Военная хроника 1944-1945

– У нас этого добра у самих хоть отбавляй. Заверни-ка лучше «Моршанской».

Я предложил ему пачку с махоркой и гармошкой сложенную газету. Аккуратно оторвав бумажку с красиво отрезанными уголками, он свернул нетолстую папироску.

– Кого это вы к нам привезли? – задал я невинный вопрос.

– Генерала, брат, генерала, – он явно набивался, чтобы его расспрашивали.

– Да не юли, говори скорее. Тоже мне охраняет военную тайну.

– В общем, мы привезли Рыбалку. Знаешь, наверное?

Имея дело с радиосвязью, я,  безусловно, много раз слышал о командующем нашей армии Павле Семеновиче Рыбалко от офицеров. Большинство из них хвалили его за решительность, умение найти выход из самых запутанных положений, решить стратегическую задачу с меньшими потерями в живой силе и технике. Говорили и о твердости и даже жестокости характера.

По-своему оценивали полководческий талант командарма и солдаты. О характере же его судили по его отношению к солдатам.

Есть такая интересная процедура, проводящаяся перед отправкой части на фронт. Солдаты ее называют «Жалобы и претензии», потому что во время проведения ее высшие командиры спрашивают у солдат, имеют ли они жалобы и претензии. А лучше по порядку.

Бригада выстраивается по большой площади, чтобы можно было отделить командиров на достаточное расстояние от солдат. И вот выстраиваются несколько шеренг. В каждой шеренге находятся командиры, одинаковые по занимаемым должностям. В последней шеренге остаются только солдаты.

Командир корпуса проходит и спрашивает, на что или кого жалуются солдаты. Затем такие же, видимо, вопросы задаются и командирам.

Обычно в части к этому времени стараются сделать так, чтобы всяких жалоб было поменьше. И,  конечно, жалоба редко появляется в солдатских рядах. Каждый прекрасно понимал, какие трудности испытывала страна и что война – не загородная прогулка. Так ничего, смотришь, и не запишут идущие за комкором офицеры с блокнотами в руках.

В тот раз, когда претензии принимал командующий армией, мне выпало дежурство на радиостанции, так что сам я не принимал участия в этом.

Но мне много раз приходилось слушать рассказы о внимательности генерала, о том, что от его взгляда не ускользнуло даже то,  что у разведчика Смольского пуговица на гимнастерке не была пришита, а приколота спичкой. Все старались наглядно показать вид Смольского, когда рука генерала отвернула не застегнутую гимнастерку. Но особенно часто рассказывали случай с мотострелком, недавно прибывшим из госпиталя в бригаду.

Подходит генерал Рыбалко к браво стоящему пожилому солдату и спрашивает:

– Жалобы и претензии?

– Нету, товарищ генерал, – отвечает бодро солдат.

Генерал уже направился к следующему, как вдруг обратил внимание, что на груди солдата с левой стороны шесть нашивок о ранении. Остановился он и спрашивает:

– А сколько наград имеете, товарищ солдат?

– Пока ни одной. Да не за что: только прибудешь в часть, как снова оказываешься в госпитале, а там другая часть. Вот так, товарищ генерал.

– А ведь это несправедливо. Как думаешь, подполковник? – обратился он к одному из офицеров свиты. Он на минуту задумался, не ожидая ответа. Потом шагнул ближе к тому же подполковнику:

– Дай-ка взаймы, Кондратий Иванович, вот этот орденок, – он указал на орден «Отечественная война», – да запиши, чтобы Слюсаренко немедленно оформил соответствующие бумаги. Ведь за пролитую кровь ему положено минимум три ордена.

Взяв орден, он приколол его к пропотевшей солдатской гимнастерке, только с правой стороны.

Рассказывали солдаты и о строгости командарма к офицерам, одобряя за это генерала.

Так что видеть Рыбалко до сих пор мне не приходилось. И все-таки я ответил:

– Знаю. А что?

– Так. Проверяли переправу, а вот теперь к вам решили завернуть на чаек, – он заглянул в котелок и добавил:

– А у бедных танкистов Слюсаренко у самих засуха.

– Да иди ты знаешь куда… – парировал Женька.

– Так и быть, солдаты, скажу. Только вы того… понимаете.

Мы дружно киваем головами.

– Дело в том, что маршрут наш меняется. – Он на минутку замолчал, ожидая, когда наступит самое полное внимание. А так как мы с Женькой и так не спускали с него внимательных глаз, продолжил:

– Наша армия будет учувствовать во взятии Берлина.

– Даешь Берлин, – шепотом закричал Женька.

– Постой, еще не все. Говорят, после взятия столицы рейха мы там останемся для несения гарнизонной службы. Вот теперь ори… про себя.

В книгах, анекдотах о войне часто, как очень смешное, рассказывают, что солдат, мол, раньше командира узнает, когда поедут с формировки, когда начнется наступление и т.д. Я,  конечно, тоже смеялся. А это был тот случай, когда подтвердилась правдивость анекдота: вряд ли командующий успел уже сообщить новость полковнику.

Глава 5

Шпрее позади. Задача, что стояла перед бригадой по обеспечению переправы, выполнена. Немало помех устраивали мы и отходящим за Шпрее войскам противника. Впереди столица рейха. Движемся на предельных скоростях. Так в калейдоскопе мелькают «дорфы» и «штадты». Движемся и ночью, и днем по дорогам. На авиацию немцев никто не обращает внимания: она не та, что на Курской дуге, когда самолет мог преследовать отдельно идущего солдата. И мы сейчас находимся под надежной охраной. Начиная с Сандомирского плацдарма над нашими колоннами постоянно барражируют ястребки. А из одного из танков часто можно услышать: «Капельки, капельки, уходить до прихода смены не разрешаю». Два закрепленных от авиации офицера, оба заслуженные и пользующиеся уважением и властью, корректируют деятельность истребителей и штурмовиков.

Даже разговоры о каких-то новых самолетах, появившихся у немцев, никого испугать не могли. Тем более что скоро стало известно, что летчик-истребитель Кожедуб сбил немецкий реактивный самолет, тот самый, о котором были распущены легенды. Вскоре нам самим удалось посмотреть такой самолет в действии.

Солнце уже давненько опустилось за горизонт. Сумерки постепенно окутывают готовящуюся ко сну землю. А движение войск продолжается. Поток тянется в несколько рядов – ширина автострады позволяет.

Легкий газовый дымок голубеет над дорогой. Стоит шум, характерный для движущейся техники и скопления большого количества людей. Изредка вырываются урчащие звуки делающего поворот танка, крик солдата на замедлившую движение конягу – и снова равномерное гудение, которого не замечает привыкшее к нему ухо. Все заняты своими собственными заботами: нужно раньше прорваться к переезду через параллельно текущую массу машин, но уже в обратном направлении; провести танк среди впритирку движущихся машин. Да мало ли какие заботы у шофера, водителя и других могут быть во время движения по переполненному шоссе, тем более ночью.

Никто не обратил внимание на беззвучно приближающийся освещенный самолет. И только когда с давящим на барабанные перепонки грохотом из-за деревьев, которыми обсажена дорога, над колонной появилась сияющая красными и зелеными бортовыми огнями машина, на мгновение ужас сковал людей: никто не сделал ни одного движения.

Самое неприятное в страхе то,  что он лишает человека способности двигаться. Сознание подсказывает, что лучший выход в движении, а мускулы отказываются выполнять распоряжение мозга. Такое состояние каждый из нас, даже самый смелый человек, испытал во время сна. Подобное состояние охватило находящихся в тот момент на дороге.

В следующее мгновение все готовы были что-то предпринимать, но было поздно: в этот короткий миг, безнаказанно сбросив бомбы, самолет скрылся, оставив после себя рокочущий звук и пульсирующие огоньки, затем исчезнувшие в ночи.

Бомбы, упав далеко на обочине, не причинили вреда, но долго еще продолжались разговоры об этом налете. Вывод же был один: никакими сверхсекретными подпорками не поддержать рушащееся здание фашистской империи.

Сменяются дороги. Вот летим по широчайшей автостраде, где встречные машины никогда не пересекают друг другу пути. Построена она специально для войны, для увеличения маневренности войск. Автострада сменяется узким с крутыми поворотами шоссе, соединяющим селения. А то просто пробираемся по лесным просекам, внезапно появляясь перед укрепленными пунктами, сходу сминая растерявшуюся орудийную прислугу, взрывая затем орудия, чтобы они навсегда замолчали.

Идем вперед мимо скорбно свисающих из окон белых простыней. Обгоняем плетущихся на запад с перегруженными чемоданами детскими колясками стариков и женщин (кто имел машины, уехал раньше). С ужасом смотрят они на проносящиеся с грохотом и лязгом тридцатьчетверки, не зная, чего ожидать от запыленных и непонятных русских солдат. Они дрожат, потому что знают вину своих сыновей, а зачастую и свою. Но их никто не трогает, и это еще больше запутывает их разделенную на параграфы психику. И спешат они уйти от ответственности, уйти от самих себя.

Движение бригады было настолько быстрым, неожиданным, что оставленные на узлах сопротивления солдаты редко оказывались готовыми к встрече.

Батальон, идущий головным, доложил по рации, что им захвачены танки. Управление бригады направляется в указанный квадрат. Впереди на «Виллисе» едет полковник. Маленькая и юркая машина ведет за собою огромные и неуклюжие по сравнению с нею танки: они послушно повторяют повороты, которые она им предлагает. Оставляем один лесной массив и,  на большой скорости миновав открытую солнечную поляну, пересекаем опушку не менее внушительного размера. Но что же это? С обеих сторон пронзают взгляды жерла орудий. Танки? Целые с подновленной пестрой камуфляжной окраской немецкие танки. Невольно мысль представила, что было бы, если бы у их прицелов находились враги.

Но нас встречали свои. Захваченные врасплох вне танков, немцы разбежались по лесу, спасая жизни: дорога к машинам была отрезана.