Поколение сильных

Незадолго до того, как немцы вошли в село, в деревне всё чаще стали появляться наши солдаты. Оборванные и голодные, они выбирались из окружения как могли, используя любую возможность. В деревне они не задерживались. Приведя себя в порядок и пополнив запасы провизии, они сразу отправлялись дальше. Один из таких окруженцев остановился у нас в доме, да так и не успел уйти.

Как только фрицы вошли в деревню, то сразу начали бесчинствовать. Без всяких церемоний врывались в дома, забирали всё, что могло пригодиться в дальнейшем, а может просто понравилось.

Когда мы увидели, что они направляются в сторону нашего дома, то сильно испугались – ведь у нас был гость. Куда его можно перепрятать? Бежать было уже поздно, поэтому решили его спрятать. Родители придумали такую хитрость: загнали солдата на печку, велели ему затаиться и забросали тряпками. Мама побежала к соседке – благо её крыльцо было совсем рядом с нашим. У них жила слепая некрасивая девушка – её и уложили на солдата сверху, а сбоку поставили доску – получилось нечто похожее на лежанку.

Как ни странно, наша затея удалась. Когда фрицы вошли в дом, то сразу устроили обыск, выгребли всё съестное, перерыли наши вещи. Но солдата они не заметили, да и девушку трогать не стали, лишь поморщились, посмотрев на неё – кому она нужна такая, убогая?

Окинув ещё раз комнату взглядом, один из немцев заметил на мне новую шапку – в суете я забыл её припрятать. Тут же он подошёл ко мне, сорвал с меня шапку и напялил на свою башку. Потом подошёл к зеркалу и уставился в своё отражение. Наверное, увиденное ему понравилось, так как покрасовавшись вдоволь, он повернулся в мою сторону и одобрительно произнёс: «Гут!».

Отец всё это время сидел за столом и немцев сразу насторожил взрослый мужик в доме. После контузии батя вёл себя немножко странновато, при этом он был ещё и стриженый наголо. Впрочем, последний факт оказался ему только на руку. Фрицы глянули на него, помолчали немного, а потом спрашивают: «Партизан?»

Батя помотал отрицательно головой, потом сложил пальцами решётку и отвечает: «Тюрьма!»

Немцы успокоились, закивали одобрительно: «Гут!» В их понимании заключённый – значит противник советской власти, значит свой!

Тщательно обыскав дом, часть «гостей» вышла на улицу. Смотрим – схватили нашего поросёнка. Как только его закололи – сразу поволокли на свою кухню, жрать.

Оставшимся фрицам стало холодно. Растопили они печку – тут-то мы заволновались по-настоящему, ведь на ней спрятан солдат! Выдержит ли он? Но парень показал себя молодцом, ни слова не пикнул, вытерпел, хотя жгло его сильно.

Как только немцы согрелись, то сразу отправились по своим делам. Мы бросились к солдату, освободили его из жаркого плена и тихонько вывели на улицу. Он поблагодарил нас, а потом ушёл огородами. Больше о нём мы никогда не слышали.

На ночь немцы в дом не вернулись. Тогда отец придумал такую хитрость: снял с пола несколько досок, набросал стружек, добавил мусора всякого, в общем, навёл беспорядок. И без того скромный дом превратился в грязный сарай. Матери он велел лечь на лавку и прикинуться больной.

Утром фрицы вернулись и видят: в доме грязно, лежит больная женщина, стонет. Поморщились, плюнули и сказали: «Рус швайн, свин!» и тотчас вон из дома. А нам это и надо было! Смотрим – написали на двери что-то оскорбительное на своём языке. Больше нас они не беспокоили».

Чужая душа – потёмки

Вместе с передовыми немецкими отрядами, в деревне появились дружинники из Waffen-SS. Николай Данилович не стал рассказывать, что они вытворяли во Мшищах, но один случай всё-таки описал: «Однажды я увидел такую сцену: подзывает эсэсовец какого-то старика к деревенскому колодцу и говорит ему на чистейшем русском языке: «А что, дед, сколько человек может войти в этот колодец?»

Сейчас сложно определить, была ли это своеобразная издевательская шутка или затевалось что-то другое. Старика эсэсовец не тронул, но дед сильно перепугался, так как вести о бесчинствах карателей во многих оккупированных населённых пунктах доходили до местных жителей. Правда, Мшищам повезло – здесь фрицы не успели провернуть нечто подобное.

Припоминает Николай Данилович и такой случай: «Был в нашей деревне старый царский офицер Иван Терентьевич Лабазников (в точности фамилии он не совсем уверен). Раз он «царский» офицер, значит, пойдёт на сотрудничество с «новыми властями» – решили те. Ему сделали предложение занять пост деревенского старосты, на что Иван ответил решительным отказом. За такую дерзость полагался расстрел, но его эта участь миновала – он был слишком стар, поэтому его посчитали неопасным и отстали».

То есть, всё зависело от человека: иногда и офицер старой гвардии мог оказаться защитником советского строя, а какой-нибудь важный чиновник, сделавший карьеру благодаря советской власти, мог пойти на сотрудничество с врагом. Не зря ведь говорится: «Человеческая душа – потёмки».

Недолго хозяйничали фашисты во Мшищах. Настал тот день, когда им пришлось оставить деревню. Отступая, они постарались нанести населённому пункту максимальный урон. В первую очередь они подожгли почти все сельские дома – горящий сноп под крышу, и очень скоро вся изба, крытая соломой, вспыхивает как факел. Дом, в котором проживала семья Санкиных, тоже подожгли таким же способом. Но семье повезло – выгорели только крыша и часть потолка. Так что потом с восстановлением проблем было меньше, чем у остальных.

Незадолго до отступления, фрицы перегнали во Мшище скот из разграбленного города Богородицка. Коров временно разместили на колхозном скотном дворе. Так как покидали деревню они в спешке, стадо угнать не успели. Тогда был отдан приказ поджечь скотный двор, в результате чего погибло более ста голов скота.

Не успели немцы покинуть деревню, как появился советский передовой освободительный отряд. Наши ребята были настолько сильно измотаны и голодны, что не побрезговали даже обгорелыми тушами животных. Не остались в стороне от такого «угощения» и сами жители – голод, как говорится, не тётка.

Может в деревне и рады были бы распахнуть свои двери для спасителей, но от большинства домов остались лишь обгорелые головёшки. В дом Санкиных, как пострадавший меньше всего, зашли сразу несколько человек. Старший из них осмотрел помещение, понимающе кивнул и говорит отцу: «Мы знаем, зачем ты устроил весь этот маскарад, но теперь в подобном надобности нет, и никогда не будет!»

Во Мшищах наши пробыли совсем недолго. Отдохнув и немного восстановив силы, они отправились дальше.

Через пару месяцев, в начале 1942 года, пришла повестка отцу. Так как от контузии он к тому времени почти оправился, то был признан годным к строевой службе.

На фронт!

До начала 1943 года в деревне шли восстановительные работы. Отстраивали свои избушки собственными силами, сами рубили лес, волоком таскали брёвна в деревню.

А в начале 1943 года, семеро ребят 1926 года рождения получили повестки. Шестеро из них, в том числе и Николай, были признаны годными к строевой службе и отправлены в Калугу.

Вспоминает Николай Данилович: «В Калуге было два подразделения: учебный 365-й и 111-й маршевый полки. Я попал в учебное подразделение, в школу младших командиров. Обучение шло в ускоренном темпе, правда, мне пришлось немного задержаться, так как по неосторожности сломал руку на тренировке, на два месяца выбыл из строя.

Когда всё-таки выпуск состоялся, прихожу я в штаб, там сидит наш командир. Подаю ему документы, а мне сразу дают звание, назначают инструктором молодого пополнения. Я говорю ему: «Товарищ капитан, я хочу на фронт!» Он удивился моему решению, но в просьбе не отказал. Так я был зачислен в 111-й маршевый полк, рядовым.

По прибытии на фронт, я попал во взвод пешей разведки 1249 стрелкового полка 377 Валгинской стрелковой дивизии. Боевой путь подразделения проходил по территории Советской Прибалтики.

Наша дивизия перешла в наступление 14 сентября 1944 года, а за день до этого, мы попытались форсировать реку (название он не помнит), но эта затея провалилась. Во время переправы, мы понесли большие потери.

На следующее утро началась артподготовка. Вражескую сторону очищали дальнобойной артиллерией, катюшами, подавили почти все огневые точки противника. Помню, как во время переправы один немецкий снайпер ловко снимал наших солдат. Одного за другим. Мы решили во что бы то ни стало поймать его, и едва достигнув противоположного берега, сразу погнались за ним. Снайперу налегке было сподручней бежать, мы, мокрые, с оружием, сильно от него отставали. Видим – сейчас его упустим. Тогда один из наших ребят прицелился и прострелил ему колено. Как только стрелок попал в наши руки, мы осмотрели его и ахнули от изумления: все рукава на его форме в специальных нашивках, обозначавших количество убитых. Видать много, гад, угробил наших ребят. Хотели его тут же уничтожить, но потом передумали, отвели к командиру. Пленный был допрошен и уже после – расстрелян».