Юношество, зрелость и прочее

В последний момент мой приятель притащил журнал «Юность».

– Тут про дембелей повесть, – сказал он мне, – про нас. «Сто дней до приказа» называется.

Я поблагодарил его. Накинул вещмешок на спину, сложенную шинель взял под мышку и пошёл к выходу, где меня уже ждал старшина.

– Товарищ младший сержант, ваше приказание выполнено, – перехватил меня на выходе Пилипенко, – унитазы чистые.

– Молодец, – похвалил я его, – завтра начинай учиться сливаться с местностью. Альбом в отсеке с сапогами спрятан.

Стоявший рядом старшина хмыкнул.

– Пошли, арестант, – сказал он, – будешь сливаться с гауптвахтой. Целых два дня.

И мы пошли. К караульному помещению. Где наш старшина передал меня с рук на руки невыспавшемуся старшему лейтенанту.

– А чего с шинелью? – спросил старлей. – Не положено.

– Согласно Уставу караульной службы в тёмное время суток можно, – ответил я.

Память в те годы у меня была великолепная. Я наизусть знал все четыре Устава.

Старлей хмыкнул, сходил не торопясь за Уставом. Нашёл нужную статью.

– Действительно, можно, – согласился он, – заходи тогда. В одиночную камеру. Курево в камеру хранения.

Камера представляла из себя помещение размерами два на три метра. Стены были отделаны цементом в стиле «шуба». И покрашены серой краской. Окошко было под самым потолком. Закрытое решёткой. Светильник располагался там же. На высоте трёх метров. К одной из стен были пристёгнуты нары. В двери было небольшое окошко, открывающееся снаружи.

Я бросил в угол шинель и книги. Потянулся. Ближайшие двое суток никакой казармы. Никаких рядовых, построений и проверок, нарядов и занятий. Я был один.

– Аллё, боец, – раздалось из соседней камеры, – кого к нам подселили?

– Из первой роты сержанта, – ответил часовой.

– А у меня кто соседи? – поинтересовался я, вплотную прильнув к двери.

– С автороты мы, – раздался голос, – за пьянку по трое суток схлопотали. Курить есть?

– У первой роты всё есть, – проворчал я и позвал часового: – Боец, в камере хранения мои сигареты. Достань пачку. По сигарете соседям, мне одну и себя не забудь.

– Не имею права, – ответил часовой.

– Молодец, – похвалил я его, – тогда позови разводящего или помощника начальника караула. Имею право позвать.

Часовой промолчал, но мою просьбу исполнил. Разводящий появился тут же. Караульное помещение примыкало к гауптвахте, и дойти до нас было делом одной минуты.

В течение нашего короткого разговора с разводящим мы нашли общих знакомых, поговорили о погоде и о грядущем дембеле. Разводящему предстояло служить ещё год.

– Земляк, – попросил я его, – проинструктируй своих часовых, чтобы сигаретками меня снабжали. Я там себе два блока притащил. В камере хранения лежат.

Камерой хранения назывался огромный железный шкаф, стоящий в коридоре гауптвахты. Ключ от него был у начальника караула. В шкаф складывались личные вещи арестованных, которыми они не могли пользоваться в камерах. В данный момент на верхней полке лежали мои сигареты.

– Так он же закрыт, – сказал разводящий.

– Отодвигаешь его от стены и снимаешь заднюю стенку, – подсказал я, – это ещё с прошлого года работает. Делюсь.

Разводящий проинструктировал часового и выдал мне и моим товарищам по несчастью по сигарете. Свою я скурил, пуская дым в замочную скважину. Потом через дырку в двери отдал окурок часовому.

Жизнь постепенно налаживалась.

На ужин нам принесли из столовой остатки варёной картошки и салат, который в быту мы называли мастика. От него была изжога и тяжесть в желудке. Во время ужина я и познакомился с соседями-алкоголиками.

Один рядовой и два ефрейтора накануне раздобыли где-то две бутылки водки и выпили её. Уютно расположившись в кабине ЗИЛ-130, водителем которого являлся один из ефрейторов. Там-то их и поймал командир взвода. Поймал и влепил трое суток.

– А тебя-то за что? – спросили они меня, поведав свою историю.

– А у меня статья политическая, – многозначительно сказал я, – с замполитом не сошёлся во мнении на организацию досуга личного состава.

Авторотовцы с уважением посмотрели на меня. Я же попросил послать весточку в мою роту с просьбой притащить чего-нибудь поесть. Если в столовой мастика была ещё съедобной, то, остывшая и заветренная, здесь она в качестве еды никак не годилась.

Вечером мне откинули нары. Я постелил шинель, положил под голову стопку книг и уснул. Было жестковато, но зато тихо.

Утром нары пристегнули обратно. Я умылся, привёл себя в порядок.

На завтрак мои товарищи по роте прислали банку тушёнки и банку сгущёнки. Которыми я великодушно поделился с тремя соседями из автороты. Досталось угощение и часовому. Мой авторитет поднялся до небес.

От получасовой прогулки во дворе я отказался.

– Сидеть так сидеть, – сказал я и забился в уголок читать повесть Полякова. До обеда я с ней справился. Повесть мне очень понравилась. И я передал журнал через часового авторотовцам. Для культурного просвещения.

Делать было нечего. Абсолютно. И я наслаждался этим. Сидел в уголке и листал принесённые с собой книги. Или смотрел в потолок и мечтал о гражданской жизни. Целый день. До самого вечера.

На ужин я со своими соседями по гауптвахте съел очередную банку тушёнки, присланную мне из роты. Покурил в замочную скважину. Поговорил с часовым о тяготах караульной службы. И лёг спать. На предварительно откинутые нары.

Ночь опустилась на войсковую часть номер 20115. Не спали лишь дневальные и караул. И не спал командир части. Полковник Абузяров, маленький и шустрый татарин. Которого до дрожи в коленках боялись все. Начиная от рядового и кончая начальником штаба. Наш командир был суров и беспощаден. Требовал от всех соблюдения Уставов и идеального порядка. Взыскания раздавал направо и налево, не считаясь со званиями и должностями.

В общем, именно в эту ночь Абузяров решил проинспектировать, как несут караульную службу во вверенном ему подразделении. Такие проверки он проводил не часто. Раз или два в год.

В караульное помещение он явился в 4 часа утра. Взгрел помощника начальника караула за внешний вид. Проверил действия часовых при учебном пожаре. Влепил выговор начальнику караула за результаты этой проверки. Потом перешёл в помещение гауптвахты.

Я в это время спал сном младенца. И не слышал ни беготни с дырявыми вёдрами, ни шмона в соседней камере, который устроил неугомонный полковник.

Мне снилась жена нашего ротного. Как она кормит меня пирожками с повидлом. Одета она была в короткий халатик. И я почему-то знал, что под этим халатиком у неё ничего нет. Я сидел за столом, смотрел на сидящую напротив жену ротного и жрал пирожки. И мне было хорошо. Потому что пирожки заканчивались, а жена ротного смотрела на меня с усмешкой и расстёгивала верхнюю пуговицу на своём халатике.

И тут вдруг меня кто-то ударил по ногам.

– А тут что за лежебока у вас валяется? – услышал я сквозь сон властный голос.

И опять удар по ногам.