Кораблекрушение

Кораблекрушение
Вадим Иванович Кучеренко

Они любили друг друга, но были бедны и хотели разбогатеть, чтобы стать более счастливыми. И однажды, найдя старинную карту, отправились на яхте на поиски клада. Но шторм и кораблекрушение помешали осуществлению их мечты. Однако то, что произошло затем, оказалось ужаснее, чем сама смерть…В оформлении обложки использован рисунок с pixabay по лицензии CC0.

Черная вода с ревом обрушивалась на скалистый берег и, разбитая на мириады капель, но не побежденная, откатывалась обратно, чтобы собраться с силами и предпринять новую попытку. Море знало, что однажды, через сто, тысячу или миллион лет, оно разрушит скалы и завоюет этот жалкий клочок суши, стерев с лица земли крошечное рыбацкое селение, приютившееся за каменными утесами. Море ненавидело людей за то, что те испокон века обкрадывали его. А люди снова и снова выходили в море на своих утлых лодках, смеялись и пели, даже когда берег скрывался из вида, и вдруг начинал задувать порывистый ветер, солнце меркло, вода покрывалась рябью, чайки суматошно носились над водой и протяжно кричали, предвещая бурю и шторм. Люди были веселы и отважны, и они не боялись моря, несмотря на то, что не все рыбацкие лодки возвращались домой, а их обломки потом выкидывало волной на берег.

Иванко был рыбак и знал, что смерть придет к нему во время отлива, если только до этого он сам не утонет в море. Но это мало беспокоило его. Больше всего на свете он любил шторм. Даже свою хижину он выстроил не под прикрытием скал, как все остальные жители селения, а на вершине одного из утесов, чтобы всегда иметь возможность любоваться штормящим морем. Иногда море рождало такие громадные валы, что вода достигала вершины скалы и проникала внутрь его жилища через многочисленные щели в стенах, сложенных из досок и обломков мачт, найденных им на берегу. В такие ночи он забирался на крышу своей лачуги, смотрел на бушующий простор и пел. В этой песне не было слов, только заунывная мелодия, похожая на плач. И чем сильнее был шторм, тем печальнее становились глаза Иванко, а брызги на его лице казались слезами. Если бы кто увидел его в этот час, подумал бы, что сошел с ума Иванко. А если бы не увидел, то еще вернее пришел бы к такому выводу, потому что искать Иванко в такую погоду надо было не в его лачуге, а в море. Он никогда не пользовался парусом, его лодка не имела даже мачты, и это была одна из многих его странностей, которые никто из жителей селения не мог, да и не пытался объяснить. Часто по утрам, когда стихал шторм, и другие рыбаки спешили выйти в море, они встречали Иванко, устало гребущим к берегу, и никто тогда не мог добиться от него ни слова. Обычно приветливый, в это время Иванко молчал и не отвечал на их вопросы, будто становился глухонемым. И такая светилась в его глазах тоска, будто сама смерть наложила на них свою печать, говорили между собой жители селения. А еще они говорили, что не жилец Иванко на земле, и родился он, вероятнее всего, на морском дне, от любви морского гада и русалки. А зачем вышел из моря и пришел жить к людям, кто его знает. И ни одна мать не отдала бы свою дочь за Иванко – все знали, что все равно он однажды уйдет обратно в море, зачем сиротить детей. Да еще и неизвестно, какие родятся от него дети…

Штормило уже третьи сутки, не переставая, как это часто бывает зимой, и на рассвете Иванко опять выходил в море. Он вернулся к полудню, изнемогая от усталости. Привязал лодку покрепче, чтобы ее не унесло волной, и, не став забирать тяжелых весел, пошел по едва заметной, протоптанной им же, тропинке на вершину скалы, где его ждала продуваемая ледяными ветрами хижина с давно погасшим холодным очагом.

Их было трое, они стояли на пороге, не решаясь войти в дом. Высокий и высокомерный на вид молодой мужчина, человек намного старше его годами, с заискивающим взглядом бесцветных глаз, и с ними старый рыбак Иолан.

– Доброго дня, Иванко, – произнес Иолан слегка виновато. Несмотря на то, что это именно он привел гостей к хижине Иванко, он не собирался входить в дом, где, возможно, частым гостем была нечистая сила. Во всяком случае, так думали многие жители селения. Именно это он и пытался объяснить своим попутчикам, когда появился хозяин. И теперь Иолан, не зная, расслышал ли что-нибудь Иванко из его слов, чувствовал себя неуверенно.

– Меня зовут Ян, – произнес молодой мужчина, кивнул на своего спутника: – А это Серафим, мой слуга.

Иванко промолчал и прошел мимо, даже не взглянув на незнакомцев. В доме он присел около очага и начал разжигать огонь. Внизу рокотало море, хижину пропитал густой запах водорослей, было темно и сыро от неуспевающих просохнуть стен. Люди вошли следом, не спрашивая, по обычаю здешних мест, разрешения.

– Приветствую тебя, Иванко, – повторил Иолан, не будучи уверен, что тот расслышал его в первый раз. И кивнул на своих спутников. – Они хотят выйти в море. Щедро заплатят.

Иванко опять не ответил и даже не поднял головы. Мужчины видели только его спину, худую и узкую, с просвечивающими, казалось, даже сквозь куртку позвонками. А шея неожиданно была мощная, какая только и могла нести его большую крутолобую голову, заросшую жесткими, как иглы дикобраза, волосами. Голова и шея Иванко были мужские, впору великану, а все остальное – мальчишеское, хрупкое, вызывающее сострадание к их хозяину. Ян, сам крепкого телосложения, с недоверием смотрел на его тщедушную фигурку, сомневаясь в том, что Иванко под силу управлять лодкой даже в спокойную погоду. Но выбора у него не было. Ему уже объяснили в селении, что никто, кроме этого угрюмого дикаря, в шторм, да еще туда, куда он желает, не выйдет в море. А значит, придется не только доверить ему свою жизнь, но даже просить его об этом, как бы глупо это ни казалось.

– Им надо на Призрачный остров, – продолжал старый рыбак, будто не замечая молчания Иванко.

Иванко бросил взгляд на незнакомцев. Ян впервые увидел его странно-тоскливые глаза и ощутил, как по спине пробежала невольная дрожь. Но Иванко уже опустил свою голову и тихо произнес:

– Хорошо.

Иолан ушел, получив от молодого мужчины причитающуюся ему заранее оговоренную плату, довольный тем, что заработал, не выходя в море.

– Ты слышал, мне надо на Призрачный остров, – повторил молодой мужчина, когда они остались в хижине втроем. – Когда мы выйдем? Я спешу.

А Иванко, грея руки над огнем, о чем-то думал и не отвечал. Шум воды, срывающейся с утесов, и удушливый запах водорослей, и сумрак в хижине – все клонило ко сну. Когда Ян уже потерял надежду получить ответ, он вдруг услышал:

– Сегодня в ночь.

И уже до самой ночи Иванко не проронил ни одного слова, предоставив им самим решать, идти ли в море с этим безумцем или дождаться, когда прекратится шторм, и попытаться уговорить кого-нибудь из рыбаков. Но, видимо, они очень торопились. Шторм в сезон долгих зимних морских бурь мог продолжаться еще несколько дней, а то и недель.

К ночи волнение на море усилилось. Небо заволокли грозовые тучи, сгустив воздух. Огромные водяные валы вздымались над утлой лодкой, угрожая ее затопить или перевернуть, но Иванко греб с неожиданной для его хилого тела силой, и лодка, подгоняемая ветром, уверенно шла по темной воде, окруженная непроглядной тьмой. Пассажиры сидели на корме, закутавшись в одеяла. Тот, что постарше, дремал, а молодой о чем-то нервно размышлял, иногда порываясь обратиться к Иванко с каким-то вопросом, но в последнюю минуту останавливая сам себя. Наконец он решился.

– Послушай, – заговорил Ян, перекрикивая свист ветра и шум моря. – Ты не видел около острова яхты, пару недель тому назад или на днях?

Иванко в очередной раз опустил весла в море, но не поднял их, и они прочертили по воде сверкающую полосу, постепенно угасающую за кормой. Лишенная управления лодка закачалась на воде, черпая бортами воду.

Вместо ответа Иванко привстал и шагнул к мужчине. От неожиданности тот растерялся и, опустив руку в карман, сжал рукоять револьвера. Однако устыдился своего страха и протянул руку навстречу. Их руки встретились, и мужчина почувствовал в своей ладони нечто, на ощупь напоминающее кусочек картона. Иванко чиркнул спичкой, прикрывая ее от ветра и брызг рукой, и Ян увидел, что это обрывок фотографии, на которой были запечатлены он и красивая молодая женщина. Обнимая друг друга, они улыбались в объектив фотокамеры. Их лица были полны нескрываемого счастья. Затем спичка погасла, изображение поглотила тьма.

– Ты опоздал, – прозвучал в темноте тихий голос Иванко.

И снова Иванко греб, сильно и молча, а мужчина на корме, закусив зубами край одеяла, в которое кутался, беззвучно плакал. Но если бы даже он рыдал в полный голос, не таясь и отдаваясь своему горю без остатка, все равно никто не расслышал бы его сквозь рев морской бури, которая с каждым часом только набирала силу.

Перед самым рассветом они подошли к Призрачному острову. Это был крохотный скалистый участок суши вулканического происхождения, который неминуемо должен был возвратиться обратно на дно моря, откуда он в свое время вышел. А пока, не отмеченный ни на одной карте, он был сущим проклятием моряков, не знавших о его существовании. Нередко корабль шел на морское дно, распоров свое днище о невидимую под водой горную гряду, окружавшую остров наподобие тех неприступных стен, что в средние века возводили вокруг рыцарских замков. Местные жители называли его Призрачным, суеверно считая, что остров, наподобие призрака, появляется и исчезает, когда ему вздумается.

Подводную гряду они успели пройти до рассвета. Туман, упавший на море сразу после восхода солнца и надежно скрывший остров от любопытных и самых зорких глаз, опоздал и уже не представлял для них угрозу. Об этом думал Иванко, выпрыгивая из лодки в воду, чтобы с помощью очередной набегающей волны затащить суденышко на берег. Но его спутники не знали, насколько вероломно море, и потому не испытывали к нему благодарности за то, что их путешествие пока протекало благополучно. Серафим даже обругал «чертов туман и сырость, которую он нагнал, так что приличным людям нельзя развести костра и обогреться», подразумевая себя и своего хозяина, а возможно, и одного себя, но в любом случае начисто вычеркивая из этого списка дикаря, каким он считал Иванко. Еще сильнее он расстроился, когда узнал, что кому-то из них, и было ясно без слов, кому, придется остаться у лодки, чтобы ее не унесло в море отливом.

– Или каким-нибудь морским чудовищем, надумавшим сыграть с нами злую шутку, – добавил Иванко, и было непонятно, шутит ли он сам.

Серафиму подобное предположение не понравилось, но он не осмелился перечить вслух, видя, что его хозяин чем-то расстроен и необыкновенно замкнут, и только недовольно буркнул себе под нос что-то нелестное об Иванко и его приятелях из морских глубин. Продолжая ворчать, Серафим забрался снова в лодку, которую недавно покинул и которую совместными усилиями они вытащили из моря, насколько позволял берег, круто уходящий вверх, и, устроившись как можно удобнее, закутавшись во все одеяла, немедленно погрузился в сон, грубо прерванный за несколько минут до того ударом днища утлого суденышка о каменистое дно.

Иванко жестом показал молодому мужчине, чтобы он шел за ним, и повел его сквозь туман одному ему ведомой тропой. Они шли неожиданно долго. Обходили каменные глыбы, неожиданно возникающие из тумана и встающие на их пути, перепрыгивали узкие, но глубокие ущелья, на дне которых, сжатая скалами, ярилась черная вода; то взбирались наверх, цепляясь за выступы в скалах, то прыгали вниз, рискуя сломать себе ноги; и казалось, что путешествие их никогда не закончится, потому что крошечный до этого остров, всего-то несколько десятков метров в поперечине, либо вдруг увеличился в размерах, либо просто водит их по кругу.

Наконец, когда они взошли на самую вершину скалы, которая, собственно, и была островом, Иванко остановился и рукой придержал своего спутника, предостерегая. Тот едва не наступил на небольшой, сложенный из свежевскопанной земли вперемежку с камнями, холм с воткнутым в него крестом. Крест был примитивный, из двух веток, перевязанных обрывком веревки. Холм имел правильную форму прямоугольника, указывавшую на то, что его создала рука человека.

– Здесь, – кивнул Иванко.

Мужчина встал перед могилой на колени. Слезы потекли по его красивому бледному лицу, свидетельствуя о страдании, но при этом глаза Яна оставались безучастными, словно наблюдали за всем происходящим со стороны. А глаза Иванко были полны такой тоски, что можно было признать за рыбаком более близкое родство с тем, кого оба они оплакивали.

– Как это случилось? – не оборачиваясь, спросил Ян, когда миновал первый прилив горя.

– Яхта ночью налетела на подводные скалы. А вскоре начался шторм. Им надо было переправиться на спасательных шлюпках на остров. Но они промедлили, и все погибли. – Иванко помолчал, словно вспоминая, и продолжил. – Я нашел ее утром на берегу. На поясе была привязана сумка с бумагами. В ней я нашел фотографию, по которой признал тебя.

– А затем принес ее сюда? – Ян обернулся, во взгляде его омытых слезами глаз мелькнула тень недоверия.

– Я не мог отдать ее морю, – попытался объяснить Иванко. – Она из другого мира. Ее место не там. И не здесь. Ее место на небе.

Иванко видел, что его слова не убеждают мужчину, потому что он не понимает их истинного смысла. Он смолк и отошел, оставив Яна одного у холма. За несколько шагов туман не позволял ничего разглядеть. Он сел на землю и замер, став до странности походить на одного из каменных идолов, которыми изобиловал остров. Их было много, самых невероятных форм и размеров, и если их создала природа, то нельзя было не поразиться ее фантазии. Но сам Иванко всегда считал, что некогда идолов сотворили пришельцы с неба, таким способом оставив память о себе на земле. Но это были не ангелы, о которых говорят в церкви, а существа, населяющие другие планеты, с далеких звезд. Отрицая ангелов, не принимал он в расчет и Бога. Иванко был закоренелым язычником, и не творил себе кумира на небесах. Так было до того дня, когда он нашел женщину, поразившую его неземной красотой, даже после своей смерти. Впервые в его жизни Бог получил право на существование. Крест, который он поставил на ее могиле, был своеобразным пропуском в рай для утопленницы. О райских кущах Иванко не знал ничего. Но он слышал от кого-то и запомнил, что там лучше, чем на земле.

Они вернулись к полудню. Шторм заметно стих, но сизые тучи с прожилками молний продолжали застилать небо, предвещая новую бурю. Серафим спал, закутавшись с головой в одеяло и нимало не заботясь, что лодку едва не унесло в море, и лишь валун, который обнажила ушедшая вода, задержал ее. Его не стали будить. Иванко разжег костер, протянул к огню озябшие руки. Языки пламени быстро согрели их, не оставив и следа от ожогов на продубленных морской солью пальцах. Ян прилег рядом с костром, закрыл глаза, и было непонятно, спит он, утомленный, или грезит о чем-то. Проснулся Серафим, выбрался из лодки и, ежась от холода и ругая, на чем свет стоит, погоду, принялся готовить обед. Никто не отозвался на его приглашение, и он сам же и съел все. И опять лег спать. Серафим был похож на преданного пса, которому главное, чтобы хозяин был рядом, а все остальное можно перетерпеть.

Очнулся от своих дум Ян, присел у костра, спросил как бы между прочим:

– У тебя есть лопата?

– Зачем? – удивился Иванко.

Ян поморщился, но, сдержав вспышку раздражения, вызванную неуместным вопросом, ответил.

– Мне нужна ее сумка с бумагами.

Если бы лодка Иванко неожиданно дала течь посреди бушующего моря, это вызвало бы у него меньше волнения, чем эта просто сказанная фраза. Он с ужасом взглянул на молодого человека. А тот, упрямо сжав губы, смотрел в огонь, и на лице его, кроме отчаянной решимости, не отражалось ничего.

– Зачем? – совсем тихо спросил Иванко.

Лицо Яна выразило сомнение в том, надо ли отвечать, но мужчина преодолел его, надеясь своей откровенностью вызвать ответное доверие у Иванко.

– Собственно, мне нужна только одна бумага, – сказал он. – С планом, на котором обозначено место затонувшего неподалеку корабля. Трюмы корабля полны золота. Если бы мы нашли его…

Ян говорил отрывисто, даже зло, словно пытаясь убедить не только Иванко, но и самого себя. Однако Иванко не хотел понять его.

– Ты любил ее? – спросил он.