Воронцовы. Их жизнь и общественная деятельность

Воронцовы. Их жизнь и общественная деятельность
Василий Васильевич Огарков

Жизнь замечательных людей
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

В. В. Огарков

Воронцовы

Их жизнь и общественная деятельность

Биографические очерки

С портретом князя М. С. Воронцова, гравированный в Лейпциге Геданом и родословной семьи

Генерал-фельдмаршал М.С. Воронцов

Вступление

В числе фамилий, представители которых занимали за последние полтора столетия высокие государственные должности и отличались талантами, на одном из самых первых мест стоит род Воронцовых, давший нашему отечеству замечательных деятелей. Достаточно назвать знаменитого президента Российской Академии княгиню Дашкову (урожденную Воронцову), искусного дипломата Семена Романовича и деятеля недавно минувшего времени, князя Михаила Семеновича, чтоб видеть, на каких разнообразных поприщах заслуженно прославились представители помянутой фамилии. Редкая для своего времени образованность, самостоятельность и энергия, большие таланты и трудолюбие составляли, передаваясь преемственно, удел многих Воронцовых, а в особенности тех, которым посвящен наш очерк: канцлера Елизаветы Михаила Илларионовича, его племянников Александра и Семена Романовичей и сына последнего – князя Михаила Семеновича.

Если мы обратим внимание на условия, при которых приходилось жить и действовать Воронцовым, то должны признаться, что в атмосфере лести и угодничества, в раболепной обстановке, окружавшей фаворитов и “случайных” людей тогдашнего времени, и притом в стране, где “почти не было общественного мнения” (по выражению автобиографической записки графа Александра Воронцова), самостоятельность убеждений и отсутствие льстивой угодливости составляли, несомненно, редкое и высокое достоинство. Способность “с улыбкою говорить правду государям”, да еще таким, как Павел I, нельзя не считать доказательством душевной стойкости. А между тем в братьях Александре и Семене Воронцовых мы несомненно встречаем эти черты характера, которыми, может быть, в значительной степени объясняются превратности и неудачи их карьеры: холодное отношение к братьям Екатерины II, – не переваривавшей сурового и стойкого нрава Александра Романовича и, как известно, тяготившейся Дашковой, – а также и суровые меры императора Павла I по отношению к Семену Романовичу, последствия которых, к счастию, быстро были заглажены вскоре воцарившимся Александром I.

Бескорыстие, столь редкое в то время, составляло одну из симпатичных сторон изображаемых нами Воронцовых. И на этом с отрадою отдыхает исторический обозреватель той эпохи, когда повальная корысть обуяла всех сверху донизу, когда казенные деньги бесцеремонно смешивались с собственными и грабеж казны для личного обогащения в той или другой форме был одним из распространенных явлений.

Но отмеченные выше достоинства героев настоящего очерка не исключали существования в них недостатков. Некоторые привычки и понятия, всасывающиеся с молоком матери и упорно поддерживающиеся всем строем окружающей жизни, провожают человека до могилы. И как нам теперь кажутся несправедливыми и жестокими многие взгляды и привычки прошлого, так, вероятно, и наши собственные отношения к окружающим нас явлениям, – наш умственный и нравственный обиход, – покажутся потомкам варварскими.

Если мы с этой точки зрения посмотрим на лиц, которым посвящен этот очерк, то увидим, что, обладая в слабой степени некоторыми из недостатков своего времени, въевшимися, так сказать, в людей органически, Воронцовы далеко превосходили современников своими достоинствами. Графы Александр и Семен Романовичи, как деятели главным образом минувшего столетия, когда в обществе еще очень робко и пугливо раздавались голоса против крепостного права, не могли горячо сочувствовать освободительным тенденциям, ссылаясь, между прочим, и на неподготовленность “раба” к освобождению. Но и они возмущались многими явлениями крепостничества, и в особенности продажею отдельных крестьян. А сын Семена Воронцова – князь Михаил Семенович, – как в этом, так и в других вопросах был одним из убежденных членов небольшого передового кружка людей во время императора Александра I и, как известно, подал в это царствование вместе с Каразиным и другими записку об освобождении крестьян.

В странах, где, благодаря историческим условиям, во главе народа поставлены высшие классы, нельзя не отметить как благоприятное обстоятельство тот факт, что некоторые представители этих классов сознают свои обязанности по отношению к обществу и искренно проводят в своей деятельности правило “noblesse oblige”[1 - благородство обязывает (фр.)]. Этот принцип всегда был на виду у лучших представителей рода Воронцовых.

Родословная Воронцовых

Глава I. Начало карьеры Воронцовых

“Феерическое” время. – Воевода Воронцов. – Его семья. – Дружба святителя Димитрия Ростовского. – Сближение Воронцовых с Елизаветою. – Веселый двор цесаревны. – Служба Михаила Воронцова. – Воцарение Елизаветы. – Участие в этом событии Воронцова и Лестока. – Милости государыни к Воронцовым. – Женитьба на кузине императрицы. – “Пляска на вулкане”. – Судьба знатных в минувшем столетии. – Канцлер Бестужев. – Отношение его к Михаилу Воронцову. – Охлаждение императрицы к испытанному слуге. – Заботы Воронцова о родных. – Стесненные денежные дела его. – “Иллюминации и трактаменты”. – Просительные письма вице-канцлера. – Деятельность его. – Отношение к Ломоносову. – Исполнение курьезных поручений. – Воспитание дочери. – “Мягкость” Воронцова. – Отвращение к интригам

Восемнадцатый век в русской истории необычайно обилен волнениями и переворотами, представлявшими благодарную почву для честолюбцев и ловких людей, создававших блестящие карьеры. Это был век необыкновенных и быстрых возвышений и не менее стремительных и ужасных падений. “Безродный баловень счастия”, полуграмотный пирожник Меншиков был почти самодержавным властелином при Екатерине I и в детстве Петра II. Конюх Бирон сделался регентом громадного государства, раскинувшегося от Ледовитого океана до Черного моря. Каждое coup d'etat[2 - переворот, решительное преобразование, поворот (фр.)] выбрасывало людей из скромной обстановки в близость к трону и делало сержантов тогдашней гвардии, – как Потемкина и Орлова, – могущественными временщиками, князьями и графами; фельдшер Лесток получил высшие в государстве чины и ордена, а молодой офицер Зубов в небольшой промежуток времени сделался князем и “полным” генералом, приобретя такое могущество, которое под конец сломило и несокрушимого Потемкина. Это было сказочное, феерическое время с волшебными превращениями и людей, и окружавшей их обстановки.

Вероятно, и скромный статский советник и Ростовский воевода Илларион Гаврилович Воронцов (родился в 1674-м, умер в 1750 году) не думал, что судьба так скоро вознесет все его ближайшее потомство и сделает среднего сына – Михаила Илларионовича великим канцлером обширной Российской империи и мужем двоюродной сестры императрицы Елизаветы.

Михаил Илларионович родился 12 июля 1714 года. У него было два брата – Роман и Иван, – и возвышение среднего отразилось, понятно, на всем семействе. Старший брат будущего канцлера, Роман, был родоначальником тех Воронцовых, которым главным образом посвящен этот очерк.

О детстве Михаила Илларионовича мы имеем мало сведений, но то обстоятельство, что мать его, Анна Григорьевна, урожденная Маслова, пользовалась дружбою знаменитого святителя Димитрия Ростовского, достаточно объясняет факт, что будущий канцлер в ту бедную образованными людьми эпоху выделялся своею письменностью и книжным образованием. Благотворность близости святителя, который при чистоте жизни отличался большою любовью к книжному просвещению (известно, что он велел обложить себя в гробу своими черновыми рукописями), к семье Воронцовых могла выразиться именно в этом отношении, – и в восприимчивую душу даровитого мальчика Михаила могли запасть речи и пример образованного пастыря. И мы действительно видим в Михаиле Илларионовиче человека, смолоду любившего книги, поддерживавшего связи с русскими и иностранными учеными и содействовавшего образованию своих племянников – будущих государственных деятелей – Семена и Александра Романовичей. Известная образованность и способность владеть пером были несомненною причиною того, что Михаил Илларионович при скромном дворе цесаревны Елизаветы, не изобиловавшем людьми письменными и книжными, являлся необходимым человеком.

По преданию, лицом, сблизившим с Елизаветою семью Воронцовых, что и явилось причиною необычайного возвышения последних, была жена старшего брата Михаила Илларионовича (Романа), мать княгини Дашковой, – Марфа Ивановна, урожденная Сурмина; она, получив громадное наследство от отца своего, служившего при Петре I “конюшим патриаршего приказа”, часто ссужала Елизавету деньгами, в которых, как известно, цесаревна нередко нуждалась. В кассе будущей императрицы, повелительницы миллионов людей, за две недели до восшествия на престол, как видно из доношений начальника вотчинных дел, было менее ста рублей… При таком состоянии финансов Елизавета, естественно, должна была дорожить богатою сибирячкою Сурминой и отплатила впоследствии сторицею всей семье Воронцовых за оказанную ей помощь.

Как бы то ни было, но в 14 лет мы видим Михаила Илларионовича пажом при дворе цесаревны. Здесь, вероятно, он научился по-французски, владея порядочно этим языком и иногда ведя на нем корреспонденцию. Что же касается до немецкого, то, как видно из одной записки Екатерины II, просившей канцлера присылать ей немецкие депеши, последний им не владел.

Хотя цесаревна Елизавета и находилась в опале при жесткой характером императрице Анне, имевшей, конечно, право питать подозрительность к дочери Петра Великого, но, как известно, опальная цесаревна умела и в своем уединении от двора весело жить. Она была добрая, мягкосердечная женщина, не забывавшая оказанных ей услуг и способная на долгую привязанность. Как и многие женщины, склонная иногда прощать большое, она могла, однако, жестоко мстить за дерзость соперничать с нею красотою или затмевать ее нарядами на придворных балах. Известно, что главным образом за эти вины поплатилась красавица Лопухина. Тем не менее, Елизавета обладала симпатичным, добрым сердцем и в этом отношении была совершенным антиподом своей кузины, суровой и беспощадной Анны Иоанновны. Весьма возможно, что в атмосфере этого веселого, не знавшего особенных этикетов двора цесаревны, вблизи жизнерадостной Елизаветы, значительно окрепли те черты добродушия и гуманности в характере Михаила Илларионовича, которые мы встречаем во всех действиях этого вельможи. Может быть, тут сказалось и влияние доброй матери, а также и близость в детстве, когда так глубоко западают в душу все впечатления, к великому подвижнику земли русской – святителю Димитрию Ростовскому. Во всяком случае, можно смело сказать, что имя Михаила Илларионовича не замешано ни в одном кровавом процессе того времени и его совесть была чиста от обвинения в приобретении личного благополучия путем несчастия других. А это было обычным явлением в то время. Когда подвергшийся опале знаменитый канцлер Бестужев явился в совет, где ему объявили немилость государыни и где его арестовали, и когда непримиримый враг Бестужева, фельдмаршал князь Трубецкой, собственными руками сорвал с опального Андреевскую ленту, это очень оскорбило и опечалило Воронцова, хотя Бестужев был не раз причиною и его собственных огорчений. Отношение Воронцова к дочери, жене и племянникам ясно говорит о гуманности этого первого канцлера из даровитой семьи Воронцовых.

Будучи камер-юнкером Елизаветы, Михаил Илларионович исполнял многие поручения цесаревны, в том числе и важные. Мы уже сказали, что дочь Петра I должна была дорожить Воронцовым: он один в ее маленьком придворном штате владел пером, много читал и отличался образованием. При исполнении поручений, цесаревна могла убедиться в ловкости и преданности своего камер-юнкера. И по всему видно, что Елизавета отличала Михаила Илларионовича и верила ему. “Понеже я ни на кого такую надежду не имею, как на Вас, – писала цесаревна Воронцову, – так как себе верю: много апробаций имела”. Долгое пребывание при Елизавете сдружило последнюю с Михаилом Илларионовичем и заставило видеть в нем искреннего и преданного слугу; вот причины, по которым он – один из немногих – был посвящен в тайну задуманного переворота.

Настало 25 ноября 1741 года. Этот день, принесший несчастие правительнице Анне Леопольдовне и ее многострадальному семейству, был началом новой эры для рода Воронцовых: Михаил Илларионович принимал в событиях этого дня самое деятельное участие. Владычество немцев давно набило оскомину русским. Живо было еще в обществе воспоминание о жестокостях Бирона, курляндского конюха, распоряжавшегося в России, как когда-то у себя на конюшне. Взоры всех были обращены на дочь Петра, казавшуюся в глазах народа самою законною обладательницею престола отца и преемницею его славы. Недавний блестящий успех знаменитой расправы Миниха с Бироном кружил головы многим честолюбцам и заставлял надеяться на удачу и нового предприятия.

Известно, как произошло это достопамятное событие. В ночь на 25 ноября 1741 года цесаревна в санях Воронцова, с Михаилом Илларионовичем, ставшим на запятках, и сопровождаемая другими санями, занятыми ее приверженцами, приехала в Преображенские казармы, где уже находился Лесток; этот авантюрист предусмотрительно распорол ножом кожу барабана, чтоб растерявшийся часовой не произвел тревоги. Впрочем, по другим известиям, Лесток не дожидался в казармах, но стоял вместе с Михаилом Илларионовичем на запятках саней Елизаветы. Лесток и Воронцов тогда же арестовали Анну Леопольдовну и ее семейство.

Если мы примем во внимание, что в случае неуспеха отважного предприятия участникам его грозила страшная судьба и что вообще для участия в таком романтически-смелом поступке нужна была не робкая душа, то мы можем сказать, что добродушный и гуманный Михаил Илларионович скрывал в себе недюжинную энергию и отвагу и что, с другой стороны, он был искренно предан цесаревне.

Утро 25 ноября возвестило о новой русской императрице и о милостях ее к друзьям и помощникам в деле воцарения. Милости, доставшиеся на долю Михаила Илларионовича, вполне вознаградили его за риск участия в совершенном деле. Он был пожалован в камергеры (в то время это звание считалось более редким, чем ныне) к воцарившейся императрице, произведен в генерал-лейтенанты и назначен лейтенантом роты Преображенских гренадер, которая с тех пор получила название лейб-кампании, и те рядовые ее, которые не были дворянами, возведены в это достоинство и одарены поместьями. Михаил Илларионович тоже сделался владельцем богатых поместий и кавалером ордена св. Александра Невского. Вся семья Воронцовых, после счастливого воцарения Елизаветы, была осыпана милостями государыни, а жена брата Михаила Илларионовича (Романа) Марфа Ивановна, пользовалась неизменною дружбою государыни до самой своей смерти, несмотря на зависть и наговоры на нее императрице со стороны Шуваловой, имевшей большое влияние при дворе.

Скоро служба Михаила Илларионовича ознаменовалась новыми милостями Елизаветы: она ему предложила жениться на одной из своих двоюродных сестер, графине Гендриковой или графине Скавронской, дочерях двух родственников императрицы Екатерины I. Михаил Илларионович выбрал, “к счастию” (по выражению его племянника графа Александра Романовича в автобиографической записке), графиню Скавронскую и действительно жил с нею в полном согласии, хотя, как увидим ниже, не был счастлив в своем потомстве. Этот брак (в 1742 году) с родственницею государыни на время еще более сблизил Воронцова с Елизаветою и ознаменовался новыми милостями для всей семьи любимцев. Впрочем, вскоре произошли обстоятельства, которые охладили чувства императрицы к ее камергеру. Чистосердечный и неискусный в интриге Воронцов не мог хорошо лавировать среди разнообразных придворных течений, где были опытные интриганы вроде Бестужева.

Интересную и вместе с тем страшную картину представляла жизнь высокопоставленных сановников и придворной толпы в начале и середине прошлого столетия. Эта жизнь представляла собою положительно “пляску на вулкане”. И с страшными ударами судьбы и коварною переменчивостью счастья пришлось ознакомиться большинству тогдашних вельмож. “Полудержавный властелин” Меншиков, мечтавший основать чуть ли даже не собственную династию, обладатель громадных богатств, изведавший все почести, какие только возможны “на высоте”, кончил бедным изгнанником в Березове, в избе, занесенной сугробами снега… И это изгнание смирило гордую душу временщика: жестокий и надменный раньше, он кончил жизнь кротким христианином, со святым и умиротворяющим Евангелием в руках… участь Долгоруких, пославших Меншикова в ссылку, оказалась еще страшнее: после мук унижения, после позора и бедствий долгого изгнания они были вновь судимы и погибли на эшафоте мучительною смертью. И какой длинной вереницей тянутся эти страдальческие тени прошлого, деяния которых теперь мирно покоятся в архивах! Бирон, Остерман, Левенвольд, Миних, Девьер, Волынский… Сколько кровавых воспоминаний вызывают эти имена в нашем воображении!

Царствование Елизаветы было, правда, не так богато печальными процессами, – оно в этом отношении уступало предыдущим царствованиям, в особенности Петровскому времени и Бироновщине, – но все-таки нравы наших предков не могли внезапно из жестоких сделаться мягкими. Люди слишком огрубели от тех ежовых рукавиц, в которых их держали ранее, и, кроме того, многие еще деятели прежнего времени перешли деятелями и в новую эпоху.

Одним из сановников, искусившихся в интриге и игравших большую роль при Елизавете, является Алексей Петрович Бестужев, бывший кабинет-министр в царствование Анны и вице-канцлер при начале правления Елизаветы. Это был человек необычайно хитрый, замечательно даровитый и с большими государственными знаниями. Воспитанный в трудной школе бироновщины, когда приходилось ловчить всевозможными средствами, Бестужев мог провести и вывести на “свежую воду” всякого, хотя – по пословице “повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить” – и “старая лиса” Бестужев в конце концов сломал себе голову. Страстный противник Пруссии и Франции, он оказал в свое время большие услуги родине на политическом поприще. Благодаря энергии и ловкости, Бестужев побеждал всех своих противников и не постеснился выслать из России французского посланника Шетарди, помогавшего деньгами воцарению Елизаветы и думавшего найти в ней орудие французских происков. Бестужев, верно служивший интересам России, разрушил козни Шетарди, воспользовавшись оригинальным способом, изобретенным Фридрихом II, – перехватыванием чужих писем (“перлюстрация”). Француз неосторожно отзывался в своей корреспонденции об императрице, – письма были показаны государыне, и Шетарди выслали из Петербурга в 24 часа. Мы упоминаем об этом обстоятельстве и вражде к Франции со стороны Бестужева потому, что эти причины имели впоследствии влияние на группировку партий при дворе и на отношения Воронцовых к Бестужеву.

Бестужев, видя сначала в Воронцове помощника себе и человека, близкого к государыне, способствовал, после получения места великого канцлера, определению Михаила Илларионовича в вице-канцлеры (1744 год). Этою мерою он думал создать себе приверженца, и, с другой стороны, для него являлось весьма удобным то обстоятельство, что Воронцов часто виделся с Елизаветою и мог ей чаще докладывать, нежели сам Бестужев: государыня не особенно любила дела, да еще в докладах такого желчного, подозрительного старика, каким был великий канцлер. Михаил Илларионович, – и это делает ему честь, – всегда ценил таланты Бестужева и его расположение к себе. Молодой вице-канцлер усердно занимался делами, и его проекты часто одобрял сам канцлер. Деятельность с Бестужевым была великолепною школою для Воронцова: может быть, этому-то последний главным образом и обязан своими государственными знаниями и способностями, не без пользы впоследствии примененными к делу.

Но, несмотря на вышесказанное, столкновения между Воронцовым и Бестужевым были неизбежны: первый, частью по убеждению, а частью – из-за личных привязанностей к представителям Франции в России, с которыми его сдружило общее участие в событии 25 ноября, – держал сторону этой державы, между тем как Бестужев был ее ненавистником.

Старый канцлер сумел устранить молодого своего помощника от дел и влияния на императрицу, устроив его поездку за границу, которой Воронцов, пожалованный в 1744 году в графы Римской империи, очень желал и ранее. В это путешествие он отправился с женою и дочерью (родившеюся в 1743 году), в конце 1745 года. По обыкновению всех путешествующих русских вельмож, Михаил Илларионович смотрел в Европе разные диковины, покупал себе различные редкости, представлялся по дороге знатным лицам и царствующим особам, не забывая о своих впечатлениях сообщать знаменитому канцлеру. В свою очередь, и Бестужев писал Воронцову льстивые письма, неизменно заканчивая их “нижайшею просьбою о дружбе их сиятельств”.

В этой поездке прошел год, но старый канцлер, не терпевший, по своему громадному честолюбию, соперников во влиянии на дела и государыню, сумел, за время отсутствия своего помощника, наплести на него такую сеть интриг и клеветы и так убедить в справедливости этих наветов Елизавету, что она совершенно изменилась в отношениях к своему испытанному слуге и родственнику.

Несколько лет Михаил Илларионович не был у “личного доклада” государыне, его просьбы не исполнялись, а влияние на дела было самое незначительное. Но и любовь императрицы, и милости ее вернулись с лихвою к Воронцову впоследствии.

Мы должны отметить симпатичную черту вице-канцлера – его любовное и ласковое отношение к родне, и в особенности к детям овдовевшего в это время брата Романа. По возвращении из-за границы Михаил Илларионович взял к себе в дом младшую племянницу (впоследствии знаменитая княгиня Дашкова). Она была однолетком единственной дочери вице-канцлера и воспитывалась вместе с нею в доме дяди, где прожила до самого замужества. Племянники вице-канцлера – Александр и Семен Романовичи – с детства почти постоянно бывали у дяди, и он, как добрый отец, заботился об их воспитании и образовании. Такая близость к дяде и делам государственным, вместе с заботливым и ласковым отношением Михаила Илларионовича к племянникам, послужила для последних прекрасною подготовительною школою к будущей деятельности и хорошо ознакомила их с тогдашними делами и политическими деятелями.

За это же время охлаждения императрицы Михаил Илларионович начинает испытывать затруднения в денежных делах, и эти затруднения потом красною нитью проходят через всю его жизнь.

Не имея родового состояния и не умея устраивать своих дел, – в чем он совершенно не походил на брата Романа и старшего сына последнего Александра, скопивших громадные воронцовские богатства, – Михаил Илларионович постоянно нуждался, и в его просительных письмах к императрице о “пожалованиях” встречаются самые красноречивые изображения денежных бедствий просителя. Часто эти письма, кроме того, содержат внушительные списки долгов Воронцова, и в них вице-канцлер ссылается на то, что в его звании нельзя “жить по-философски, а надо – по-министерски”. Ему нужно шить ливреи лакеям, богатые платья, “иллюминации и трактаменты делать”. То он просит взять назад пожалованные ему деревни и выдать за них деньги, то повторяет ту же просьбу о принадлежащих ему горных заводах.

Хотя эти постоянные просьбы Михаила Илларионовича вроде бы дают повод заподозрить его в жадности, однако на самом деле он по справедливости мог закончить свои моления к государыне утверждением: “я от природы не сребролюбец и после меня богатства не останется!” Вице-канцлер мог смело говорить так: его тороватость и “простота” не подлежат сомнению, – они-то и заставляли Воронцова допекать Елизавету “воплем” о помощи. Высокое звание, которым был облечен Михаил Илларионович, и близость его к государыне обязывали много тратить на “представительство”, на что он и ссылается в просьбах. Ослепительная роскошь самой императрицы давала в этом отношении соблазнительный пример подданным.

К чести Михаила Илларионовича нужно сказать, что он, стоя так высоко на ступенях общественной лестницы, никогда не злоупотреблял своею властью из-за личных выгод, в чем немало был грешен его старший брат Роман.

Мы не можем удержаться, чтоб не привести выдержку из одного просительного письма Михаила Илларионовича о пожаловании ему деревень. “Ибо, – пишет Воронцов, – как свет сей без вариаций и теплоты солнечного сияния никак пробыть, а тело без души – движения отнюдь иметь не может, так и мы все, верные рабы Ваши, без милости и награждения Ваш. Импер. Вел. прожить не можем… И я ни единого дома, фамилии в государстве не знаю, которые бы, собственно, без награждений от Монарших щедрот себя содержали”.

Последнее замечание Воронцова весьма справедливо.

С возвращением милостей Елизаветы (в 1753 году), убедившейся в несправедливости наветов Бестужева, Воронцов наконец получил возможность поправить свои дела: ему было пожаловано одно из лучших барских имений в Ливонии, Мариенбург; но непрактичный вице-канцлер, нуждаясь в наличных деньгах, продал его за баснословно дешевую цену барону Фитингофу, положившему этою покупкою начало своему громадному богатству.

Императрица учредила конференцию, или постоянный совет, собиравшийся во дворце два раза в неделю для суждения о важнейших государственных делах. Одним из усердных посетителей и работников в этом совете был Воронцов, проекты которого, как мы уже имели случай заметить, часто одобрялись Бестужевым. Но все-таки следует сказать правду, что вице-канцлер ничем особенным в своей государственной деятельности не выдавался и в совете по-прежнему доминировал знающий и изворотливый Бестужев. Во всяком случае, за Михаилом Илларионовичем нет перед отечеством особенных заслуг в делах политических, где ему, правда, и трудно было выделиться при Бестужеве. Но внимание историка останавливается на нем, как на деятельном и порядочном работнике, бескорыстном и добром человеке и как на подготовителе своих племянников Александра и Семена Романовичей к будущей их деятельности.

Отношения вице-канцлера к русскому гению Ломоносову способны только усилить наше уважение к бескорыстному и доброму меценату Воронцову: он помогал Ломоносову, ходатайствовал за него и переписывался с ним, относясь с искренним уважением к диковинному помору. Непокладистый и не спускавший даже “сильным мира”, Ломоносов, кажется, искренно уважал Михаила Илларионовича.