Выйти из повиновения. Письма, стихи, переводы

При всем том: ведь едим с Борькой круглый год овощи и фрукты (стараюсь) – это важно! Если буду лечиться…

Съездил под конец дня (рабочего) к Жаку в галерею: составили тебе 2 экз. приглашения. Жак постарается все формальности (мэрия – МИД – консульство) выполнить молниеносно, но пятницу он проведет под Парижем, а в понедельник у меня сумасшедший день: в 11 часов – Мишо (и литографии будем отбирать), днем – визит к профессору (страх-ужас), вечер занят. Да еще куча домашних дел. И для Борьки надо разное успеть. Увидим.

У Шара в «заначке» хранятся замечательные первоиздания Реверди, переданные вдовой галерее. Один экземпляр (номерной, с пометкой и портретом работы Пикассо) – мне. Но куда??? Где моя библиотека?? Литографии, эстампы, афиши – все свалено в углу (могу – Жак устроит – получить и роскошную литографию Миро).

Выспаться не могу! И не по биологическим причинам, а:

1) условия; 2) тревоги; 3) безбабье; 4) поэтическая взвинченность к часу – двум ночи.

Морис пишет обо мне и цитирует Фр. Кафку: «l’existence de l’?rivain depend rtfellenient de sa table. Il n’a pas le droit de s’en doigner, il doit se cramponner avec les dents»[11 - Существование писателя реально зависит от его стола. Он не имеет права от него удаляться, он должен вгрызаться в него зубами (франц.).]. Это я подчеркиваю.

Вечером часто – по 2 часа – «беседы» с Борей. Т. е. я ему рассказываю разное, наша жизнь в прошлом и настоящем, его детство и все без упрощений (но простым языком) – и с «выходом» к иным темам (история, поэзия и т. д.).

…Еще дополняю. Прав ли Морис? Вероятно. И Мишо тоже. Под угрозой, в «Грозовой отсрочке» мои поэтические силы (ритм! ритм!) удесятеряются: отвечаю залпами. Увы, подавляющей частью силы эти (в каком быту! в каких тревогах и хлопотах!) отданы теперь переводу… Который, впрочем, внезапно почти (!) уравнялся в правах с тем, что пишу по-русски. Днем, ночью, без сна – работаю как зверь. И практически это важно. Помимо публикаций, о которых тебе писал (с М. Б.), сегодня окончательно решил с Мишо вопрос о совместной книге (еdition de luxe, т. е. деньги!). Вот кто безошибочный судья. Прочел сегодня дюжину моих переводов (кое-что исправил) и был дружествен как никогда. В конце книги – страницы две Мориса (надеюсь, согласится). Предполагаемый богач-издатель* (невероятный сноб) наделает в штаны от восторга.

Подумываю о том, что бы такое особенное написать для «э» («Экспресс». – И.Е.)? В перспективе, если сумею, большие возможности. Сумею ли?

Но… но… но… Отправляюсь на свидание с легочным профессором. Будет настаивать – откажусь! Не могу иначе.

Борька вчера со Степой и Анной слушал (концерт) Окуджаву. Доволен. «Доволен? Понравилось?» – «Да». Вот и весь разговор. Впрочем, поздно, перед сном.

Майя Синявская вернулась из США (Андрей обедал с Рейганом! И еще несколько диссидентов – ну и словечко! Соответственно… А.И. (Солженицын. – И.Е.) отказался от их компании) – стало быть (уже звонила), надо то и дело носиться в Фонтене (расположение строк, текстов, рисунки А.М. и т. д.).

Итак. Посев – тоже ничего нет: ни одной культуры. Снимок – никаких изменений. Вывод профессора (сверхлюбезен): туберкулез, но стадия спокойная, бактерии вялые. На всякий случай через месяц снова встречусь, а перед тем 3 раза (в 8 утра!) пробы из желудка. Учитывая мое положение, можно, видимо, не лечиться. Никому (т. е. «им») не говори, т. к. карту туберкулеза надо использовать. Гора с плеч! Симпатичнейшие лаборантки. Обо мне, о вас меня расспрашивали: «Мы много о вас говорим (!!) Расскажите, если будут новости». И т. д.

Продление жилища. Хлопоты. Но тут у меня сильная рука.

Как вас вытащить? Положись на меня!

Прости, Ириша, бесконечное «продолжение следует» – т. е. моя любовь и почтение. Сегодня впервые за все эти месяцы напился с Жаком: на приеме у богача-любителя живописи по случаю (после вернисажа) выставки Мишо. Наконец-то познакомился с его подругой Мишлин Пан Кин (бывшая жена Куперника; он тоже был). Акварели весьма неровные. Но масло есть бесподобное!!! И тушь. Сам Мишо изумителен, полон юмора, дружбы – и «выделывает над головами коленца»! У богача масса его вещей (и Дюбюффе – гм…. нет, ничего – и др.), в т. ч. мескалиновые. Ко мне —!!! Сердечности, дружбы и внимания. Книжку подготовим (надеюсь… тьфу, тьфу!). Завтра Жак будет говорить с издателем. Дениз Эстебан рассказывала о Шаре, которого недавно видела. Мою с ним историю (многолетнюю) все знают. Все – это малюсенький мирок. Тем не менее.

Ах, верный Жак! Если бы устроил Борьку на лето (возможно), какое-то время провел бы у них на юге. Нуждаюсь! И особенно с теми, кого люблю. Мишо говорит: «Бактерии вас боятся». М. б. Но думаю о других, куда более страшных. Ничего, одолеем.

Мелочи купил – на ходу – Андрюшке.

Переводы… Пишу… Но что в «Экспресс»?

Попрошу у Мишо для Ник. Ив. книгу «Saisir»* – высший класс. Или уже послал? Ох, пьяный… И готовлю Борьке завтрак.

…У тебя скоро день рождения. Кисанька, прими «рубашечки» в качестве юбилейного подарка. И помни, как я тебя нежно люблю.

Матери к 27-му постараюсь написать. Если не успею, передай, что я ее люблю, ценю и уважаю («а ты меня?») – увижу ли еще?

А все-таки приятно, что мама (моя) увлечена платьями и «водолазкой» (есть ли тут таковые? Не уверен… Магазины километровые внушают страх, а маленькие сверхдорогие). Вот ты бы поискала… Поймешь!

Конечно же, надо подавать документы. «Поезжайте-ка лучше в Харьков…» ТТТиттт с маслом. Уже то отрадно (злорадно), что я их сейчас мариную – пусть понервничают. Подонки. То, что требуют от тебя соблюдения формальностей, – нормально и ни о чем не говорит. Откажут? Ну, тогда пусть пеняют на себя. Я, пожалуй, в консульстве – дипломатично и ясно – предупрежу.

Я нарочно все вышесказанное отчеканил резко – потому что за определенной гранью «туманы» для меня нестерпимы. И еще потому, что мои звонки, насколько могу понять, лишь действуют тебе на нервы. Скажи прямо. И вырази определенно свои пожелания относительно нашего будущего. Ни ради Мориса, который бесконечно об этом спрашивает. Ради меня. Я к тебе должен прислушаться, а затем, приняв решение, готов совершить невозможное. Или… или…

Письма твои мне неинтересны? Неправда! Об одном Андрюше можно писать подробно без конца. Ведь я его 15 месяцев не видел! И о себе. Об окружающем. О друзьях. О быте. Мне надо вдумываться и решать. Решать. Не говоря уж о том, что в письмах частица нашей души и любви. Пока дышится. Пока любится. Как быть без этого? Знаю, что во мне ничто не угасло, и только это сознание позволяет продираться сквозь дебри.

…Устал. Но доволен. До часу ночи переводил вместе с Жаком – каркас подготовил сам. Говорю ему: «Вот стало на душе легче. А казалось бы: тридцать – сорок пустяковых строчек, которые и 5 сантимов не стоят». – «Да, “Озарения” не вращают турбины и не стреляют по аргентинским судам. И однако…»

Доказал – в последние 2–3 месяца, – что можно переводить сильно и на французский. Так здесь, мне кажется, еще никто не переводил. Жув – Гонгору. Но куда мне до Гонгоры… Который все же ближе к «малофранцузскому» Жуву.

Эх, Ириша, погулять бы нам по Елисейским Полям! Пока не наглотался антибиотиков…

…текст обо мне, написанный для радио. – К сожалению, текст Мориса Бланшо, написанный для радио, не сохранился. Но он лег в основу его отзыва на программу работ Вадима в CNRS (Национальный центр научных исследований), приводимый ниже:

ПОЭЗИЯ И ВРЕМЯ

Я могу лишь отметить (в силу ограниченности моих познаний: неискушенности в русском языке, знакомства с русскими поэтами по неудовлетворительным переводам) важность исследовательской программы, предложенной Вадимом Козовым. Каждый чувствует и всегда предчувствовал, что к концу девятнадцатого века и в начале, да и на всем протяжении века двадцатого, в двух странах (Россия, Франция, да и другие, например, Англия с Т.С. Элиотом и его «Бесплодной землей») поэзия, требовательность поэзии обнажили не просто крах языка, но глубочайший переворот всей социальной и интеллектуальной практики. Переворот, который настолько же катастрофа, насколько и обещание, катастрофа в самом обещании и vice versa. Поэтическое произведение, уединенное, что бы ни связывало его с другими, являет в себе время, некое время, так что задним числом кажется пророчеством, хотя никто не в силах знать наверняка, что именно оно возвещает и не исчерпывается ли оно этой вестью либо, напротив, каждый раз возрождается в ней заново. В этом смысле можно сказать, что Малларме, Рембо (совершенно разными путями) выявили и назвали то содрогание времени, которое поздней проявилось в России, резче, чем где бы то ни было, хотя не оставило незатронутой «культуру», историю и других стран.

По-моему, никто лучше Вадима Козового, благодаря его блестящему знанию русской и французской «литератур» и тому, что своим творчеством он принадлежит им обеим, не сумеет проследить, понять и донести до других готовность к перевороту и разрыву, заложенную в утверждениях поэтов названного периода и выраженную в их произведениях или через них. Речь идет о новом прочтении поэзии, а сквозь поэзию – о новом прочтении времени[12 - Перевод И. Емельяновой.].

Богач-издатель — Пьер Берес (собственно, Пьер Берестов, р. 1913), парижский книготорговец, издатель, галерист, специалист по старой и редкой книге; также издавал сочинения Валери, Шара, Мишо и других современных авторов. Его фирменный магазин открылся в 1939 году.

«Saisir» («Удержать») – поэтическая книга Анри Мишо с иллюстрациями автора.

1982 ИЮНЬ

Ириша родная,

Борька на 3 дня укатил с Жераровым семейством за город. Надо срочно сделать еще несколько переводов (и доработать прежние) – не сплю, глаза на лоб лезут. Богач-издатель (ультрасноб) буквально сошел с ума от нашего предложения. Он и Жака ценит чрезвычайно. Но Мишо-Бланшо! Такое ему и не снилось. Так что рвется немедленно начинать. Будет огромное (по размерам) издание – как литографии Мишо, которые у нас (у меня их – в т. ч. гораздо более сильные – штук 50). Через пару дней все окончательно обсудим с Мишо. Но тексты не готовы.

Еще одно. Согласился (после мучительных колебаний) перевести «ТРИ СЕСТРЫ». Деньги!! Еще и проценты буду получать с каждой постановки. Театр знаменит. Вслед за Греноблем покажет пьесу на авиньонском фестивале, а потом в Парижском дворце Шайо (!). Если получится (надо заострить текст), откроются иные, еще неведомые возможности. Но отдых – ноль. И если не устрою Борьку… В понедельник, видимо, подпишу контракт и, возможно, получу аванс.

Да, а книга будет двуязычной. Очень важно! Печально только, что невозможно перевести самое сильное: «Еще одна вариация», «Отправляю навечно» и т. д. (Может быть, согласиться включить немецкий перевод? Сувчинские уверяют: отличный!) Книга Ник. Ив.* вышла. Я обеспечу ей достойную рекламу, и пусть не злится на предисловие. Скажи ему.

Жак надписал только что вышедшую книгу (тексты о живописи): козовойщина – en pleine kozovierie exaltеs. «В угаре козовойщины!»

Киса, отнесись к происходящему стоически. Пусть они понервничают. Ты прекрасно знаешь: я не сдамся. И практические проблемы постараюсь решить наилучшим образом. Целуй моего красавчика. А я – тебя.

Да, прятанье (все это) головы в песок, а ведь без преувеличения – страшная у меня жизнь. Для истории литературы, психиатрии, физиологии – и тоталитарных режимов – великолепный пример! Страшная!

Мишо и впрямь настоящий друг. Если сбудется то, что он мне обещал (косвенно – в разговоре с Жаком), будут деньги на полтора года жизни. Что заплатит мне издатель – неведомо (плюс 10 или меньше экземпляров). Но Мишо получит треть (т. е. примерно 30 экз.) и собирается отдать мне львиную долю (примерно 25). Тираж – примерно 100 экз. Один экз. может стоить и 10 тысяч (и меньше гораздо, и больше).

Цена зависит от количества литографий, которые согласится сделать Мишо. Потом буду потихоньку (с помощью Жака и других) распродавать. Завтра иду к Мишо. Хорошо, если бы он сделал не одну, а несколько цветных литографий. Цена сразу подскочит.

Получился настоящий сборник. Потом можно будет издать его в обычном виде (с дополнениями).

Издателя Мишо к себе не пустил («Я у себя не принимаю»): сам к нему пойдет. Возможно, и я. Плохо без машинки – друзья выручают.

Морис снова переработал свой текст. Он тебе, кстати, еще раз написал. Его дружба – какая! – редчайший, необыкновенный дар. И поэзию мою он, как и Мишо, почувствовал. Он ведь скуп на пышные фразы – не стану и я повторять то, что он написал мне и обо мне. А русские? Ну да, Ник. Ив., Сувчинские… Вот и все.

Прочти «Les ravagе»* Мишо: у нас есть (им надписанное) отдельное издание. Вошло в последний сборник. По рисункам душевнобольных. Местами просто гениально: и сколько щедрости, какое вживание и сострадание. Без слюней, но… Язык – чудо ритма и меткости – поэзии. Говорю это без экзальтации (и не «потому что») – много раз перечитывал.

Да, это роскошное издание будет двуязычным (повторяюсь).