Родная старина

Много было удали, силы и молодечества на Руси, да все это тратилось попусту, и князья не могли совладать с исконным своим врагом – половцами. Беда была в том, что не было единодушия у русских князей, ссорились они между собою, воевали и даже иной раз сами путь показывали половцам на Русскую землю.

Сказание о походе Игоря

Лучше всего можно видеть, сколько было отваги у князей и как напрасно тратилась она иной раз, из древнего сказания о походе в 1185 г. северского князя Игоря Святославича и брата его Всеволода. Вот это сказание («Слово о полку Игореве»).

«Не начать ли нам, братья, печальное сказание о походе Игоря? Станем сказывать повесть свою по былинам нашего времени, а не по вымыслам Бояна (древнего певца). Боян вещий, когда хотел кому песнь воспеть, то носился мыслью по лесам, серым волком рыскал по полю, сизым орлом парил под небесами… В старые времена князья на охоте пускали своих соколов на стаю лебедей; чей сокол прежде настигал лебедя, в честь тому князю первому и песнь пелась. Боян же не десять соколов пускал на стадо лебедей, а клал свои вещие персты на живые струны, и они сами князьям славу рокотали.

Начнем же повесть свою об Игоре. Наполнилось сердце его ратным духом и доблестью, захотелось ему повести свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую. Недоброе знамение было ему: солнце затмилось; тьма покрыла воинов его. Неймется князю: доблесть полонила сердце его. «Братья и дружина, – говорит он, – лучше изрублену быть, чем в плен попасть!.. Сядем, братцы, на своих борзых коней, поглядим на синий Дон. Хочу копье свое испытать в поле половецком с вами, русичи, хочу голову свою там сложить или напиться шлемом из Дону». Кони ржут за рекою Сулою. Гремит слава в Киеве. Трубы трубят в Новгороде (Северском). Стоят знамена в Путивле. Игорь ждет милого брата Всеволода. И сказал Игорю Буй-тур Всеволод (за силу свою и удаль сравнивается он с буйным или ярым туром):

«Один брат, один свет ты, светлый Игорь! Оба мы дети Святослава. Седлай, брат, своих быстрых коней, а мои кони уже готовы, оседланы, стоят у Курска, впереди. Мои куряне – лихие наездники, под трубами они пеленаты, под шлемами взлелеяны, концом копья вскормлены; дороги им ведомы, овраги им знакомы; луки у них натянуты, колчаны открыты, сабли навострены; скачут на конях, словно волки в поле, ищут себе чести, а князю славы…»

Тогда вступил Игорь в свое златое стремя и поехал по чистому полю. То пред ним солнце затмилось, а теперь, как наступила ночь, буря застонала, гроза разбудила птиц в лесах. Звери воют в степях; зловещая птица (див) кричит сверху дерева.

Нетореными дорогами несутся половцы к Великому Дону. Ведет Игорь к Дону и своих воинов. Птицы уже чуют добычу; волки по оврагам завывают; орлы своим клекотом скликают зверей на трупы.

Утром в пятницу русские смяли поганые полки половецкие и помчали в плен красных девиц половецких, а с ними золото, ткани, дорогие парчи. Кожухами и епанчами стали дороги мостить по болотам да по топким местам. Красное знамя, белая хоругвь, серебряное древко достались храброму Игорю.

Отдыхает в поле храброе гнездо (русских воинов). Не родилось оно на обиду ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, поганый половчин. Гзак (половецкий хан) бежит серым волком. Кончак след ему прокладывает к широкому Дону.

Кровавой зарею начинается день. Черные тучи с моря идут. Закроют они князей русских. Трепещут в тучах синие молнии. Быть грому великому; идти дождю стрелами с Дону широкого; копьям тут поизломаться, саблям зазубриться о шлемы половецкие на реке на Каяле у Дону широкого.

О Русь, далеко зашла ты! Вот ветры, Стрибоговы внуки, веют стрелами с моря на храбрые полки Игоря! Земля дрожит, реки мутно текут, пыль по полям стелется, знамена шумят. Идут половцы от Дона, идут от моря, со всех сторон окружили они русское войско. Криками своими наполнили они поля. Заградили себя храбрые русичи багряными щитами. Яр-тур Всеволод! Ты стоишь впереди, прыщешь стрелами, гремишь мечами булатными по шлемам. Где проскачет Буй-тур, своим золотым шлемом посвечивая, там лежат поганые головы половецкие, раздроблены шлемы аварские твоими саблями закаленными, Яр-тур Всеволод!

Слово о полку Игореве. Титульный лист

Какой раны побоится тот, братцы, кто позабыл о почестях, о жизни, о золотом престоле, кто отказался от ласки жены своей, прекрасной Глебовны?

Были тяжелые времена, были походы Олега Святославича. Олег тот мечом крамолу ковал, стрелы по родной земле сеял. Много горя причинил он Всеволоду и Владимиру. Тогда при этом Олеге Гориславиче сеялись и восходили усобицы, гибла жизнь человеческая, в княжьих крамолах век людской сократился. Редко тогда на полях в Русской земле раздавались голоса пахарей; но часто вороны каркали, деля между собою трупы убитых. То бывало во времена прежних битв, прежних походов, а о такой битве, как эта, и не слыхано. С утра до вечера, с вечера до света летят стрелы каленые, гремят сабли о шлемы, трещат копья стальные в неведомом поле, среди земли Половецкой. Земля была копытами вспахана, костьми засеяна, кровью полита; горем взошел посев этот по Русской земле…

Строит Игорь снова свои полки. Жаль ему милого брата Всеволода.

Бились день, бились другой, на третий день к полудню пали знамена Игоря. Тут братья разлучились на берегу быстрой Каялы, тут кровавого вина недостало, тут пир покончили храбрые русичи, сватов попоили, а сами полегли за Русскую землю!

Никнет трава от жалости, и дерево, словно в печали, опустило ветви к земле. Тяжелая невзгода в пустыне силу похоронила…

Не стало у князей единомыслия на поганых. Говаривал брат брату: «Это мое и то мое же», и стали князья малое считать за великое и сами на себя крамолу ковать, а поганые (половцы) тем временем со всех сторон с победами приходили на землю Русскую… О, далеко залетел сокол (Игорь), избивая птиц, к морю… Игоревой храброй дружины уже не воскресить! А по Русской земле поскакали половцы. Стали плакать жены русские причитаючи: «Уже нам своих милых мужей ни мыслию примыслить, ни думою придумать, ни глазом увидеть, а золотом и серебром совсем уж не тешиться». Застонал, братья, Киев от скорби, а Чернигов от напастей. Тоска разлилась, печаль великая потекла по Русской земле!.. А князья сами друг на друга крамолу ковали; а поганые на Русскую землю нападали и дань брали по белке со двора. Храбрые Игорь и Всеволод пробудили снова ту вражду, которую усыпил было отец их, грозный Святослав. Он, как гроза, привел в трепет землю Половецкую своими сильными полками, своими булатными мечами… Тут (иноземные торговцы в Киеве) немцы и венециане, греки и моравцы прославляют Святослава, корят Игоря, что он силу потопил на дне Каялы, реки половецкой, много золота русского рассыпал…

Видит Святослав недобрый сон. «В прошлую ночь, – рассказывает он боярам, – снилось мне, что в Киеве на горах с вечера покрывали меня черным покрывалом на тесовой кровати, черпали мне синее вино, с зельем смешанное, сыпали мне крупный жемчуг на постель… Всю ночь каркали вороны». И отвечали бояре князю: «Тоска, князь, полонила ум твой: два сокола слетели с отцовского золотого трона, чтобы опять добиться Тмутаракани или напиться шлемом из Дона. Уже подсекли сабли поганых крылья у обоих соколов, а самих оковали железными путами. На реке Каяле тьма покрыла свет. По Русской земле разошлись половцы, словно хищные барсы. Князья наши потопили свое счастье и дерзость придали хану».

Тогда Святослав изронил из души золотое слово, слезами облитое: «Дети мои, Игорь и Всеволод! Рано вы начали Половецкую землю сокрушать мечами, а себе славы искать: бесславно вы победили, бесславно кровь поганую пролили. Ваши мужественные сердца крепким булатом скованы, буйной удалью закалены! – и вот что причинили вы моей седине! (Далее сочинитель «Слова», выражая свою печаль, называет сильных князей, современных ему – Всеволода Юрьевича, Ярослава Галицкого и других, которые могли бы сокрушить половцев, если бы хотели.)

«Великий князь Всеволод! Тебе и на мысль не пришло прилететь издалека на защиту золотого отцовского престола? А можешь ты Волгу веслами раскропить, Дон шлемами вычерпать!.. А ты, Галицкий Осмомысл – Ярослав! Высоко ты сидишь на своем златокованом престоле, укрепил ты Карпатские горы своими могучими полками, заслонив путь венгерскому королю… Молва о грозных силах твоих разносится по земле. Стрелами своими грозишь ты с престола твоему султану. Стреляй, государь, в Кончака, раба поганого, заступись за Русскую землю, за раны Игоря, храброго Святославича. И ты, буйный Роман и Мстислав! Мужественная мысль возносит ум ваш на великий подвиг; вы пылко стремитесь на дело, как сокол, реющий по воздуху, на птицу…»

Далее в сказании припоминаются и другие князья, которые при всей их храбрости напрасно кровь проливали и своими крамолами накликали литовцев на Русскую землю, и от них приходилось терпеть те же насилия, как от половцев. Вспоминается и непоседливый, беспокойный князь Всеслав. Из-за него на реке Немизе (Немане) много сгибло русских сил, «словно на току вместо снопов стелили людей, молотили цепами булатными (мечами), веяли душу от тела»… И не добрым засеяны берега Немана – засеяны трупами сынов русских! Но беспокойный Всеслав и сам немало беды вытерпел. Еще в древности мудрый Боян припевал ему разумную припевку: «Ни хитрому, ни гораздому суда Божьего не миновать».

Затем сказание переходит к жене Игоря (Евфросинии Ярославне, дочери Галицкого князя «Осмомысла»).

«Слышен голос Ярославны (супруги Игоря), словно кукушка невидимая, рано она плачет и причитает: «Полечу, – говорит она, – к Дону кукушкою, омочу бобровый рукав свой в Каяле реке, оботру князю кровавые раны его на могучем теле его». Плачет Ярославна в Путивле на городской стене. «О ветер, ветрило! – говорит она. – Зачем, господин, несешь ты несчастье? Зачем несешь ты ханские стрелы на воев мужа моего? Мало тебе разве веять на высоте под облаками? Лелеешь корабли ты на море, зачем же ты мое счастье развеял по ковылю? О Днепр Словутич (славный)! ты пробил каменные горы сквозь землю Половецкую, ты лелеял на себе суда Святослава, взлелей, господин, моего мужа ко мне, чтобы я не слала ему слез моих. Светлое, пресветлое солнце! Всем тепло и красно ты, зачем же ты жгло лучами своими воев мужа моего? в поле безводном засухою у них луки согнуло, натуго у них колчаны сомкнуло?»

(Игорю удается бежать из половецкого плена.)

«Игорю-князю Бог путь дает из земли Половецкой в землю Русскую к отцовскому золотому престолу. Погасла вечерняя заря. Игорь спит… Игорь пробудился… Мысленно он поле измеряет от Дону великого до малого Донца. Готов конь к полуночи, Овлурь (сообщник Игоря) свистнул за рекою. Князя Игоря нет! Крикнул он, дрогнула земля, зашумела трава, поднялся стан половецкий. Пустился Игорь, словно горностай, по тропинке, несется на борзом коне своем, словно волк в степи. Не догнать Гзаку и Кончаку своего пленного. «Тяжело тебе голове без плеч, – говаривал в старину Боян, – худо тебе телу без головы», так тяжело земле Русской без Игоря. Что солнце сияет на небе, так Игорь в Русской земле. Игорь едет по Боричеву к Святой Богородице Пирогощей (церковь в Киеве). Страны рады, города веселы, воспевая песнь старым князьям, а потом молодым. Воспоем и мы: слава Игорю Святославичу, Буй-туру-В се вол оду, Владимиру Игоревичу! Да здравствуют князья и дружина, поборающая за христиан на полки поганые!»

В приведенном сказании рассказано совершенно согласно с летописью о злополучном походе Игоря в 1185 г. Неизвестно, кто писал это сказание, но, конечно, не духовное лицо. Называть людей внуками Даждь-бога, упоминать Велеса, Стрибога и проч. мог только мирянин, который не чужд был народных языческих выражений и суеверий. Вероятно, это был дружинник, хорошо знакомый с военным делом, быть может, участник неудачного Игоревого похода, во всяком случае это был человек умный и талантливый, хорошо понимавший, в чем главное зло Русской земли, и умевший вылить свою мысль и чувство в живое слово… Дорога была его сердцу Русская земля, и глубоко скорбит он, что и сила русская, и удаль пропадают попусту от гибельной розни князей, которые «куют крамолу» и степных хищников наводят на свою землю… Скорбно говорит он о родных полях, которые кровью политы, костями людскими усеяны, на которых редко слышится песня пахаря, а часто вороны каркают на мертвых телах!..

Монашество и просвещение на Руси в девятом–двенадцатом столетиях

Начало русского монашества

В конце X в., когда к предкам нашим зашло христианство из Византии, там было уже много монастырей. Монашество впервые явилось на Востоке в III в. по P. X. Учение Христа и набожность так увлекали многих людей, что они отказывались от всяких мирских утех и житейских забот, удалялись в пустыню и там проводили одинокую жизнь в тяжких лишениях, посте и молитве. С Востока монашество перешло в Грецию. В Константинополе и в других больших и богатых греческих городах нравственный упадок в IV–V вв. доходил до крайней степени: богачи утопали в роскоши, в излишествах всякого рода, в пороках, а чернь от нищеты более и более грубела и становилась склонна к зверству и насилию. Тщеславие, зависть, жадность, обман, хищение и всевозможные пороки встречались на каждом шагу. Напрасно лучшие проповедники в своих речах громили общество, обличали пороки его, напоминали ему о христианских обязанностях. Ничто не помогало… Тяжело, душно было жить всякому истинно нравственному человеку среди пороков и нечестия. Люди, исполненные благочестия и христианского чувства, не выносили подобной жизни – отказывались от семьи, от всяких благ земных, уходили из городов и проводили одинокую жизнь в благочестивом размышлении, покаянии и молитве. Богачи жили в роскошных палатах, сияли златотканой одеждой, блистали драгоценными камнями, наслаждались самою утонченною и дорогою пищей, а отшельники находили себе приют в мрачных пещерах, в дуплах старых дерев, одевались в грубую, жесткую власяницу, питались сухим хлебом и то не всякий день. Эти отшельники, или аскеты (подвижники), как их называли в Греции, даже нарочно старались изнурять свое тело голодом, жаждою, зимою подвергали себя холоду, а летом жгучему зною: тело, по понятиям их, было только обузою, бременем для души, помехою для душевного спасения; на земную жизнь смотрели они, как на временное испытание для души.

«Антоний Печерский». Гравюра Л.Тарасевича. 1702 г.

Жизнь праведника, по их взгляду, должна была состоять в неустанной борьбе с телесными потребностями, при помощи которых лукавый искушал людей и старался ввести их в грех. Отшельник, изможденный голодом и жаждою и всякими лишениями, но сильный духом, могущий проводить дни и ночи в непрестанной молитве, покаянии и слезах, стал образцом истинного христианина-подвижника. Понятно, что среди изнеженного, малодушного и своекорыстного населения такие могучие духом подвижники возбуждали всеобщее удивление и вызывали свежих людей на подражание. По близости иных отшельников селились их подражатели – подвижники. Каждый жил особняком. Таким образом возникали уединенные жилища (монастыри). Обитатели этих монастырей – монахи (слово «монах» означает «одиноко живущий, инок») – считались как бы братьями и подчинялись старейшему (игумену, настоятелю).

Русский народ, еще молодой и свежий, не страдал, конечно, теми неизлечимыми недугами и пороками, в каких погрязло изветшавшее византийское общество, но и на Руси творилось много всякого зла, долго держались еще языческие обычаи, много было грубости. Все это, конечно, должно было мало-помалу ослабеть с большим просвещением, с усилением Христовой веры в народе. Но пока все-таки людям с глубоким чувством и умом тяжело жилось в обществе, или, как говорилось, «в миру»: слишком уж груба и темна была для них «мирская жизнь» полуязыческого и невежественного населения, а от священных книг, от учения Христова веяло таким теплом, таким светом!.. Как же люди чуткие и умные могли бы не увлекаться ими? Иными овладевало страстное желание всецело служить

Богу, отречься от всего мирского. Притом рассказы о самоотвержении и подвигах византийских пустынников вызывали желание подражать им. Понятно, почему и на Руси должно было рано возникнуть монашество.

У нас явились монастыри вскоре после принятия христианства; при Ярославе их было уже несколько. Но ни один из них не имел такого важного значения, как Киево-Печерский. Основателями его были святые Антоний и Феодосий.

Антоний родился в местечке Любече, неподалеку от Чернигова. С юных лет он отличался уже благочестием и набожностью; странствовал по монастырям Греции и достиг Святой Горы (Афонской), где было несколько монастырей. Благочестивая жизнь в этих обителях так пришлась ему по душе, что он пожелал остаться иноком в одной из них. Настоятель постриг его в монахи и разъяснил ему все монашеские обязанности. Поселился Антоний отшельником в уединенной пещере и начал свою подвижническую жизнь. Его благочестие и строгая жизнь обратили на него общее внимание братии. Тогда игумен сказал ему:

– Иди снова в Русскую землю, да будет с тобою благословение Святой горы! От тебя произойдет множество черноризцев.

Прибыл Антоний в Киев, обошел все монастыри, но нигде не захотелось ему остаться. Тогда начал он ходить по горам и лесам близ Киева и наконец набрел на небольшую пещеру в лесу, у берега Днепра, и поселился здесь. Пещерку эту ископал Илларион, священник из села Берестова (впоследствии митрополит). Он любил уединяться для молитвы в лесу и на случай непогоды прокопал себе в крутом обрыве прибрежного холма углубление. Антоний прорыл его поглубже и поселился здесь. Пребывая постоянно в молитве, трудах, не давал он себе покою ни днем ни ночью; сухой хлеб, и то через день, был его пищею, простая вода – единственным напитком.

Скоро пошла по людям молва о новом подвижнике; начали приходить к нему набожные люди за благословением, приносили ему все нужное для жизни. Нашлись и такие, что стали просить у него позволения поселиться близ него и вести жизнь по его примеру. Первый поселился подле Антония Никон, а в 1032 г. пришел Феодосий.

Святой Феодосий

Родился Феодосий неподалеку от Киева, в городе Василеве. Родителям его пришлось скоро переселиться в Курск; здесь и провел Феодосий свое отрочество. С детских лет уже обнаруживал он большую набожность и благочестие. Церковь Божия была первым его училищем. Любил он слушать церковное пение и чтение божественных книг, детских игр чуждался, не хотел носить богатой цветной одежды. Не могли его принудить родители, люди зажиточные, надевать богатые наряды и играть с детьми. Скоро он научился грамоте у одного из учителей. Тринадцати лет он лишился отца. Мать Феодосия, женщина крутого нрава, очень упрямая, не могла выносить его склонностей. Она любила своего сына страстно. Поступки же его казались ей и странными и унизительными для него и ее рода: невыносимо было ей видеть, как ее сын в плохой одежде, ничем не отличаясь от рабов, шел с ними на работу. Она запрещала ему это, умоляла его одеться в богатое платье, идти играть со сверстниками, приходила в ярость, когда он не повиновался ей в этом, била его… Ничто не помогло! Смиренно выносил Феодосий побои матери, но продолжал поступать по-прежнему.

Наслушавшись рассказов о святых местах, где жил, учил и страдал Спаситель, Феодосий захотел во что бы то ни стало побывать там. Узнав от странников, проходивших через Курск, что они идут в Иерусалим, он упросил их взять его с собой. Когда они известили его, что собираются в путь, он встал ночью, тайком вышел из дому, не взял с собою ничего, кроме той плохой одежды, в какой обыкновенно ходил, и пошел вслед за странниками. Когда мать узнала, что сын ее ушел с богомольцами, бросилась она в погоню за ним – и догнала… Злоба ее не знала границ. В ярости схватила она его за волосы, бросила наземь, била его ногами. Связанного, словно злодея, привела домой. Гнев ее был так велик, что она и дома била его до изнеможения, после того велела заковать его. Наконец гнев ее мало-помалу улегся, и заговорила в сердце ее материнская любовь – жалко ей стало сына; начала она его увещевать, умолять, чтобы он не уходил от нее. Любила она его больше всех детей своих, не могла жить без него. Феодосий обещал не покидать ее, а она предоставила ему полную свободу поступать как он хочет.

По-прежнему стал он ежедневно ходить в церковь и, заметив, что был недостаток в просфорах, принялся печь их и продавать. Излишек вырученных денег раздавал он нищим, а на остальные снова покупал жито, сам молол его и пек просфоры. Сверстники Феодосия насмехались над ним, стыдили, укоряли и ругали его. Он же сносил молча все поругания, тайно радуясь в сердце своем; но материнское чувство не вынесло насмешек над сыном, и начала снова она умолять его, с любовью увещевать.

– Молю тебя, дитя мое, – говорила она, – оставь это дело, не позорь своего рода: нестерпимо для меня слышать от всех укоры тебе. Неприлично тебе такое дело делать…

– О, мать моя, – отвечал Феодосий, – послушай меня. Господь наш Иисус Христос сам подал нам пример смирения: был Он и поруган, и оплеван, и заушаем, – все перенес Он спасения нашего ради. Нам же, грешным, тем более следует терпеть. А что до моего дела, то послушай: если сам Господь назвал хлеб своею плотью, то как же мне не радоваться, что Он сподобил меня приготовлять его плоть!

Подивилась мать разуму сына своего, перемогла она досаду и оставила его в покое, но ненадолго… Раз, увидев на нем ожоги, стала она снова укорять его, грозить, умолять, чтобы он оставил не подходящее его званию дело. Смутился юноша и долго недоумевал, как ему быть. Порешил он наконец уйти от матери. Ночью тайно ушел он из дому в соседний город. Там его принял к себе в дом один священник, и стал Феодосий по-прежнему печь просфоры для церкви. Долго мать в страшной горести разыскивала беглеца-сына. Наконец узнала, где он, нашла его, и снова Феодосий подвергся побоям и истязаниям…

Понравился он властителю города (наместнику княжьему), взял тот его к себе в дом, одевал в богатое платье; но Феодосий дарил нищим это платье, а сам по-прежнему ходил в старом и плохом. Мало того, он попросил кузнеца сковать тяжелые вериги (цепи), опоясался ими и носил их под платьем. Железо перетирало ему тело до крови; но он не показывал и виду, что ему больно. Случайно мать заметила кровь на одежде его, узнала, что он истязает себя, снова пришла в ярость, сорвала с него вериги и прибила его.

Однажды Феодосий при чтении Евангелия услышал слова: «Аще кто не оставит отца и матерь, и вслед Мене не идет, несть Мене достоин» и далее: «приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные, и Аз вы упокою». Не раз слыхал эти слова Феодосий, но на этот раз они особенно сильно подействовали на него. Он решил уйти из дому во что бы то ни стало и посвятить себя всецело Богу. Слышал он, что в Киеве есть монастыри; там думал он найти приют. Дороги в Киев он не знал. По счастью для него, шел туда в это время купеческий обоз. Феодосий пошел следом за ним, не упуская его из виду, и таким образом добрался до Киева. Здесь ходил он по разным монастырям и просился, чтобы его приняли в иноки; но нигде не пожелали принять юношу, одетого в бедную, изорванную одежду.

«Феодосий Печерский». Гравюра Л. Тарасевича. 1702 г.