Наследник волхва

– О, Чернобог, властитель ночи, прими меня в свое воинство, посели в своей обители – лесных чащах, глубоких омутах и топких болотах…

А когда голос старухи становился тише, молодая женщина проникновенно и призывно почти шепотом произносила:

– Дай мне место возле себя, и я отдам тебе взамен все, что имею…

Лицо ее становилось все более бледным, а волосы в свете луны приобретали зеленоватый оттенок.

– А если нет – то порази меня насмерть копьем, которое ты держишь в своей могучей руке, – произнесла она безжизненным тоном. – И не будет мне прощения во веки веков.

– Да будет так! – пронзительно закричала старуха. – Оглянись! Узри Чернобога. Он ждет тебя в своих чертогах.

Молодая женщина медленно, будто завороженная, повернулась. Ее глаза были подернуты, словно ряской, бледно-зеленой поволокой. Искра разума погасла в них. Бабка Ядвига резким движением подтолкнула ее в спину и приказала:

– Иди, русалия!

И молодая женщина пошла, слепо глядя перед собой. Она медленно входила в озеро – сначала по колени, потом по грудь, а затем черная вода сомкнулась над ее головой, и круги разошлись во все стороны, постепенно угасая. Вскоре гладь озера была по-прежнему безмятежна, только тусклая луна бледным размытым пятном отражалась в нем.

Бабка Ядвига недолго простояла на берегу. Она подобрала одежду, которую оставила на берегу молодая женщина, обернула ее вокруг тяжелого камня и зашвырнула далеко в озеро. После этого, не оглядываясь, ушла.

Когда заросли сомкнулись за спиной старухи, а ее шаги стихли, уже ничто до самого утра не тревожило тишину и покой Зачатьевского озера. И только на восходе солнца поднялся ветер, качая верхушки деревьев, и запели птицы, приветствуя новый день.

Глава 1. Брачный договор

Кабинет нотариуса был обставлен солидной и дорогой антикварной мебелью редко начала прошлого, а в основном более ранних веков. Но самым древним предметом здесь, казалось, был сам его владелец. Словно припудренные временем глаза Мстислава Ивановича, глубоко врезанные в изборожденное морщинами лицо, не выражали никаких эмоций, будто их уже ничем нельзя было ни удивить, ни порадовать, ни опечалить. И только едва заметное дрожание его высохших ручек, напоминавших птичьи лапки, свидетельствовало о том, что старик еще жив, а не превратился в экспонат из давно ушедшей эпохи, выставленный в музее в назидание потомкам.

«Или в мумию, забытую всеми и никому не нужную, кроме редких, выживших из ума, любителей древности», – с иронией подумал Иннокентий Павлович, удобнее устраиваясь на мягком стуле с изогнутой наподобие лебединой шеи спинкой, который мог бы украшать экспозиции Эрмитажа. – «Таких, как я».

Иннокентий Павлович Рымской был высоким грузным мужчиной, фигурой напоминавшим постаревшего борца-тяжеловеса, но сохранившим былую легкость и даже своеобразную грациозность движений. На вид ему нельзя было дать более сорока пяти лет, а когда он улыбался, то и сорока. Густые волнистые волосы с легкой проседью и нос с горбинкой выгодно подчеркивали его мужскую привлекательность. Одевался он солидно, дорого и со вкусом. Иннокентий Павлович мог быть душой любой компании в минуты хорошего настроения, но горе было тем, кто попадался ему под руку, когда он был раздражен или зол. Он любил подшучивать над людьми, иногда его шутки переходили в сарказм, и это было одной из немногих отрицательных черт его характера, которые могли бы быть поставлены ему в вину его недоброжелателями.

Но в эту минуту иронизировал Иннокентий Павлович, несомненно, над самим собой, а не над стариком. Он уважал, насколько был на это способен по отношению к другим людям, Мстислава Ивановича не только за его профессиональные качества, но также и за человеческие, зная, что тот никогда не предаст никого ради собственных корыстных интересов и сохранит в тайне цель его визита к нотариусу. А для Иннокентия Павловича это было сейчас важнее потерянного на общение с полуглухим и полуслепым стариком времени. Время он обычно ценил дороже всего остального на свете, понимая, что данная субстанция – это не часы и минуты, отмеряемые стрелками на циферблате его сверхдорогого Breguet, а жизнь, которая протекает слишком стремительно и безвозвратно, как горная река, и в нее никогда и ни за какие деньги не войдешь дважды. Иннокентий Павлович считал, что Гераклит был прав, утверждая это, даже если древнегреческий философ имел в виду нечто другое. Денег у Иннокентия Павловича было много, а жизнь одна, и первых с каждым годом становилось все больше, а второй – все меньше, и с некоторых пор это мучило его, заставляло по-настоящему страдать. Именно поэтому Иннокентий Павлович решился на самый глупый, по его мнению, поступок в своей жизни и пошел к нотариусу. Но ему нужен был не просто нотариус, профессиональный и бездушный, как машина, а человек, который понял бы его скрытую боль и страхи. Поэтому он пришел к Мстиславу Ивановичу, которого считал архаизмом, а в некотором роде даже и артефактом на фоне других его коллег. Но это был тот самый случай, когда давно вышедшая из употребления вещь ценится дороже новой, будь та даже предметом зависти многих желающих ею обладать.

Иннокентий Павлович потому и был так богат, что умел отделять зерна от плевел. Он никогда не льстился на блестящие побрякушки, понимая и принимая народную мудрость, что не все то золото, что блестит. По его мнению, Мстислав Иванович был бесценным золотым самородком, скрытым под толстым слоем пыли, которой его густо усыпали прожитые годы. Поэтому он прощал ему все странности, и даже Эльвиру, которую старик-нотариус взял в секретари, пригрев, по мнению Иннокентия Павловича, змею на груди.

Эльвира была женщиной средних лет с гладко причесанными тусклыми волосами и кислым выражением лица, присущим старым девам. Одевалась она настолько же бесцветно, как и безвкусно. Иннокентий Павлович любил красивых и молодых женщин, а Эльвира была их полной противоположностью. Поэтому он смотрел на нее с презрением и насмешкой. Эльвира платила ему той же монетой. Это была взаимная неприязнь. Обоим с трудом удавалось скрывать ее. Но у Эльвиры было больше возможностей поражать врага болезненными словесными уколами, потому что она была настоящей женщиной, даже несмотря на то, что Иннокентий Павлович ее таковой не считал. И она пользовалась для этого каждым удобным случаем. Не упустила своего шанса и на этот раз.

– Мстислав Иванович, – сказала Эльвира бесцветным, как она сама, голосом, – через полчаса у вас важная встреча. Вы просили напомнить.

Она произнесла это с таким видом, словно в комнате кроме нее и нотариуса больше никого не было. Ей оставалось только добавить «по-настоящему важная встреча», чтобы триумф был полным. Но Иннокентий Павлович только усмехнулся, заметив, что старик как будто не услышал ее слов и слабо махнул своей птичьей лапкой, отсылая Эльвиру прочь.

– Меня нет ни для кого, – сказал он едва слышно. – И принеси нам чая, будь так добра.

– Вам с жасмином? – спросила Эльвира, по-прежнему демонстративно игнорируя присутствие и желания Иннокентия Павловича.

– Да, – прошелестел Мстислав Иванович. И вопросительно взглянул на клиента, которого знал много лет, заработал на нем немало денег и поэтому считал, что тот имеет право на некоторые привилегии.

Но Иннокентий Павлович решительно отказался от чая, опасаясь, что мстительная Эльвира вполне способна добавить к заварке какого-нибудь зелья, например, слабительного, чтобы таким образом настоять на своем и сократить время его визита. Он не ждал от этой старой девы ничего хорошего и тем более честного противоборства. Говоря по правде, Иннокентий Павлович считал ее ведьмой, опутавшей старого нотариуса своими чарами и колдовством. И в глубине души немного побаивался. Поэтому никогда не смотрел ей в глаза, и поспешно отводил свои, когда был вынужден общаться с Эльвирой по настоянию ничего не подозревающего нотариуса. «Береженого бог бережет» – думал в таких случаях Иннокентий Павлович и даже незаметно осенял себя крестным знамением. Он был суеверен, верил в приметы и в то, что ведьмы и прочая нежить существуют в реальности, а вовсе не являются плодом воображения и персонажами народных сказок. Если бы Иннокентия Павловича спросили, что он думает о том, есть ли у Эльвиры маленький хвостик, присущий всем природным ведьмам от рождения, то он бы, даже не задумываясь, ответил утвердительно.

Эльвира вышла и вскоре вернулась, принеся на позолоченном подносе чашку из севрского фарфора с зеленым чаем, благоухающим жасмином. Затем снова ушла, но Иннокентий Павлович мог бы поклясться, что она, прикрыв за собой дверь, осталась по ту ее сторону, прижавшись ухом или глазом к замочной скважине. Поэтому, начав излагать цель своего визита, он старался говорить как можно тише, чтобы его мог слышать только Мстислав Иванович. Но старик был глуховат и часто переспрашивал, так что приходилось повторять и повышать голос, поэтому вскоре Иннокентий Павлович смирился и даже забыл о существовании Эльвиры. То, что он собирался обсудить с нотариусом, было неизмеримо важнее мелкой вражды с его ведьмой-секретаршей.

– Я старею, – пожаловался Иннокентий Павлович. – И этот процесс необратим.

В тусклых глазах старика-нотариуса промелькнула искра, но на изрытом морщинами лице не отразилось никаких чувств. Мстислав Иванович давно уже принял неизбежное и смирился с тем фактом, что он однажды умрет, и это может произойти в любое мгновение. Но он дожил до глубокой старости, сохранив ясность ума и бодрость духа и избежав физической немощи и прочих сопутствующих определенному возрасту болезней. А потому считал, что уже многие годы он живет в долг, который взял у природы, и был благодарен своему щедрому кредитору. Поэтому Мстислав Иванович просто сказал:

– Все мы смертны. – А после паузы, словно дав время собеседнику осмыслить сказанное, добавил, будто в утешение: – Но, скорее всего, я умру раньше вас.

– Не смерть меня пугает, – поморщился Иннокентий Павлович, досадуя на то, что старик не понял его и приписал ему малодушие, которого он не высказывал.

– А что же тогда? – спросил Мстислав Иванович почти удивленно.

– То, что у меня нет наследника, – хмуро произнес Иннокентий Павлович. – Мне нужен сын, которому я мог бы оставить после своей смерти свои деньги, недвижимость, акции… Свои мечты, в конце концов. Те, которые мне не удалось воплотить при жизни, и которые воплотит он. А иначе, спрашивается, зачем я жил? Какой был смысл моего существования, если после смерти все достанется чужим людям? Я долго думал и пришел к выводу, что бессмысленная жизнь – это духовная смерть. И она много хуже смерти физической. Кстати, со мной согласится любой воистину православный человек. Так что я не одинок в своих мыслях.

– Может быть, – равнодушно согласился старик. – Но чем я могу вам помочь? – Тень улыбки промелькнула на его высохших губах. – Надеюсь, вы не ждете от меня, что я подарю вам наследника?

– С этим я справлюсь и сам, – сухо сказал Иннокентий Павлович. Ему не понравилось, что собеседник попытался перевести разговор в шутку. – От вас мне нужен брачный договор, составленный по всем правилам с учетом моих интересов.

– Нет ничего проще, – сказал нотариус. – Вам надо только пояснить, в чем заключается ваш интерес при вступлении в брак – и считайте, что дело в шляпе, как говорили во времена моей юности.

– В брачном договоре должно быть указано, что после моей смерти все мое движимое и недвижимое имущество должно перейти моему сыну, минуя его мать, то есть мою жену, – четко произнес Иннокентий Павлович. Было видно, что он давно уже все продумал и теперь излагал без запинки. – В случае же, если моя жена не родит мне наследника в течение… Положим, трех лет после заключения брака… То наш брак будет считаться расторгнутым без каких-либо юридических и прочих последствий для обеих сторон.

– А почему трех? – спросил нотариус.

– Я не могу ждать больше, – деловито пояснил Иннокентий Павлович. – Возраст не позволяет. По истечении трех лет я еще смогу найти новую жену и получить от нее то, что я желаю – без ущерба для здоровья ребенка. Видите ли, Мстислав Иванович, врачи утверждают, и новейшие научные исследования это подтверждают, что чем старше отец, тем больше вероятность того, что ребенок может родиться с физическими и умственными отклонениями.

– Но вы еще так молоды, – сказал нотариус.

– Мне уже сорок семь, – твердо ответил Иннокентий Павлович. – Через три года будет полвека. Я не хочу рисковать. Мне нужен здоровый во всех смыслах наследник.

Они помолчали. Потом старик осторожно спросил:

– А не проще ли проверить способность к деторождению будущей жены… до свадьбы?

– Никаких гарантий, – с досадой пожал плечами Иннокентий Павлович. – Я консультировался с врачами, самыми известными в этой области. Все они так мне и сказали, с некоторыми вариациями.

Нотариус хмыкнул, не зная, что сказать и чем утешить своего собеседника. А Иннокентий Павлович и не ждал от него утешения, он просто хотел выговориться, высказать то, что наболело и занимало его мысли уже много времени.

– Видите ли, уважаемый Мстислав Иванович, – понизив голос и опасливо глянув в сторону двери, произнес он, – в прошлом практически каждой современной женщины, даже молодой, есть темные пятна – любовники, венерические заболевания, аборты, выкидыши. Это ужасно, но это факт, подтвержденный медицинской статистикой. Всеобщая распущенность, вседозволенность, вопиющая безнравственность в обществе – все это ведет, и даже подталкивает, к раннему началу половой жизни… Вы меня понимаете?

Иннокентий Павлович вопросительно взглянул на старика, и тот кивнул, подчиняясь скорее его настойчивому взгляду, чем собственной воле.

– У многих из них впоследствии эти темные пятна превращаются в черные дыры, где бесследно исчезают здоровье и возможность не то что родить, а даже зачать ребенка. Сами они оправдывают это тем, что такова жизнь…

Иннокентий Павлович рассмеялся. Но это был неприятный смех, от которого любого, кто его услышал, могло бросить в дрожь.

Глава 2. Нотариус вспоминает

За дверью кабинета послышались странные звуки, будто там кто-то тихо всхлипывал и сморкался в платок. Иннокентий Павлович бросил подозрительный взгляд на дверь и даже привстал, и эти звуки сразу стихли. Зато раздались едва слышные торопливые удаляющиеся шаги. Иннокентий Павлович снова опустился на стул. Даже если это и была Эльвира, подслушивавшая их разговор с нотариусом, то все равно она узнала бы его содержание от Мстислава Ивановича, как только осталась бы с ним наедине, в этом Иннокентий Павлович не сомневался. Так что не стоило уличать старую деву перед ее работодателем в излишнем любопытстве и тем самым окончательно и бесповоротно портить с ней отношения. Это было бы не умно, а, как часто любил повторять сам Иннокентий Павлович, в жизни все должно быть разумно. Ведь любопытство сгубило даже праматерь всех людей, Еву, но когда ее обвинили в этом, то пострадала не только она, но и ее муж. Иннокентий Павлович не собирался идти по пути Адама, тем более в компании с Эльвирой.

– Не мы такие, жизнь такая, – задумчиво произнес Мстислав Иванович, ничего не услышавший и не заметивший. Он говорил с остановками, словно уставая от слов и набираясь сил в паузах. – Я нередко слышу это… Причем с каждым годом все чаще. Просто удивительно, насколько легко… И даже изощренно… Современные люди оправдывают свои слабости и прегрешения, даже самые ужасные. В мое время… Когда я был молод… Все было иначе.