Московская историческая школа в первой половине XX века. Научное творчество Ю. В. Готье, С. Б. Веселовского, А. И. Яковлева и С. В. Бахрушина

В 1973 г. в связи со 100-летием со дня рождения историка в МГУ им. М.В. Ломоносова была проведена конференция[99 - Борисов Н.С. Столетие Ю.В. Готье // История СССР. 1975. № 4. С. 231–232.], участники которой (Б.А. Рыбаков, П.А. Зайончковский, Ю.А. Поляков и др.) отметили весомый вклад Готье в развитие отечественной исторической науки. Тогда же, в связи с юбилеем, в печати появились статьи Т.А. Смелой и В.В. Галахова о научно-общественной деятельности ученого, а также сообщение С.Б. Филимонова об обнаруженных в отделе рукописей РГБ тезисах доклада академика «Историческое значение Московской губернии и задачи ее изучения» (от 1 мая 1925 г.)[100 - Смелая Т.А. Академик Ю.В. Готье (к 100-летию со дня рождения) // Советские архивы. 1973. № 4. С. 42–45; Галахов В.В. Историографические материалы в фондах академика Ю.В. Готье // Археографический ежегодник за 1973 год. М., 1974. С. 236–237; Филимонов С.Б. Рукопись Ю.В. Готье // Советские архивы. 1973. № 4. С. 102.].

Новый всплеск интереса к Готье пришелся на 1990–2000-е гг. в связи с общим интересом к историкам «старой школы» и их роли в отечественной историографии[101 - Emelianov J.N. Gotie Juri Vladimirovich // Great Historians of the Modern Age. An international dictionary. N. Y.; London, 1991; Он же: Ю.В. Готье // Историки России. Биографии. М., 2001. С. 516–523; Мандрик М.В. К 125-летию со дня рождения историка Ю.В. Готье // Клио. 1998. № 1. С. 248–263; Она же. Ю.В. Готье // Ежегодник Северо-Западной академии государственной службы. СПб., 1999; Она же. «Я не марксист и за марксиста себя не выдаю»: историк Ю.В. Готье и «Академическое дело» // Исследования по русской истории: Сб. ст. к 65-летию И.Я. Фроянова. СПб.; Ижевск, 2001. С. 327–356.]. М.В. Мандрик в своей статье[102 - Мандрик М.В. К 125-летию со дня рождения историка Ю.В. Готье… С. 248–263] указала на тесную связь творчества ученого с научным наследием его учителя Л.В. Ключевского. «Но в то же время историк Ю.В. Готье всегда шел своим путем»[103 - Там же. С. 248.].

Автор разделяет научную жизнь историка на два этапа: с начала XX в. до 1930 г. и с 1934 по 1943 г.[104 - Там же. С. 249.] Кроме того, в работе есть много ценных фактов и отдельных замечаний. В своей другой работе М.В. Мандрик осветила факт репрессий по отношению к Готье в ходе так называемого «Академического дела»[105 - Мандрик М.В. «Я не марксист и за марксиста себя не выдаю»: историк Ю.В. Готье и «Академическое дело»…]. Рассмотрев на основе архивных документов все перипетии хода дела, исследователь пришла к выводу, что его последствия были катастрофическими для дальнейшего творчества ученого: «Готье после освобождения не приступил ни к одному крупному исследованию. Его творческая инициатива была подавлена»[106 - Там же. С. 350.]. В статье Л.Г. Соболева были проанализированы дневниковые записи историка как источник по настроениям российской интеллигенции в 1917 г.[107 - Соболев Л.Г. Дневник Ю.В. Готье как источник о настроениях российской интеллигенции в 1917 г. // История и революция. СПб., 1999. С. 184–188.] Завершить обзор можно статьей Ю.Н. Емельянова, который, осветив основные вехи жизни историка, подчеркнул его принадлежность к Московской школе Ключевского[108 - Емельянов Ю.Н. Ю.В. Готье… С. 516, 519.].

Итак, подводя итоги историографическому обзору работ, посвященных жизни и научному наследию Готье, отметим, что общим местом является отнесение этого ученого к Московской школе или «школе Ключевского». В указанных исследованиях можно найти множество верных оценок, важных фактов, тем не менее многие стороны деятельности ученого остаются неосвещенными, его научная биография не вписана в контекст эволюции Московской исторической школы. Более того, до сих пор отсутствует обобщающая работа, посвященная выдающемуся ученому.

Историографическая традиция изучения наследия Веселовского отличается определенными перекосами и непоследовательностью, о чем свидетельствует и отсутствие крупных работ об ученом. Долгое время об историке, умершем в 1952 г., не публиковалось исследований. Очевидно, это было связано с той напряженной ситуацией, которая сложилась вокруг ученого после публикации его книги «Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси»[109 - Веселовский С.Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. Т. 1. М.; Л., 1947.]. В печати после его смерти появился лишь один некролог[110 - Академик С.Б. Веселовский [Некролог] // Известия АН СССР. Сер. истории и философии. 1952. Т.9, № 1. С. 50.]. Спустя некоторое время такое положение начало меняться. Первоначально повышенный интерес вызвало неопубликованное наследие историка. Первые работы о нем носили архивоведческий и археографический характер. В них звучал призыв организовать планомерную публикацию документального наследия С. Веселовского[111 - Левшин Б.В. Издание трудов академика С.Б. Веселовского // История СССР. 1958. № 5. С. 250; Он же. Обзор документальных материалов фонда академика С.Б. Веселовского // АЕ. 1958. М., 1960. С. 257–266; Он же. Библиография трудов С.Б. Веселовского // АЕ. 1968. М., 1970. С. 401–404; Дубинская Л.Г. Издание научного наследия С.Б. Веселовского // АЕ. 1976. М., 1977. С. 315–316.].

Начало следующего этапа в изучении творчества историка совпало со столетием со дня его рождения в 1976 г. В тезисах и статье В.Д. Назарова анализировалась концепция эволюции феодального землевладения Веселовского[112 - Назаров В.Д. Историографические и источниковедческие итоги изучения феодального землевладения академика С.Б. Веселовского // XXV съезд КПСС и задачи историков-аграрников: XVI сессия симпозиума по изучению проблем аграрной истории: Тезисы докладов и сообщений. (Кишенев, 29 сентября – 2 октября 1976 г.). М., 1976. С. 201–205; Он же. Проблемы феодального землевладения в трудах академика С.Б. Веселовского // Советская историография аграрной истории СССР (до 1917 г.). Кишинев, 1978. С. 212–230.]. Автор относил его к государственно-правовой школе на ее позднем этапе развития[113 - Назаров В.Д. Проблемы феодального землевладения в трудах академика С.Б. Веселовского… С. 217.]. Он также отметил, что «общеисторические взгляды С.Б. Веселовского нередко противоречивы и непоследовательны»[114 - Там же. С. 218.]. Кроме всего прочего, важной чертой исследовательского почерка ученого В.Д. Назаров называет и «стремление… проникнуть в мысли и чувства людей далекого прошлого», т. е, историко-антропологическую направленность его творчества. В целом автор охарактеризовал Веселовского как крупнейшего знатока русского средневековья, который, впрочем, не смог воспринять марксистский подход в истории.

В 1977 г. вышел сборник статей в честь ученого[115 - История и генеалогия. С.Б. Веселовский и проблемы историко-генеалогических исследований. М., 1977.]. В нем особого внимания заслуживают две первые статьи, написанные Л.В. Черепниным и М.Е. Бычковой. В статье Черепнина, который лично знал С. Веселовского, тесно переплелись личные воспоминания автора и тонкий анализ историографического наследия ученого[116 - Черепнин Л.В. Степан Борисович Веселовский (творческий путь) // История и генеалогия… С. 9–41.]. Статья Черепнина являлась первой работой, в которой был хотя бы кратко показан весь творческий путь Веселовского. Многие мысли автора сохранили свою актуальность и для современных историографов. Значительный интерес представляет и статья М. Бычковой, анализировавшей генеалогические штудии историка[117 - Бычкова М.Е. Степан Борисович Веселовский – генеалог // Там же. С. 42–56.]. По ее словам, Веселовский «возродил генеалогическое исследование в советской исторической науке»[118 - Там же. С. 42.]. Особенно подчеркивалось то, что историк в своих работах продемонстрировал широкие возможности использования генеалогической информации в исторических исследованиях[119 - Там же. С. 56.].

Заметным событием стала публикация небольшой монографии В.Б. Кобрина и К.А. Аверьянова, посвященной жизни и научной деятельности Веселовского[120 - Кобрин В.Б., Аверьянов К.А. С.Б. Веселовский. Жизнь. Деятельность. Личность. М., 1989.]. Авторы значительное внимание уделили рассмотрению техники исторического исследования историка, его взглядов на задачи исторической науки, проанализировали конкретно-исторические работы. Большим плюсом издания стало то, что в качестве приложения была опубликована библиография трудов С. Веселовского и трудов о нем.

На современном этапе изучения научной биографии ученого стоит отметить попытки по-новому взглянуть на его творчество, чему во многом способствовала публикация ранее неизвестных дневников историка[121 - С.Б. Веселовский. Дневники 1915–1923, 1944 г. // Вопросы истории. 2000. № 2, 3, 6, 8–12; 2001. № 2.]. Так, в статье публикатора дневников, А.Л. Юрганова, автор пытается рассмотреть жизнь Веселовского как психологическую драму ученого и человека[122 - Юрганов Ю.Л. «Все это ушло далеко в вечность»: Дневник и жизнь С.Б Веселовского // URL: http://if.russ.ru/issue/7/20011129-urgan.html.]. Продолжает эту линию статья Н. Северной, привлекшей к анализу дневников наработки современной психологии[123 - Северная Н. Веселовский Степан Борисович или эмигрант по призванию // URL: http://www.wplanet.ru/text_print.php?id=4347.]. Большим подспорьем в анализе жизни ученого стала публикация его переписки. Автор вводной статьи и один из публикаторов А.М. Дубровский во введении утверждал, что С. Веселовский был из тех историков, которые не принадлежали ни к какой школе, являясь самодостаточной фигурой[124 - Дубровский А.М. Ученый и его наука в письмах // Переписка С.Б. Веселовского с отечественными историками. М., 1998. С. 8.]. Последней крупной работой, посвященной обзору всего творческого пути историка, стала статья Д. Спорова и С. Шокарева[125 - Споров Д., Шокарев С. Историк Московского государства в Сталинской России: К биографии С.Б. Веселовского (1876–1952) // URL: http://magazines. russ.ru/nlo/2006/78/spo6.html.]. Авторы рассмотрели деятельность Веселовского через призму его взаимодействия с властью, отметив его последовательный антимарксизм.

На фоне Готье и Веселовского достаточно скудной представляется история изучения творчества А.И. Яковлева. Нельзя сказать, что научное наследие ученого было обойдено вниманием исследователей. Тем не менее посвященные ему работы, как правило, представляют собой либо краткие очерки его жизни, либо касаются отдельных аспектов деятельности. Обобщающего исследования об этом выдающемся историке до сих пор нет.

Первым в этом ряду стоит статья В.Н. Бочкарева, ставшая первой работой, где рассматривался творческий путь историка, его место в отечественной историографии. Автор безапелляционно относит Яковлева к «исторической школе Ключевского». Он высоко оценивает исследовательскую и археографическую деятельность историка, обходя трудные моменты его карьеры[126 - Бочкарев В.Н. Алексей Иванович Яковлев // Записки Мордовского научно-исследовательского института языка, литературы и истории. 1952. № 15. С. 101–120.]. После этой статьи историографическое осмысление наследия Яковлева надолго прервалось. Возвращение интереса к А.И. Яковлеву носило архивоведческий и археографический характер[127 - Душинов С.М. К истории отечественной археографии (издания, подготовленные А.И. Яковлевым) // Археографический ежегодник. 1976. М., 1977. С. 111–120; Он же. Личные фонд А.И. Яковлева в Архиве АН СССР // Советские архивы. 1981. № 5. С. 48–52.]. Всплеск внимания к историку наблюдается в 1990–2000-е гг. В контексте изучения истории чувашской интеллигенции исследовали творчество Яковлева Н.Г. Краснов[128 - Краснов Н.Г. Иван Яковлев и его потомки. Чебоксары, 1998. С. 300–311.] и Г.А. Александров[129 - Александров Г.А. Историк А.И. Яковлев // Александров Г.А. Чувашские интеллигенты. Биографии и судьбы. Чебоксары, 2002. С. 172–201; Он же. Прекрасный работник для русской науки и школы // Ученые: Иллюстр. изд.: В 4 т. Чебоксары, 2006.]. Г.А. Александров в 2003 г. опубликовал в «Вопросах истории» статью, посвященную непосредственно А. Яковлеву[130 - Александров Г.А. Алексей Иванович Яковлев – историк, археограф, педагог // Вопросы истории. 2003. № 8. С. 151–158.]. К сожалению, кроме новых ценных фактических данных, вводимых автором в научный оборот впервые, статья грешит очевидными заимствованиями из старой работы В.Н. Бочкарева и, более того, иногда откровенным плагиатом. Последней заметной работой о Яковлеве стала статья В.Т. Клапиюка о преподавании ученого в библиотечном институте[131 - Клапиюк В. Т. А. И. Яковлев – историк, педагог, библиотекарь, библиограф: (К 60-летию великой победы и 75-летию МГУКИ) // Вестник Московского государственного университета культуры и искусства. 2005. № 2. С. 144–150.]. Характерной чертой историографии, посвященной А. Яковлеву, является практическое отсутствие попыток вписать его творчество в контекст развития отечественной исторической науки. Наиболее обширная историография посвящена С.В. Бахрушину. Это объясняется не только масштабом ученого и его заслугами перед исторической наукой, но и тем, что Бахрушин единственный из перечисленных ученых сумел «вписаться» в советскую историческую науку, став ее признанным классиком.

Первый этап изучения наследия ученого связан, как это часто случается, с откликами на его смерть. В некрологах единодушно указывалось на его неоценимый вклад в историческую науку[132 - Исторические работы С.В. Бахрушина // Вопросы истории. 1950. № 6; С.В. Бахрушин [Некролог] // Вопросы истории. 1950. № 3. С. 157–159; С.В. Бахрушин: [Некролог] // Вопросы географии. Сб. 20: Историческая география СССР. М., 1950. С. 5–9; Сергей Владимирович Бахрушин // Преподавание истории в школе. 1950. № 2. С. 92–93.]. С. Токаревым была высказана мысль, что С. Бахрушину «больше, чем кому-либо из историков, советская наука обязана тем сближением между историей и этнографией, которое так благотворно сказалось на развитии обеих отраслей знания»[133 - Токарев С. С.В. Бахрушин: [Некролог] // Советская этнография. 1950. № 2. С. 222–223.]. Серьезные аналитические работы появились спустя некоторое время после смерти историка. В начавшемся тогда публиковаться собрании сочинений историка вступительную статью написал В.И. Шунков[134 - Шунков В.И. Сергей Владимирович Бахрушин // С.В. Бахрушин. Научные труды: В т. I. М., 1952. С. 5–8.]. В ней автор также указывал на огромное значение Бахрушина для развития советской историографии. Им же были рассмотрены взгляды Бахрушина на историю Сибири[135 - Он же. Труды С.В. Бахрушина по истории Сибири // С.В. Бахрушин. Научные труды. Т. III. Ч. 1. М., 1955. С. 5–12.]. По его мнению, работы ученого по истории этого региона отличались в основном: «новой постановкой вопроса о характере русской колонизации и выяснением роли в ней торгово-промышленного населения, настойчивой разработкой истории отдельных народов Сибири и постановкой вопроса о характере их социально-экономического строя, введением в научный оборот огромного свежего конкретно-исторического материала, крупным вкладом в развитие источниковедения и историографии Сибири, деятельностью по подготовке новых научных кадров-историков Сибири и популяризации сведений по истории Сибири»[136 - Там же. С. 12.]. Особого внимания заслуживает статья А.И. Андреева, посвященная разбору исследований С. Бахрушина о Сибири[137 - Андреев А.И. С.В. Бахрушин – историк Сибири // Ученые записки Ленинградского государственного университета. 157. Факультет народов Севера. Вып. 2. Л., 1953. С. 246–254.]. Он подчеркнул, что труды Бахрушина дали мощный импульс развитию изучения Сибири во всех ее аспектах. Также высоко оценил деятельность покойного ученого и Б.Б. Кафенгауз[138 - Кафенгауз Б.Б. С.В. Бахрушин // Ученые записки МГУ. Вып. 156. М., 1952. С. 258–262.]. В работе А.А. Зимина, вышедшего из творческой лаборатории маститого ученого, отмечается, что в начале своего творческого пути историк вел исследования с позиций школы Ключевского и лишь затем начал переходить на марксистские позиции[139 - Зимин А.А. Творческий путь Сергея Владимировича Бахрушина // Научные доклады высшей школы. Исторические науки. М., 1961. № 2. С. 117–127.]. Указал он и на новаторство ученого в решении многих исторических проблем. Стоит отметить, что на данном этапе изучения творчества Бахрушина сложно было сделать всестороннюю и адекватную оценку его места в исторической науке, требовалось комплексное изучение его наследия, в том числе и неопубликованного.

Именно такая задача встала перед последующими исследователями его творчества. Большое значение в этом сыграли Чтения памяти С.В. Бахрушина, проводившиеся с 1966 г. В первом сборнике этих чтений была опубликована совместная статья А.П. Окладникова и А.Н. Копылова, где ими анализировалось изучение историком Сибири. По их словам, в последних работах «С.В. Бахрушин выступает как историк-марксист, как убежденный и страстный сторонник той концепции исторического процесса в Сибири, которая противоположна взглядам старой буржуазной и дворянской науки»[140 - Окладников А.П., Копылов А.Н. С.В. Бахрушин как историк Сибири // Бахрушинские чтения – 1966. Вып. 1. Новосибирск, 1968.]. Впрочем, подобная идеологизированная оценка была необходимой составляющей для санкции на дальнейшее изучение научной биографии ученого. В 1973 г. вышла в свет статья А.Д. Колесникова, впервые анализирующая такую важную составляющую концепции историка, как историю колонизации[141 - Колесников А.Д. С.В. Бахрушин о формах колонизации // Вопросы истории Сибири досоветского периода. Новосибирск, 1973.].

Повышенным интересом к личности и трудам С. Бахрушина характеризуется конец 1970-х – начало 1980-х гг., что было вызвано не только снятием некоторых табу в изучении историков «старой школы», но и простимулировано 100-летним юбилеем в 1982 г. со дня рождения выдающегося ученого. Большой вклад в изучение научной биографии Бахрушина внес до сих пор крупнейший специалист в данном вопросе А.М. Дубровский. В 1978 г., предварительно опубликовав ряд исследований[142 - Дубровский А.М. Формирование историографических воззрений С.В. Бахрушина // Историография и источниковедение: Сб. статей. М., 1978; Он же. Неопубликованные историографические работы С.В. Бахрушина в Архиве АН СССР // АЕ. 1978. М., 1979.], он защитил кандидатскую диссертацию[143 - Он же. Проблемы социально-экономической истории России XVI–XVII вв. в трудах С.В. Бахрушина (1882–1950): Автореф. дисс. … канд. истор. наук. М., 1979.]. Данную работу отличало введение в научный оборот ранее неопубликованных источников. В ней деятельность историка была разделена на три этапа. Первый этап продолжался до Октябрьской революции и характеризовался в политическом плане тяготением к позициям «буржуазного либерализма», а в научном смысле – к «буржуазному экономизму». Особое влияние на начинающего историка, по мнению Дубровского, оказали В.О. Ключевский, П.Н. Милюков и Н.П. Павлов-Сильванский[144 - Там же. С. 7.]. Следующий этап был связан, по словам автора, с постепенным принятием Бахрушиным исторического материализма. Третий начался с «победы социализма» или, в историографическом плане, с известных постановлений о преподавании истории в школе 1934 г.[145 - Там же. С.9.] Подводя итоги исследованию, автор утверждал, что «С.В. Бахрушину принадлежит крупнейший… вклад в изучение торгово-промышленной деятельности русского населения»[146 - Там же. С. 18.]. В дальнейшем Дубровский продолжил разработку данной темы, освещая отдельные темы творчества знаменитого историка[147 - Дубровский А.М. Анализ зарубежной историографии истории СССР в трудах С.В. Бахрушина // Историография и источниковедение: Сб. статей. М., 1979. С. 69–82.; Он же. История Москвы в творчестве С.В. Бахрушина // Русский город. Вып. 5. М., 1982. С. 5–17; Он же. С.В. Бахрушин как историк русского купечества XVII в. // Проблемы отечественной и всеобщей истории в трудах советских исследователей. Воронеж, 1985. С. 88–97.].

Заметным событием в изучении творчества Бахрушина стала публикация небольшой монографии М.Б. Шейнфельда[148 - Шейнфельд М.Б. С.В. Бахрушин и историография Сибири советского периода. Красноярск, 1980. Кроме того, ранее им была опубликована статья: Методология работ С.В. Бахрушина по истории Сибири // Вопросы историографии и социально-экономического развития Сибири XIX–XX вв. Вып. 1. Красноярск, 1976. С. 106–134.]. Во введении он вынужден был признать, что предыдущие работы об ученом страдали некоторой тенденциозностью: «Первые опыты марксистской критики, хотя правильно устанавливали буржуазные исходные позиции историка, не лишены были упрощенчества и одностороннего подхода»[149 - Шейнфельд М.Б. С.В. Бахрушин и историография Сибири… С. 4.]. Шейнфельд постарался дать более взвешенную оценку жизни и деятельности историка, в том числе и благодаря введению в научный оборот архивных источников. Так, отдельные недостатки работ ученого он объяснял не только наследием «буржуазной науки», но и общим состоянием советской исторической науки[150 - Там же. С. 7.]. Тем не менее автор также придерживается уже ставшей традиционной концепции эволюции Бахрушина от традиций дореволюционной исторической науки к стандартам советской историографии: «Деятельность Бахрушина началась как историка буржуазного направления, но по основным итогам научного творчества… он принадлежит марксистской историографии»[151 - Там же. С. 4.]. Шейнфельд принял точку зрения, по которой в деятельности историка можно выделить три этапа. В своей книге автор проследил взгляды Бахрушина на основные проблемы сибиреведения. Отдельная глава касалась литературной составляющей работ историка, идущей от традиций Ключевского[152 - Там же. С. 77–82.].

Интерес к Бахрушину как историку Сибири нашел свое продолжение в диссертационном исследовании Н.Г. Башариной[153 - Башарина Н.Г. С.В. Бахрушин как историк Сибири: Автореф. дисс. … канд. истор. наук. М., 1982.]. В этой работе впервые был проведен комплексный анализ вклада историка в изучение Сибири, обнародованы новые архивные материалы. Важным выводом автора стала мысль, что Бахрушин являлся «не исследователем-эмпириком, а историком с определенными теоретическими установками»[154 - Там же. С. 18.]. По словам Башариной, «история Сибири занимала в творчестве С.В. Бахрушина доминирующее место», более того, он первым сумел вписать этот регион в общероссийский исторический процесс[155 - Там же. С. 17, 19.].

Большого внимания заслуживает статья С.М. Каштанова, посвященная 100-летнему юбилею историка[156 - Каштанов С.М. Творческое наследие С.В. Бахрушина и его значение для советской исторической науки: (К столетию со дня рождения) // История СССР. 1982. № 6. С. 110–123.]. В ней автор отказался от традиционной трехэтапной периодизации творческого пути Бахрушина и предложил выделить следующие этапы: «1) 1909–1917 гг.; 2) 1922–1930 гг.; 3) 1934–1940 гг.; 4) 1946–1950 гг.»[157 - Там же. С. 111.]. Выделение 1930 г. как завершающего рубежа, очевидно, является намеком на арест ученого по «Академическому делу», хотя в тексте об этом не говорится. Почему-то в периодизации выпали военные годы. В статье автор особое внимание обратил на методику источниковедческой работы, признав ее очень высокий уровень[158 - Там же. С. 112.].

Ранее неизвестный эпизод научной деятельности Бахрушина как члена общества изучения Московской губернии получил освещение в работе С.Б. Филимонова[159 - Филимонов С.Б. С.В. Бахрушин – член общества изучения Московской губернии // АЕ. 1982. М., 1983. С. 211–214.]. В 1984 г. выходит сборник статей, посвященный Бахрушинскому юбилею[160 - Проблемы социально-экономической истории России: К 100-летию со дня рождения члена-корреспондента С.В. Бахрушина. М., 1984.]. Сборник открывался предисловием, где отмечалось большое значение С. Бахрушина как ученого. Обобщающий характер носила статья А.М. Дубровского[161 - Дубровский А.М. Освещение социально-экономической истории феодальной России в трудах С.В. Бахрушина // Проблемы социально-экономической истории России… С. 8–37.]. Н.И. Никитин рассмотрел сибиреведческие аспекты деятельности историка[162 - Никитин Н.И. История Сибири в трудах С.В. Бахрушина // Там же. С. 37–56.]. Е.П. Михайлова осветила ранее не известные страницы научной биографии ученого, рассмотрев его деятельность в годы Великой Отечественной войны[163 - Михайлова Е.П. С.В. Бахрушин в годы Великой Отечественной войны // Там же. С. 57–62.]. Истории взаимоотношений С.В. Бахрушина и М.Н. Тихомирова коснулся С.О. Шмидт[164 - Шмидт С.О. С.В. Бахрушин и М.Н. Тихомиров: (По архивным материалам) // Там же. С. 62–82.]. Значительный плюс сборника заключался в публикации воспоминаний об историке, ставших важным источником изучения его биографии.

Последней работой советского периода можно назвать статью О.Н. Вилкова, посвященную сравнительному анализу концепций колонизации Сибири С.В. Бахрушина и В.И. Шункова. Автор подчеркнул большое значение их идей для отечественной историографии Сибири, отметив, однако, что многое историческая наука рассматривает уже по-другому[165 - Вилков О.Н. Концепции С.В. Бахрушина и В.И. Шункова о характере первоначального периода заселения и освоения Сибири русскими в конце XVI – начале XVIII в. в оценке советской историографии последних лет // Демографическое развитие Сибири периода феодализма. Новосибирск, 1991. С. 65–85.]. Подводя итоги советскому периоду изучения научного наследия С. Бахрушина, нужно отметить, что оно рассматривалось в русле концепции его постепенного перехода от «буржуазного экономизма» к марксизму, тем самым было сформировано довольно упрощенное понимание исследовательской эволюции историка.

На современном этапе развития исторической науки появилась возможность осветить новые, подчас трагические эпизоды жизни историка. Первым в этом ряду стоит до сих пор единственное обобщающее монографическое исследование А.М. Дубровского, посвященное Бахрушину[166 - Дубровский А.М. С.В. Бахрушин и его время. М., 1992.]. Оставаясь, в общем, на тех же позициях, на которых были написаны его предыдущие работы, автор добавляет много ранее неизвестных фактов, по-новому оценивает отдельные эпизоды. В книге появляется до того не звучавшая тема взаимоотношения историка и власти. В этой связи автор писал: «Время, в которое жил Бахрушин, не всегда способствовало научным занятиям. Оно то открывало перед ним широкие возможности, то совершенно отнимало всякие условия для труда… Порой ученому трудно было не сбиться на конъюнктуру. Тип историка, работавшего по известному принципу „чего изволите“, был характерен для этого времени… И о таких людях надо помнить. Но наиболее памятны и ценны для науки те, кто, порой идя на неизбежный компромисс, сохранял и в то же время честное отношение к своему труду»[167 - Там же. С. 160.]. К последним относился и Бахрушин. Основные моменты биографии ученого Дубровский осветил в отдельных статьях[168 - Дубровский А.М. Из рода Бахрушиных // Краеведы Москвы. Вып. 2. М., 1995. С. 165–180; Он же. Сергей Владимирович Бахрушин // Портреты историков. Время и судьбы. Т. 1: Отечественная история. М.; Иерусалим, 2000. С. 192–206.]. Оригинальный подход к анализу исторических и общественно-политических взглядов Бахрушина Дубровский предложил в статьях, посвященных графическим рисункам историка[169 - Он же. Опыт прочтения графического наследия С.В. Бахрушина // Рисунки писателей; Сб. статей. СПб., 2000. С. 364–387; Он же. Жизнь и графика историка // Отечественная культура и историческая мысль XVIII–XX веков. Вып. 3. Брянск, 2004. С. 242–272.]. Изучение рисунков ученого позволило пролить свет на восприятие Бахрушиным не только исторических, но и окружавших его деятелей. Последней работой исследователя о С. Бахрушине стала статья о педагогической деятельности ученого[170 - Он же. С.В. Бахрушин – преподаватель Московского университета // АЕ за 2005. М., 2007. С. 314–329.].

В работах А.А. Преображенского Бахрушин рассматривается в традиционном академическом ключе[171 - Преображенский А.А. Сергей Владимирович Бахрушин // Историки России XVIII–XX веков. Вып. 4. М., 1997. С. 113–122; Он же. Сергей Владимирович Бахрушин // Историки России. Биографии. М., 2001. С. 587–593.]. По замечанию автора, «совместно с другими учеными той поры (Б.Д. Грековым, М.В. Нечкиной и др.) Бахрушин предложил достаточно стройную схему исторического развития России на протяжении веков»[172 - Он же. Сергей Владимирович Бахрушин // Преображенский А.А. Историк об историках России XX столетия. М., 2000. С. 38.]. Таким образом, Преображенский напоминал, что, несмотря на все перипетии судьбы, Бахрушин сыграл значительную роль в становлении советской историографической традиции и в конце жизни входил в истеблишмент советской науки.

Подводя итог историографического обзора работ, посвященных научной биографии Бахрушина, можно сделать вывод, что его деятельность получила всестороннее рассмотрение в научной литературе. Единственным малоизученным звеном является осмысление его творчества в рамках той историографической традиции, в которой он сформировался как историк, т. е. в рамках Московской исторической школы.

Таким образом, научные биографии Ю.В. Готье, С.Б. Веселовского, А.И. Яковлева и С.Б. Бахрушина изучены неравномерно. Доминировал персоналистский подход, приведший к тому, что их творчество оказалось в значительной степени оторвано от историографического контекста. Более того, невнимание к коллективистской составляющей их деятельности не позволило адекватно оценить вклад в науку. Характерной чертой проанализированной научной литературы является то, что приоритет отдавался изучению советского периода деятельности историков, тем самым были во многом пропущены дореволюционные годы формирования их как ученых, постепенного вхождения в элиту научно-исторического сообщества. В советское время это можно объяснить стремлением специалистов рассмотреть деятельность ученых в рамках схемы их постепенного перехода (как правило, неполного) к марксистской методологии, а в современной историографической науке – повышенным интересом к теме «историк – власть», в рамках которой судьбы московских историков в 1920–1950-е гг. оказывались в центре внимания, как наиболее типичные. Заполнение существующего пробела будет способствовать созданию целостной картины формирования, эволюции, а в дальнейшем и трансформации их научного творчества. Думается, что предложенный в данной работе угол зрения позволит целостно рассмотреть проблему.

Глава 2

Начало пути. Формирование научных взглядов (1890–1900-е гг.)

1. Основные тенденции развития отечественной исторической науки на рубеже XIX–XX вв

В пореформенный период российская историография, развиваясь в условиях усложнения политических и социальных отношений, отличалась напряженным поиском нового как на поле исторической проблематики, так и в области методологии. И в силу внутренних потребностей, и в силу большого влияния общеевропейского интеллектуального процесса историческая наука в России двигалась в одном направлении с историко-философской мыслью Запада. Одной из ведущих тенденций этой эволюции был переход к позитивизму.

Зародившись как социологическое учение, созданное О. Контом, позитивизм оказал колоссальное влияние на различные области гуманитарного знания. Позитивизм (от лат. positivus – «положительный») подкупал ученых своим стремлением к строгой научности, отказом от каких-либо умозрительных построений. В рамках позитивистского учения существовало убеждение, что принципы изучения естественнонаучных и гуманитарных дисциплин одинаковы, разница лишь в предмете анализа. Основой науки провозглашалось опытное знание. При этом признавалась относительность познания, поскольку опыт всегда носит субъективный характер, что сказывается и на полученных данных. Важной чертой позитивизма был акцент на единообразии человеческой природы. Это позволило сделать вывод о возможности сравнительного изучения всемирной истории. Утвердившись в исторической науке с середины XIX в., позитивизм первоначально имел очевидную эмпирическую направленность. Предполагалось, что на данном этапе развития знания нужно ограничиться изучением фактов и явлений, не пытаясь выявить их сущность.

Несмотря на многообразие форм, позитивизм в исторической науке отличал ряд устойчивых черт. Исследователи в первую очередь отмечают несколько характерных признаков позитивистской методологии: 1) представление об эволюционном характере развития общества, соединенное с акцентом на закономерности его развития; 2) многофакторный подход, т. е. признание существования различных факторов, равноценных в своем влиянии на развитие общества; 3) широкое применение сравнительно-исторического метода в изучении общественных явлений.

Несмотря на господствующее положение позитивизма, с конца XIX в. в отечественную историографию активно стали проникать заимствования и из других философских учений, в частности неокантианства и марксизма. Таким образом, историографическая картина, сложившаяся в конце XIX – начале XX в., характеризовалась крайней пестротой и сложностью.

Развитие гуманитарного знания на рубеже XIX и XX вв. привело к сосуществованию разнотипных философских систем, предлагавших нередко прямо противоположные варианты объяснения актуальных вопросов. История чутко откликалась на общие тенденции развития знания.

Широкую популярность приобрел «экономический материализм». В конце XIX в. под этим термином понимали методологию, построенную на принципе признания главенствующей роли экономического фактора в истории. Надо отметить, что понятие «экономического материализма» являлось достаточно расплывчатым, поскольку к данному течению не без оснований можно отнести как сторонников позитивизма, так и, например, ранних марксистов. Под марксизмом часто понимался именно «экономический материализм», методологические подходы которого в той или иной форме нашли применение в работах многих исследователей. М.Н. Покровский в 1906 г. в брошюре «Экономический материализм» разграничивал указанное направление и марксизм. Он считал, что экономический материализм не учитывает огромное значение классовой борьбы в истории.

Революционные события и обострение классовой борьбы способствовали нарастанию интереса к марксистской методологии. Такие деятели социал-демократического революционного движения, как Г.В. Плеханов, М.С. Ольминский и В.И. Ленин, нередко обращались к исторической тематике в поиске ответов на стоявшие перед ними проблемы. Из видных профессиональных историков к марксистам причисляли себя М.Н. Покровский и Н.А. Рожков. Тем не менее марксизм нельзя причислить к лидирующим историографическим направлениям конца XIX – начала XX в.

Неокантианство как философское течение сформировалось в 1860-е гг. в Германии. «Возвращение» к философскому наследию И. Канта происходило в условиях разочарования в натуралистическом мировоззрении и абсолютизации опытного знания. В 1880-е гг. возникла Баденская школа неокантианства, выдвинувшая на первый план проблему гуманитарного познания. Ее представители, Г. Риккерт и В. Виндельбанд, считали, что научное знание целесообразно разделить на науки о духе и науки о природе. Первые – идиографические – изучают индивидуальные явления, вторые – номотетические – ориентированы на выявление естественнонаучных законов. История относилась к первому типу. Следовательно, полагали они, историки должны отказаться от широких обобщений из-за их бесперспективности в сфере гуманитарного познания.

Те или иные философские направления и течения редко проявлялись в научном творчестве историков в чистом виде, чаще всего происходило переосмысление философских концепций в системе исторических представлений. Сложившаяся историографическая ситуация, когда различные теоретические установки, с одной стороны, конкурировали, а с другой – дополняли друг друга, свидетельствовала о множестве путей дальнейшего развития отечественной историографии.

Среди ученых до сих пор нет однозначного понимания состояния отечественной историографии накануне гибели Российской империи. Одни считают, что историческая наука находилась в состоянии кризиса из-за того, что позитивизм перестал удовлетворять насущные потребности науки, другие – что, наоборот, переживала расцвет. Первую точку зрения последовательно доказывал С.П. Рамазанов[173 - Рамазанов С.П. Кризис в российской историографии начала XX века: В ч. 1–2. Волгоград, 1999–2000.]. Отталкиваясь от концепции кризисов науки Т. Куна[174 - Кун Т. Структура научных революций. М., 2003.], исследователь пришел к выводу, что в российской историографии начала XX в. началось вытеснение позитивистской парадигмы неокантианством. Данное утверждение в отношении историков-русистов представляется сильно преувеличенным. Во-первых, автор использовал концепцию, справедливо подвергнутую критике за упрощение сложного процесса смены одних научных представлений другими[175 - Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ // Там же. С. 269–454.]. Во-вторых, конкретно-исторические наблюдения показывают, что неокантианство не вытеснило позитивизм. Историки-позитивисты использовали некоторые идеи данной парадигмы в своих исследованиях, совершив таким образов синтез двух методологий, с доминированием позитивистской составляющей. Такой синтез стал визитной карточкой «второго позитивизма»[176 - Шкуринов П.С. Позитивизм в России XIX века. М., 1980. С. 250.]. По авторитетному мнению П.С. Шкуринова, представителям данного течения «понадобилось прибегнуть к понятиям декриптивизма», когда «концептуальная тенденция требует признания систематизаторской функции познания во имя „открытия“ закона. Отсюда сведение функционализма в гносеологии к простой процедуре описания фактов, отсюда понятие „экономии мышления“»[177 - Шкуринов П.С. Указ. соч. С. 248.]. Более того, на сохранение позитивизмом лидирующих позиций указывает не только размах и качество исторического поиска, но и, например, тот факт, что позитивизм, служивший основой научного мировоззрения дореволюционных историков, оставался ведущей методологией и в среде историков-эмигрантов, что свидетельствовало о его неисчерпанном научном потенциале. Кроме того, несмотря на увлечение отдельных представителей научного сообщества неокантианством, в их конкретно-исторических исследованиях продолжали господствовать позитивистские установки.

Кроме господствующего положения позитивизма отличительной чертой эпохи была тесная кооперация историко-правовых дисциплин и собственно исторической науки. В начале XX в. плодотворное взаимовлияние указанных дисциплин только усилилось[178 - Рубинштейн Н.Л. Русская историография. М., 1941. С. 512.]. По мнению Н.В. Иллерицкой: «История права явилась наукой, пограничной для истории и юриспруденции, и несла в себе методологические признаки обеих наук – подходы и методы исследования исторической науки и объект исследования юридической науки. Занимались ею юристы с историческим мышлением, и чем более развитым было их историческое мышление, тем более удачным были примеры историко-правовых трудов»[179 - Иллерицкая Н.В. Историко-юридическое направление в русской историографии второй половины XIX века. М., 1998. С. 6.]. В этой связи надо отметить, что колоссальное влияние на историческую науку продолжали оказывать идеи государственной школы, ставшие органической частью отечественной историографической традиции.

Во второй половине XIX в. в рамках историко-правовой науки начало формироваться социологическое, или реалистическое направление. Под влиянием социологии значительно расширилась проблематика исследования. Яркими представителями социологической школы в России были М.М. Ковалевский, С.А. Муромцев, Ю.С. Гамбаров и др.

Кроме методологии произошли значительные изменения и в организации науки. Особенно заметным стало увеличение научно-исторических журналов, ставших важнейшими проводниками научных идей.

Указанные выше тенденции развития отечественной историографии создавали насыщенный фон для научной деятельности историков Московской школы, создавая предпосылки для формирования неодномерного научного мировоззрения.

2. Ю.В. Готье: первые шаги в науке

Юные годы жизни и молодость являются важнейшим этапом формирования человеческой личности. Именно в это время складываются предпосылки для выбора профессии, склонность к той или иной деятельности, делаются первые шаги в профессии. Поэтому данный период жизни Ю.В. Готье, С.Б. Веселовского, А.И. Яковлева и С.В. Бахрушина не может не быть освещен.

Самым старшим по возрасту из перечисленных историков был Готье. Он родился 18 июня 1873 г. в семье известного книготорговца французского происхождения Владимира Владимировича (Вольдемара Габриэля) Готье. Таким образом, достаточно благополучное детство способствовало развитию талантов будущего историка. Большое влияние на сына оказывала его мать, Наталья Степановна, урожденная Варсонофьева. Именно ей он был обязан первым знакомством с историей. По воспоминаниям Готье, его мать очень хорошо знала историю и много читала сыну различную историческую литературу[180 - Готье Ю.В. Университет // Московский университет в воспоминаниях современников / Сост. Ю.Н. Емельянов. М., 1989. С. 554.].

Его годы учебы прошли в престижной частной гимназии Краймана, где на мальчика значительно повлиял преподаватель истории Петр Павлович Мельгунов (отец известного впоследствии историка и издателя С.П. Мельгунова[181 - Емельянов Ю.Н. С.П. Мельгунов: в России и эмиграции. М., 1998. С. 16.]), который когда-то учился вместе с Ключевским на одном курсе. По словам Готье, именно Мельгунов укрепил в нем склонность и вкус к истории. В архиве будущего историка сохранилось школьное сочинение «Реформа Петра Великого. Ее значение. Причины, вызвавшие ее. Ее подготовка до Петра. Ее характер»[182 - АРАН. Ф. 491. Оп. 1. Ед. хр. 62.]. В нем Готье рассматривал петровские преобразования в русле концепции С.М. Соловьева о переходе в «зрелый стан» русского общества. Обращение к работам классика исторической науки свидетельствует о знакомстве ученика с научной литературой, в чем, видимо, была немалая заслуга его учителя.

После окончания гимназии Готье не сомневался, что поступит в Московский университет на историко-филологический факультет. Но отец хотел видеть в сыне наследника его книжного дела, поэтому перед поступлением он поставил ему условие, что тот должен посвятить свое свободное время изучению работы книготорговца[183 - Готье Ю.В. Университет… С. 555.].

В 1891 г. он становится студентом историко-филологического факультета. Сначала преподавание в университете несколько разочаровало молодого человека, но затем он окунулся в атмосферу научного поиска. Первым преподавателем, оказавшим неизгладимое впечатление на Готье, был П.Г. Виноградов. В его семинаре, посвященном истории античности, он впервые учился технике научно-исторического исследования. Это было «отличной подготовительной школой для дальнейших самостоятельных занятий»[184 - Там же. С. 561.]. Более того, по признанию Готье, он вскоре стал «виноградовцем», попав под обаяние его семинариев и лекционных курсов. Но достаточно быстро его интерес захватила русская история, чему в определяющей степени способствовали лекции Ключевского.

О Ключевском Готье слышал еще до поступления в университет. О знаменитом профессоре уже давно шла слава по всей стране, и многие специально поступали на историко-филологический факультет, чтобы учиться у него. Захватили лекции мэтра и молодого историка, их высокохудожественность только подкрепляла внимание. «Казалось, что он [Ключевский. – В.Т.], говоря о деталях и явлениях русской истории, рассказывает о лицах и событиях, им лично виденных»[185 - Там же. С. 565.]. Меньшее значение сыграли семинары Ключевского, которые «были, в сущности, также лекциями, но лекциями специальными»[186 - Там же. С. 566.]. Недостатки семинаров Ключевского компенсировались занятиями у П.Н. Милюкова. «Именно милюковский семинар имел решающее значение для всей моей жизни… Преподавание Милюкова… имело для меня не меньшее значение, чем курс Ключевского»[187 - Там же. С. 567–568.], – писал впоследствии Готье. Большое впечатление произвела на историка и книга Милюкова «Очерки по истории русской культуры», которую Готье считал очень ценным дополнением к курсу Ключевского. Под руководством Милюкова молодой историк написал свою первую крупную историческую работу «Оборона южных границ Московского государства в XVI в.», тогда же и созрело окончательное решение стать специалистом по отечественной истории.

На четвертом курсе Готье как участник семинариев Виноградова и Милюкова вошел в кружок молодых историков под руководством П.Г. Виноградова, П.Н. Милюкова и С.Н. Трубецкого. Первый стал председателем кружка. По воспоминаниям Готье, заседания кружка оказали сильное влияние на формирование его «научного мировоззрения»[188 - Готье Ю.В. Профессор Александр Николаевич Савин // Голос минувшего. 1923. № 2. С. 185.].

Работу об обороне южных границ, начатую в милюковском семинаре, Готье предложил в качестве выпускного сочинения, расширив хронологические рамки до конца XVII в. Окончательно название исследования звучало «Оборона степных границ Московского государства в XVI и XVII столетиях»[189 - АРАН. Ф. 491. Оп. 1. Ед. хр. 19.]. В качестве основного источника автор активно использовал опубликованные, но мало изученные, разрядные книги. В сочинении начинающий историк отметил основные тенденции борьбы за степные просторы и их освоения. Он тесно связал оборону границ с внешней политикой Московского царства.

По мнению автора, «характер всей русско-татарской борьбы после 1480 г. может быть определен одним словом: это неуклонное наступательное шествие на юго-восток»[190 - Там же. Л. 4.]. Наступление это носило очень осторожный и в целом оборонительный характер, позволяя, впрочем, решать основные государственные задачи. Готье выделил в истории обороны южных границ несколько этапов. Первый – 1480–1552 гг. – от освобождения от татаро-монгольского ига до взятия Казани. Этот этап он назвал Казанским, поскольку именно Казанское ханство являлось и главной проблемой, и главной целью московской политики. Второй этап – с 1552 по 1613 г. – характеризуется началом борьбы с Крымским ханством и усиливающейся правительственной колонизацией степи. Третий период – 1613–1637 – время восстановления Московского государства после Смутного времени и отказа от интенсивного освоения степей. Наконец, с 1637 г. начинается период «усиленной постройки городов на Юге и окончательного заселения Польской украйны и колонизации Слободской Украины»[191 - Там же. Л. 4 об. – 5.].