Пани Малгожата

Звезда их ест, их режет воздух,
их травит веселящий газ.
Глазаста жизнь, и смерь глазаста.
И все, что есть – всего лишь взгляд.
И в том триумф Екклесиаста,
что строил рай, а видел ад.
Мы видим мутные глубины,
едва ли различая в них,
кто в них воистину любимы,
а кто изъяты из таких.

Стадо

И вот они выходят из воды,
и тянут за собой гнилые сети
болотных трав и варварских соцветий,
налипших на высокие зады,
они молчат подобно палачам,
когда на солнце смотрят исподлобья,
во взгляде брезжит искренность холопья,
и неспособность к жестам и речам,
на солнцепеке стадо тяжелей,
и все понурей выправка коровья:
под палубу заполненные кровью
рыдающие трюмы кораблей.

Звездочеты

К мирскому не приучено труду,
больное сердце село на измену
вливая литры света в темноту,
как молоко в натруженную вену.
Тьма это – яма, в ней не видно дна.
И спящего в колодце рудокопа
не разглядеть подруге с бодуна
без зоркого как птица телескопа.
А нам то что? Мы рождены во тьме.
Наощупь мы знакомимся в подъезде,
и числа семизначные в уме
перемножаем порознь и вместе.

Юность Фарисея

С тяжелой книгой встану на весах,
туман вдохну и горестно застыну.
И медики с цветами в волосах
дышать мне будут в сгорбленную спину.

На пальцах сосчитают позвонки,
и кетчупом залапают страницы!
Чем ниже в вашем доме потолки,
тем чаще в этот дом влетают птицы.

И мне не страшен ужас навесной,
холщовый сумрак тесной кубатуры.
Мои друзья по-прежнему со мной:
масоны, прыгуны и трубадуры.

Тебя ждет лес, а ты стремишься в храм.
Господь велик, но ты идешь к народу,
который кое-как прикрывши срам
бежит гурьбой в тропическую воду.

Верни мне хладность вечной мерзлоты,
дай непреклонность раскаленной лавы,
достань из кос засохшие цветы,
что с треском преломляют костоправы.

Презренье нам наградою за труд,
а вместо свадьбы теплая могила.
Как я смогу унять священный зуд,
чтоб стать покорным тружеником тыла?

Мы боимся больших вещей

Мы боимся больших вещей,
и высокой как дом травы,
Пересмешники овощей,
сердцееды сырой халвы.

В нашем доме стоят часы,
словно стражники на часах.
И от взгляда дрожат весы.
И песок золотой – в глазах.

Я люблю тишину в печи,
где хранится холодный прах,
и безмолвие саранчи,
что парит на семи ветрах.

Черный кот на коленях спит,
мой любимый угрюмый кот.
От старинных как мир обид
не мурлычет который год.

И я вместе с котом молчу,
его душу укравший вор.
И предательскому лучу
не даю пройти между штор.