Место Карантина

Место Карантина
Вадим Бабенко

Стоит ли надеяться, что наша память, наше сознание и наше «я» не исчезают со смертью физических тел?Может ли поверить в это не обыватель, падкий на сенсации, а человек с очень критическим умом?Оказывается, что может – если доказательства неопровержимы. Если то, что считалось выдумкой мистиков, обретает реальный базис. Опыт жизни, магия и карма, женщина, без которой не можешь – все перемешивается, связывается в одно. И приходится прозревать волей-неволей – где? В странном месте. На Карантине.

Место Карантина

Вадим Бабенко

Издательство Ergo Sum Publishing, 2018

© Вадим Бабенко, 2018

Все права защищены. Любое копирование, воспроизведение, хранение в информационных системах или передача в любой форме и любыми средствами – электронным, механическим, посредством фотокопирования, записи или иными – любой части книги, кроме цитат и коротких фрагментов, используемых для рецензий, запрещено без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Редакторы: Aнна Поротникова, Ольга Шепитько, Наталия Шурман

Все персонажи являются вымышленными. Любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.

Вступление и благодарности

Книга является художественной прозой. Описанные в ней изыскания главного героя не претендуют на научную легитимность. При этом я предпринял огромные усилия, пытаясь приблизить изложенное в романе к реальным теориям, развиваемым серьезными учеными. Также я старался избежать всего, что принципиально невозможно с точки зрения современной науки.

Выражаю искреннюю благодарность всем, кто помогал мне в работе. Особо отмечу Джузеппе Витиелло, чьи статьи, советы и консультации сыграли большую роль в формировании важнейших концепций книги. Главная из них – применение квантовой теории поля к описанию механизмов памяти и мышления – во многом перекликается с работами Витиелло, в том числе в соавторстве с Уолтером Фриманом и другими.

Большое спасибо Андрею Парначеву за беседу о суперструнах и бранах.

Наконец, отдельная благодарность Александру Бобкову, согласившемуся прочесть большую часть рукописи и высказавшему ряд ценных замечаний.

-–

For self is the lord of self, self is the refuge of self.[1 - Ибо человек сам себе господин, он же сам себе и убежище (англ.).]

Gautama Buddha

Неумирание разума ничуть не более фантастично, чем его наличие.

Тео

ПРОБУЖДЕНИЕ

Глава 1

Сначала рождается звук – словно медная струна дрожит где-то рядом. Он отзывается чутким эхом в дальней точке сознания, у самой черты. Затем приходит мысль: там, за чертой, была моя колыбель. Я покинул ее по чьей-то воле, к ней не вернуться.

Звук становится громче, явственней, резче. В нем угадываются мириады гармоник, живущих каждая сама по себе. Их разноголосие невыносимо, оно нарастает, сводит с ума – и вдруг обрывается на предельной ноте. Настает тишина; в ней – память о колыбели, ее последний, едва различимый след. Ее почти неуловимый образ, тень нездешней, очень чужой тоски. Будто восклицание – «Как жаль!» – и все: след теряется среди многих прочих. Вновь слышится медный звук, но теперь он негромок и вполне терпим. В серой мути, как на фотобумаге, проступают контуры и штрихи. Понемногу они связываются в одно, образуя осмысленную картину.

Я вижу свои руки, сложенные на коленях, лестничный пролет, перила и стены. Подо мной ступеньки; я сижу, сгорбившись и глядя в пол. В памяти пусто, я лишь знаю, что я здесь впервые – на этой лестнице, в этом подъезде. Чувствую, что могу вспомнить, кто я, но на это у меня нет сил. Мне очень нравится сидеть вот так – ничего не делая, не меняя позы. Глядеть в бетон ступенек и ни о чем не думать.

Проходит время, и, внезапно, я понимаю, что бездействую слишком долго. Что-то будто подталкивает изнутри; «Тео», – произношу я вслух; это мое имя. Звук не умолкает, в поисках его источника я оглядываюсь вокруг. Потом смотрю вверх, и становится ясно, что это вовсе не тугая струна. Все куда обыденнее и проще: тусклая лампа дневного света гудит, потрескивая, у меня над головой. Скоро перегорит, отмечаю я машинально и вздрагиваю – где-то внизу хлопает дверь.

Тут же начинает казаться, что звуки – со всех сторон. Я будто слышу шаги, смех, раздраженные голоса, плач младенца. Слышу клаксоны автомобилей, вопли сирен, городские шумы. Рокот волн и завывание вихрей, шелест травы, листвы, бумаги…

Мне тревожно; недавняя безмятежность улетучивается без следа. Дверь хлопает снова и снова; я встаю и перегибаюсь через перила. Ничего не разглядеть – внизу лишь сумрак и пролеты лестниц, уходящие в никуда. «Mierda», – шепчу я, отшатываясь; у меня кружится голова. Уже ясно, здесь нельзя оставаться – и нельзя медлить. Я оглядываю себя, вижу серую куртку, коричневые брюки, ботинки с тупыми носами. Мой вид мне не нравится, но выбора нет. Я поднимаю воротник, застегиваю молнию до подбородка и делаю шаг по лестнице вверх.

Вновь все стихает, как по команде, слышен лишь скрип моих подошв. Я прохожу несколько этажей, неотличимых друг от друга. На каждом – по одной двери без номеров и табличек, за ними ни шороха, мертвая тишина. Стучаться я не решаюсь, да и не горю желанием кого-то видеть. Я вообще не имею желаний, но у меня есть цель, пока еще не ясная мне самому. Пролет за пролетом, я поднимаюсь дальше. Пахнет чем-то казенным, на светло-серых стенах нет изъянов – ни трещин, ни граффити. «В этом доме нет жизни», – шепчу я себе – и тут, оказавшись на очередном этаже, вдруг вижу, что дверь на нем приоткрыта.

За дверью стоит женщина лет тридцати в синем ситцевом платье и летних туфлях. У нее красивые ноги, открытая, приветливая улыбка. Я застываю в ошеломлении: ее присутствие нежданно, едва возможно. Я почти уже свыкся с мыслью, что я один в этом доме и во всем этом странном мире. Однако же незнакомка вполне реальна. «Добро пожаловать», – говорит она, распахивая дверь пошире. Потом представляется: «Я – Эльза», – а я лишь смотрю на нее, сбитый с толку. Ее голос резонирует в пустоте лестниц. Мне кажется, он, как и жужжание лампы, отзывается внутри меня быстрым эхом.

Потом я понимаю, что медлить глупо, и вхожу, протискиваясь мимо Эльзы. От нее исходят тепло и запах – свежести, можжевельника и ванили. Я думаю мельком, что ее мускус, наверное, сладок, как заморский плод – и прохожу в гостиную, осматриваясь кругом. Эльза закрывает дверь, набрасывает цепочку и входит за мной следом.

«Это общая комната, – говорит она. – Мебели немного, но больше и не нужно. По крайней мере, на мой вкус».

Действительно, в гостиной – лишь стол со стульями и большой диван, неудобный на вид. Нет ни одной лампы, но от потолка и стен струится мягкий, нейтральный свет. В дальнем углу – подобие кухни с хромированной раковиной и электроплитой. Справа – окно; я подхожу к нему и смотрю наружу. Там горный пейзаж, сосны, снег. Что-то смутно знакомое и тревожащее память.

«Не верь, – усмехается Эльза у меня за спиной. – Это лишь картинка, их много разных. И, пожалуйста, представься же наконец!»

Я оборачиваюсь – она стоит все с той же приветливой улыбкой. «Иногда меня называют Тео», – произношу я осторожно, прислушиваясь к своему голосу. Он звучит знакомо. «Да, Тео», – повторяю я и пытаюсь ухмыльнуться в ответ.

«Мне очень приятно! – говорит Эльза, подходя ближе. – Я так истосковалась одна…»

Я замечаю, что когда она произносит слова, ее губы превращаются в расплывчатое пятно. Почему-то меня это не удивляет.

«Я здесь уже три дня без соседа, – добавляет она. – Многовато, как ты считаешь?»

Я лишь пожимаю плечами и вновь смотрю в окно. По ветвям ближней из сосен прыгает белка, мягкий снег искрится на солнце. Мне кажется, ничего более реального нельзя себе представить.

«Эльза, – прошу я, глядя на белку, – объясни мне, что происходит. Где я, что я – и кто ты? Я ничего не помню – я был болен? Нас похитили и мы в плену?»

Эльза становится рядом, проводит пальцем по стеклу. Я отмечаю, что у нее очень ухоженные руки.

«Мой ответ тебе не понравится, – говорит она, помедлив. – И едва ли поможет – но я и вправду не знаю, как все сказать. Я сначала думала, что надо мной смеются…»

Она замолкает, потом поворачивается ко мне: «Ну, например… Сейчас твоя голова пуста, но, может, ты помнишь, что такое гостевой дом?»

«Дом для гостей. Дом… Мы гости… – повторяю я за ней. – И что с того?»

Эльза морщится: «Или, может, ты помнишь, что такое госпиталь, санаторий? Или – давай попробуем – лепрозорий, чумной барак, карантин…»

Говоря все это, она загибает пальцы – на одной руке, потом на другой.

«Госпиталь… Значит, все же болезнь? – я пытаюсь заглянуть ей в глаза. – Или какой-то несчастный случай? – Потом меня передергивает: – Чумной барак… Что это, пандемия? Страшный вирус?»

«О, fuck…» – говорит Эльза и смотрит мне в лицо. Затем всплескивает руками: «Нет, лучше уж так!» – идет к кухонному шкафу, открывает дверцу и протягивает мне табличку, запаянную в пластик.

«Это лежало на столе, когда я вошла сюда три дня назад, – произносит она сердито. – Можешь себе представить, каково мне было? Вообще, тебе знакомо вот это слово: смерть?»

Да, почему-то мне знакомо это слово. В нем – удушье, лязг железа, дурная кровь. То, что стирает смыслы, будто влажной губкой с доски. Место, где теряется звук струны.

«Дальняя точка, – проносится в голове. – Колыбель за чертой…»