестясь на иконы, освещенные многочисленными лампадками.

Наутро, когда бояре и начальные люди явились пожелать государю доброго утра, Тишайший послал спальника сказать, чтобы сегодня пред его очи не являться, так как ему неможется, и были приглашены только один Матвеев да архимандрит Чудова монастыря.

– Неможется что-то, отче, – обратился государь к последнему. – Всю ночь сегодня видения душили. Думал, что помру, как тат, без покаяния.

– Прикажи помолиться о твоем здравии, надежа-царь, – ответил архимандрит. – Отслужим молебен святителям Петру, Алексею и Ионе!

– Да и полечиться не мешало бы, государь, – произнес Матвеев. – Прикажи позвать дохтуров.

– Небесное лекарство паче земного, – сурово сказал архимандрит, недолюбливавший Матвеева.

– И не думаю отрекаться, отец, от помощи небесной, – тонко усмехаясь, сказал Матвеев. – Только ведь и не мимо пословица-то идет, что на Бога надейся, да сам не плошай. Поэтому и от лекарств земных отказываться не следует.

– Твои иноземные дохтура, Артамон Сергеевич, только одну скверну на человека напускают, – с азартом сказал архимандрит. – В наших монастырях лечба издревле была, и многие люди от нее пользу имеют. У нас в монастыре и теперь есть один старец, который дуновением многих исцеляет. И раньше того многие святые отцы у нас на Руси лечбой занимались.

– Разве было так? – с любопытством спросил Тишайший, всегда любивший разговоры о божественном и святых.

– Было, государь. Вот, к примеру сказать, преподобный Атоний был зело пречудный врач, за больными сам ходяше и даваше вкушать им разное зелье, иже им здравие давало. Зело же прославился преподобный Агапит, врач безмездный, лечивший монастырскую братию и мирян зелием и ходивший за ними.

– Напрасно, отче, ты думаешь, что от докторов одно осквернение происходит, – примирительным тоном сказал Матвеев. – Если бы было так, то не разрешил бы равноапостольный князь Владимир привезти будущей своей супруге, греческой царевне Анне, из своей земли врачей. А при нем, кроме того, имелся свой врач, по прозванию Смер Половчанин. Я не знаю, отче, что ты так имеешь противу врачей, когда многие отцы Церкви сами помогали этому делу?

– Где это? Когда? – с живостью спросил задетый за живое архимандрит.

– Да лет более полтыщи будет тому, когда киевский митрополит Ефрем поставил в Переяславле строение банное и устроил больницы и приставил к ним врачей, которые подавали всем приходящим безмездно врачевание. А лечиться иногда нужно не только для дел мирских, но и души своей спасения ради. Если ты, отче, не знаешь этого случая, то я тебе напомню, что духовник князя Дмитрия Юрьевича Красного, священник Осия, заткнул бумажкою его ноздри, откуда шла кровь, которая мешала ему причащаться Святых Тайн.

Тишайший с удовольствием взглянул на своего «собинного друга».

«Экая умница! – думал он. – Отовсюду вывернется! Молодец!»

– А ведь он, отче, правду говорит, – обратился царь затем к архимандриту. – Умереть всегда успеем, а надо подольше жить, чтобы больше угодить Богу.

Недовольный архимандрит нахмурил брови и ничего не сказал, видя, что его дело проиграно, а Матвеев продолжал потихоньку улыбаться.

– Нет, отче, видно, полечиться не мешает, – немного погодя сказал Тишайший.

– Не мешает, государь, не мешает, – подхватил Матвеев. – Прикажешь, государь, собрать дохтуров, чтобы они о твоем здоровье поговорили и что-нибудь сделали?

– Нет, Сергеич! Мы лучше вот что с тобою сделаем. Ты расскажи-ка лучше дохтурам о моей болезни да спроси у них совета, не называя моего царского имени. Когда ты всех поспрашиваешь, тогда будет видно: одно они в мыслях имеют или нет? Ну а теперь ладно, идите, – сделав движение рукой, сказал Тишайший.

Матвеев и архимандрит поднялись и, сделав низкий поклон, направились к выходу.

– Позабыл, прости, государь! – внезапно поворачиваясь назад, сказал Матвеев. – Совсем из ума вон. По Аптекарскому приказу дело. Приехал из-за рубежа доктор один, по имени Аглин Роман. Просится на твою, государь, царскую службу. Как повелишь?

– А письма какие при нем есть?

– Нет, писем нет, а только есть свидетельства высоких школ. Я сегодня в приказе смотрел их. Весьма одобряют его как искусного дохтура.

– Так ведь как же без писем-то? – колебался Тишайший.

– Что же за беда? Он и сам себя оказать может. Будет ежели плох, так мы его обратно за рубеж отправим.

– Ну, ин ладно, делай как сам знаешь, – согласился царь. – Сделай там с дохтурами ему поверку, приведи ко кресту, да не забудь потом мне показать его.

– Слушаю, государь! – И Матвеев вышел.

Тишайший посидел еще, о чем-то думая, затем с трудом, ввиду своей тучности, поднялся и направился в свою опочивальню.

XII

– Неможется что-то, Акундиныч, – сказал он, лежа под одеялом, своему старшему сказочнику.

– Что же такое с тобою, государь?

– Да и сам наверное-то не знаю. Тяжело ходить как-то да под сердце порой подкатывается что-то и во рту скверно.

– Это сглаз, надежа-царь, сглаз, – уверенно сказал сказочник.

– Скажешь ты! – с неудовольствием произнес царь.

– Верно говорю, государь, – продолжал сказочник. – Болезнь всегда так, со сглаза зачинается, вот как ты молвил сейчас.

Смутная тревога закралась в сердце царя. А ну-ка да на самом деле прав старый Акундиныч? Разве мало лихих людей на свете? Как раз испортят!

– А что же, Акундиныч, можно помочь этому, если это сглаз? – спросил он.

– А как же… можно! Для этого надо взять воды не питой, не отведанной никем, вынуть из печи три уголечка и достать четверговой соли. Все это положить в стопочку, дунуть над ней три раза, потом плюнуть три раза в сторону. А после надлежит нечаянно сбрызнуть больного три раза, дать три раза хлебнуть и вытереть грудь против сердца. Потом вытереть рубашкой лицо, а оставшуюся воду вылить под притолоку. А хорошо еще, государь, к этому составу прибавить клочок мха из угла.

– А что, Акундиныч, каждый может так лечить?

– Нет, не каждый, государь. Это дано знахарям. А кто хочет сам научиться этому от знахаря, то должон три вечера париться в бане, три дня говеть, три дня ходить по улице с непокрытой головой, а последние три дня ходить к знахарю. А знахарь в пустой избе ставит мису с водой, а по углам кладет соль, золу и уголь. И должно те соль, золу и уголь лизать языком и запивать водой из мисы. А знахарь читает в те поры свои заговоры. А на третий день знахарь дает громовую стрелу и говорит такой наговор: «Соль солена, зола горька, уголь черен! Нашепчите, наговорите мою воду в мисе для нужного дела. Ты, соль, услади, ты, зола, угорчи, ты, уголь, очерни. Моя соль крепка, моя зола горька, мой уголь черен. Кто выпьет мою воду, отпадут все недуги; кто съест мою соль, от того откачнутся все болести; кто сотрет зубами уголь, от того отлетят узорки со всеми призорками…»

– А какие же болести излечиваются этим сбрызгиванием, Акундиныч?

– А разные, надежа-царь, разные, – сквозь сон ответил сказочник. – Лихоманка, лихие болести, родимец, колотье, потрясиха, зазноба молодеческая, тоска наносная, ушибиха, черная немочь, узорки, призорки… разные недуги, государь.

Тишайший взглянул на сказочника: тот уже спал, свернувшись калачиком подле царской постели.

Царь откинулся назад и задумался. И далеко его мысли ходили по обширному его царству. Видело чуткое сердце Тишайшего, что хотя и тихо в государстве, но далеко не все ладно. Видел он, что черный народ угнетен, поставлен в холопское положение и что вольготно за его спиной жить одним только боярам да приказным. Тьма кругом; все окрест утопает в невежестве, суевериях; народ так свыкся с этой тьмой и невежеством, что не хочет сам расставаться с ними.

Хотя бы взять самое дорогое для человека достояние – его здоровье? Что тут? Вот Акундиныч говорит о сглазе, о лечении обрызгиванием. А чудовский архимандрит советует отчитывания инока-затворника. И никто не хочет верить, что превыше тьмы – знание. Но упорен народ, крепка тьма, сильно невежество – и не хотят они знания, ибо оно от иностранцев, нехристей, по мнению народа, и туго идет к ним.

«Эх, если бы у нас, на Москве, были свои, наши дохтура и лекаря, – подумалось царю, – авось поверил бы народ, что знание научное превыше наговоров и обрызгиваний. А то кто выведет народ из этой тьмы? Нет, не родился, видно, еще на Руси такой богатырь, который перевернул бы всю ее сверху донизу и прогнал бы тьму и невежество на Руси. Помоги и спаси ее, Господи!» – Набожно перекрестился он на иконы в стоявшем в переднем углу киоте, на ризах которых играли разноцветные огоньки от лампад.