Восхождение

Верил в это всю жизнь. Даже когда все забыл.

Игнат вспомнил все это так ясно, словно и не было густого тумана прожитых лет, надежно скрывавшего прошлое. До этого он и деда-то смутно различал в своей памяти, больше по старым фотографиям в семейном альбоме да рассказам родителей. Дед умер, когда Игнату исполнилось пять лет. Вскоре после того, как сводил внука в горы.

– Ведь ты уже был здесь, и не увидишь ничего нового, – настойчиво нашептывал ему голос. – В городе каждый день может приносить неизведанные наслаждения…

– Я устал от развлечений, – ответил Игнат. – После них остаются только скука и отвращение к жизни. Да головная боль наутро.

– А твои дела? – не оставлял его в покое собеседник. – Пока ты здесь прохлаждаешься, мальчишка Альберт пустит тебя по миру. Подумай о своей семье, если тебя не беспокоит собственное будущее.

– Семья моя достаточно обеспечена, а будущего у меня нет. И ты это знаешь не хуже меня.

– Но свои последние дни ты мог провести среди любимых людей. Своей нежностью и заботой они скрасили бы тебе печаль расставания с жизнью.

– Ты лжешь, – безразлично ответил Игнат. – Они не любят меня, ни жена, ни дети. Очень даже возможно, что это и не наши с ней дети, а только ее, не знаю. Иначе как объяснить, что я для них совершенно чужой человек?

– Ты сам виноват в этом.

Игнат не хотел с ним спорить. Для этого ему пришлось бы заглянуть в глубинные тайники своей памяти, которые он долгие годы скрывал даже от самого себя.

Многие годы тому назад Игнат был молод и безумно влюблен. Он тогда много работал и потому редко встречался с Анной. Надеялся сколотить небольшой капитал, который позволил бы ему жить безбедно, и жениться на ней. В те годы он еще думал, что бессмертен.

Кроме того, Игнат был честолюбив. И когда ему предложили трехлетний контракт на работу в другой, далекой стране, он не отказался сразу, а попросил время на раздумье. И чем дольше Игнат думал, тем все более радужные перспективы рисовало перед ним его воображение. И даже срок в три года начинал казаться не таким уж долгим.

А Анна… Когда он рассказал ей, стараясь казаться равнодушным, его выдали глаза. Ее родители были незначительные по своему общественному положению люди, но они знавали лучшие дни, и Анна знала, что нет ничего страшнее, когда рушатся мечты, а впереди только беспросветная, без малейшей надежды на лучшее, жизнь. Она не отговаривала Игната. А он делал вид, что не понимает выражения ее умоляющих глаз.

И это была его первая измена Анне. А дальше оказалось уже проще.

– Ты хороший парень, я тебе доверяю, – покровительственно улыбался его босс, наливая ему в рюмку дорогой коньяк. – Но за рубеж надо ехать с женой. С такой, чтобы она не испортила тебе карьеру.

Он пригласил Игната на ужин, в свой загородный дом, и того поразили дорогая мебель, бесценные картины на стенах, вышколенная безмолвная прислуга. Для него, парня с городской окраины, бьющее в глаза богатство хозяина дома было самым веским аргументом правильности его жизненной позиции и идеалов. Но при этом он понимал, какую игру с ним ведут. Единственной дочери босса, Ирине, давно пора было замуж…

– Таких, как ты, одиночек, там не приветствуют, – смакуя крепкий коньяк, как бы между прочим заметил босс. – А очередь желающих занять твое место протянулась до самого горизонта.

В тот вечер Игнату надо было встать и уйти. Но он уже не мог, да и не хотел сопротивляться тому потоку, который подхватил его. Его неодолимо манил легкий жизненный успех.

Игнат с Ириной улетели через три дня после того, как официально зарегистрировали свой брак. Молодая жена в аэропорту лучезарно улыбалась, ее неестественно белые зубы сверкали под ярким солнцем и слепили глаза провожающим. Игнату чудилось, что их в два или три раза больше, чем есть на самом деле. С тех пор это чувство – что у Ирины во рту несколько рядов зубов, как у акулы, – не оставляло его.

Когда через три года он с замирающим сердцем постучался в калитку домика, где прежде жила Анна, ему открыли незнакомые люди.

Они рассказали, что старики, бывшие хозяева дома, умерли, а их дочь почти сразу же продала дом и уехала в неизвестном направлении. Все нити, связывавшие Игната с прошлым, были разорваны. И ему не оставалось ничего другого, как вернуться домой, к жене.

Ирина, побыв немного времени замужем, вскоре забыла свой страх остаться старой девой и потеряла былую благодарность к мужу – то единственное чувство, что сближало ее с ним. В родительском доме она привыкла к вольной жизни. А потому и дом, где она жила теперь, было затруднительно назвать «семейным очагом». Они порой спали в одной постели – и на этом заканчивались все их отношения.

Не сблизили их и дети. Они рождались, сначала сын, потом дочь, и росли сами по себе, не обремененные родительской любовью. А когда повзрослели, ушли из их дома. И даже не навещали. Лишь изредка звонили, скорее узнать, не умерли ли они.

Игнату порой казалось, что он забыл Анну. Но стоило ему ненароком очутиться там, где они когда-то бывали вдвоем, или ощутить запах духов, схожий с тем, который любила Анна, как он понимал, что все это лишь самообман, и ему никуда не уйти от себя. Теперь у него было много денег и высокое общественное положение, но не было того единственного, что дает жизни стержень. И без чего жизнь теряет свой смысл.

Игнат часто думал, что Ирина, наверное, чувствовала все это и именно потому не сумела стать хорошей хозяйкой их дома и матерью его детей. Он не оправдывал себя. Но не знал, что предпринять, чтобы все изменилось…

Его разбудил холод. Ледяные прикосновения ветра обжигали лицо, проникали под одежду и ознобляли кожу. Костер дано погас, и даже золу развеяло, осталась лишь черная проплешина на том месте, где он горел. Все мышцы одеревенели и требовали тепла, чтобы руки и ноги начали сгибаться.

Уже рассвело. Туманная дымка заволакивала горы. Ветки, намокшие от утренней росы, не хотели разгораться. Наконец крошечные язычки огня побежали по древесине, шипя и потрескивая, давая сначала больше дыма, чем тепла.

Игнату тяжело было не только совершать физические действия, но даже думать. Он машинально приготовил себе завтрак и вяло съел его, не почувствовав вкуса. Сидел у костра, бессильно обмякнув всем телом. От вчерашней энергии в нем не осталось и следа.

Он не хотел признаваться самому себе, что ему было страшно продолжать свой путь. Страх сковал его тело, лишил воли, разогнал мысли. Игната вдруг сильно потянуло домой, в теплый уют комнаты, где есть камин и бутылка хорошего вина, прочь от холода и ветра и от подстерегающих на каждом шагу ущелий и обвалов. Все, что было в нем слабого, изнеженного и порочного требовало вернуться.

Но он знал, что потом будет все, кроме того, ради чего стоило жить.

Оставалось умереть и покончить с этим раздвоением души и тела навсегда.

Игнат так и сделал. Лег, накрылся с головой одеялом и канун в черную бездну…

В этот раз он проснулся, когда солнце стояло уже высоко над головой. Горное эхо доносило до него отзвуки жизни в горах. Игнат понял, что он жив, а значит, надо вставать и идти.

И он встал и пошел.

– Ты еще не устал от бесцельного времяпровождения? – Черная тень по ту сторону костра изменила свои очертания, расползлась, закрыла половину звездного неба. – Зачем ты идешь, куда? Неужели ты думаешь, что дойдя до вершины горы, ты спасешь этим себя?

– Может быть, я спасу свою душу.

– Ты бредишь.

– Или наконец-то очнулся от бреда всей своей прошлой жизни…

В таких разговорах проходила ночь, а наутро Игнат шел дальше, преодолевая разрывающие его тело страх и боль. И те, сломленные его волей, затаивались в нем до следующей ночи.

Чем выше поднимался Игнат, тем больше усилий от него требовалось. Порой весь его дневной переход укладывался в сотню метров. Но он не торопился. Горы радовали его. Здесь цвели эдельвейсы. Пронизанные солнечными лучами горные потоки тонкими серебряными лентами опоясывали могучие черные камни. Встречались утесы, будто изваянные рукой мастера-исполина, схожие с человеческими лицами, фигурами животных. Казалось, не было уже на земле ни людей, ни зверей, ни птиц, ни гадов, которыми Господь Бог ее некогда населил, только громады гор возвышались над ее опустевшими равнинами. Время, которым он прежде отмерял свою жизнь, потеряло всякий смысл, и между рождением и смертью с одинаковой вероятностью могли пролечь столетия или минуты.

В один из таких дней Игнат встретился со снежным барсом. Это вышло неожиданно и, наверное, поэтому он не успел испугаться. Только миновал изгиб скалы, и сразу же увидел зверя. Тот лежал в отдалении, возле густых зарослей, положив морду на передние лапы, и что-то жевал.

Заслышав позади себя тяжелое, прерывистое дыхание Игната, барс в один миг напряг свои расслабленные мышцы и уже в прыжке повернулся к человеку. Присел, оскалившись, готовый к новому прыжку.

Это был старый барс. Годы пообтрепали его когда-то белоснежную, с черными подпалинами шкуру, усы обвисли, глаза слезились. Из пасти, вымазанной чем-то зеленым, вываливался язык, тоже зеленый. Из-под него почти не было видно полустертых клыков. Зверь угрожающе рычал, а глаза его тоскливо и без ненависти смотрели на человека.

– Не делай этого, ирбис, – сказал вдруг Игнат и сам удивился тому, что разговаривает со зверем. Но уже не мог молчать. – Нам с тобой нечего делить.

Кисточки на кончиках ушей барса подрагивали, словно он вслушивался, но не в слова, а в интонации человека. Наверное, барс понял, что тот не собирается нападать первым. Мышцы, взбугрившие его кожу, обмякли. Он постоял еще немного в ожидании, пока человек уйдет. Но у того не было другого пути. И тогда уступил зверь. Большая дикая кошка в несколько грациозных, несмотря на возраст, прыжков исчезла среди камней.

Игнат подошел ближе к лежбищу барса. Здесь ветвилось какое-то неизвестное ему низкорослое растение с полу-обглоданными листьями. От них приятно пахло свежей зеленью. Игнат почти машинально оторвал один листочек, положил себе на язык, пожевал. Густой сок оросил его иссохшее горло. Захотелось еще.

Игнат обеими руками обрывал листья с неизвестного ему растения, засовывал в рот, глотал, почти не пережевывая, пил горьковатую влагу. Его тело, не слушая разума, властно требовало еще и еще этой пищи. Словно в нем внезапно проснулся дикий предок, доверяющий лишь своему инстинкту.

Так же вдруг Игната начало тошнить. Желудок, только что исправно поглощающий зеленую кашицу, теперь пытался избавиться от нее. Резкая боль пронзила живот, и Игнат упал на землю, выкрикивая проклятия и угрозы кому-то неведомому. Он подумал, что отравился и умирает. Спазмы скручивали его тело, и не было уже сил выносить эту боль…

Сознание вернулось в Игнату через несколько часов. Он лежал на спине и боялся открыть глаза, потому что не чувствовал своего тела. На миг ему показалось, что он уже умер.

Впервые за многие годы боль, живущая в нем и ставшая привычной, не беспокоила его. Игнат боялся поверить в это и чутко вслушивался в себя. Но боль молчала. Либо она покинула его совсем, либо хитрила, притаившись и выжидая. Но Игнат был признателен ей и за этот краткий покой, как жертва палачу за несколько дарованных перед казнью минут жизни.