Воспоминания. Несколько дней той войны

– Чья шляпа?

На что наш Витя Труль, своим еще не окрепшим баском спокойно произносит, что это шляпа его папы.

– Я верну её твоему папе лично в руки.

Шляпа уходит в бездонный портфель Иван Ивановича. Воробей притихший уже сидит на верхнем крае учебной доски и похоже не собирается особо летать по классу. Не придавая особого значения его местоположению, наш учитель достаёт конспект и начинает у доски чертит линии координат и по попутно начинает свой занудных рассказ о положении плоскости и про её видимое пересечение с плоскостями координат. Все замерли и смотрят больше на воробья, чем на рисунок на доске. Спокойное поведение двух главных героев драмы вызывает чувство глубокого разочарования у всех зрителей, ожидавших неординарного зрелища. Ну, не битву титанов, но хотя бы веселую погоню на пол урока точно надеялись. Напрасно. Кто как пытались спугнуть воробья, пока Иван Иваныч не смотрел на нас. Нашелся самый смелый, который выстрелил в бедную птичку из резинки. Пуля прошла мимо намеченой цели и угодила прямо точно в затылок Иван Ивановича. Никто не хотел убивать учителя черчения, однако тот выскочил из класса и побежал по коридору с криком «Убивают!». Воробей лечит за ним следом и бесцеремонно исчезает в раскрытом настежь для проветривания окне коридора.

Вскоре появляется Иван Федорович, а немного сзади осторожно крадется Иван Иванович. Мы встаем здороваясь с обоими. Иван Федорович кивает головой усаживает нас на свои места, потом молча проходит по рядам смотрит в наши тетради потом на доску. Спокойно смотрит в наши честные глаза.

– Продолжайте урок, Иван Иванович, похоже здесь ничего не случилось. Ничего не было!

И лишь бросив на нас свой укоризненный взгляд покидает класс.

После этой истории заходя в наш класс учитель черчения Иван Иванович, всегда внимательно осматривал свой стол. И быстро одной фразой произносил, здравствуйте – садитесь, не делая больше такую долгую мучительную паузу, как прежде, затем уже не дожидаясь нашего ответа занимался своими приготовлениями у доски.

Мы и в этот раз очень надеялись на помощь нашего школьного кумира, нашего директора. Мы очень хотели что бы он разобрался в нашем деле, в нашем противостоянии с нашей классной учительницей. Мы оставались после уроков и ждали его совета. Дождались правда лишь на второй день.

Иван Федорович имел к нам правильный подход, это большой дар для учителя. Разбирая наши проказы, он довольно точно определял всех зачинщиков и исполнителей, не делая нудных нравоучений, он так умел правильно построить разговор, что нам сорванцам становилось ужасно стыдно за содеянное всегда.

В восьмом классе наша бывшая классная Вера Гавриловна после жалобы на нас кого-то из учителей, без всякой задней мысли спросила класс, почему мы хорошо себя ведем лишь на уроках Марии Ароновны.

наш школьный класс – я там в заднем ряду меньше всех

Мария Ароновна преподавала нам с пятого класса. Сначала это была ботаника, потом зоология и химия, и еще анатомию человека. Все эти предметы она давала легко и доходчиво, и что не мало важно для нас и очень интересно. Внимание класса она держала на сто процентов и сорвать ей урок даже никто не пытался. Еще у нее была удивительная способность, определять точное время от начала до конца урока, которая нас всегда поражала.

Кто-то из наших одноклассников случайно попавший в учительскую услышал её слова на жалобы другой учительницы, что у неё сорвали урок.

– Я этого у себя никогда не допущу. У меня никто уроки не срывает.

Это нас конечно, задело и подхлестнуло на очередную шалость. Зная её слабость к откровенным разговорам на отвлеченные темы, не прописанные в школьной программе, мы хитро решили на её уроке завести разговор о национальных традициях, вкусах и привычках. Урок начался с просьбы, можно ли задать вопрос не по теме урока. Получив разрешение задаем первый вопрос, получаем ответ, затем второй, снова ответ, заваливаем Марию Ароновну все вопросами и так до конца урока. Толи наша активность, толи не обнаруженная подоплека нашей активности, но наша уважаемая учительница забывается, и звонок об окончании урока застает её явно врасплох. Она недоумевает, что же произошло, а в наших глазах она видит радость победы, которая свойственна только беззаботному детству. Она молча покидает наш класс.

Наш дежурный снимает плакаты развешанные на доске к теме урока, который так не состоялся по нашей вине, и относит в учительскую, возвращается и пересказывает нам те слова, что ему удалось услышать там из уст Марии Ароновны.

– Да, я была в восьмом «А». Вы знаете они не шумели, они все время меня спрашивали и спрашивали, а я отвечала и урока не было. И вы знаете… если мне скажут что восьмой «А» перенес нашу школу в Фуниково, я тут же в это поверю.

Все это конечно было в прошлом, Но Иван Федорович все это помнил и знал способности нашего класса. Он видел за этим не просто шалость или дерзость, а стремление к самостоятельности в принятии решений, в смелости противостоять косности, черствости, рутине и формальности, которой порой болеет наше школьное образование, он никогда не ругал нас, лишь мог долго говорить с нами обо всем. А тогда он просто посоветовал нашей классной руководительнице, приведя все свои веские доводы, согласиться с мнением всего класса. Вот так я стал старостой в нашем непростом классе. Мне просто им пришлось быть.

Стул / 10

После войны, когда я уже работал в Краснополянском райкоме комсомола, я заходил не раз в свою школу к Ивану Федоровичу, И в одном из разговоров с ним, он мне уже совсем взрослому признался, в том, про что тогда в школе нам нельзя было говорить ни при каких условиях.

– Я не любил слишком дисциплинированных, и всегда примерных, и прилежных. Без вас, бузотеров, без ваших проказ было бы безумно скучно в школе. Шкодничили вы классно, поэтому ваш класс я не забуду никогда. От вас всегда можно было ждать самой непредсказуемой выходки, как та история со сломанным стулом.

Он рассмеялся, я вместе с ним, вспоминая, как это было. А было это так.

Во время большой перемены мы состроили шутку с Пашей Уваровым, теперь уже точно не помню, что именно, сейчас уже трудно вспомнить все подробности проишествия, но дело приняло обычный оборот и была большая свалка из нас, и в это время мы сломали ножку стула, конечно, всего лишь самого обычного единственного учительского стула в классе. Поскольку мы все тогда в школе могли сидеть лишь за партами. Звонок на урок, мы не долго думая приставляем сломанный стул к стенке. Урок Марии Ароновны. Она, ничего не подозревая, берет стул от стены и ножка стула конечно же отваливается. У учителя вопрос, кто сломал. Мы молчим. Кто дежурный – марш за стулом. Принесли новый стул, с ним проходит урок. Нормально проходит. Зная, что нас ждет после уроков, не расходимся. Вскоре к нам заходит Иван Федорович и Вера Гавриловна, наша классная руководительница и конечно Мария Ароновна. Начинаются разборки и поиск виновника этого «торжества». В итоге виноватых, как можно было предположить, совсем нет. В ходе собрания, или как скажут сейчас, коллективного мозгового штурма, рождается мысль, что если бы стул был хороший, он бы ни за что бы не сломался. Идея просто отличная – ножка стула не отвечала заложенным к данному изделию требованию прочности и долговечности, и если бы ножка стула была бы изготовлена из качественного материала, она бы выдержала бы все приложенные на неё нагрузки.

Иван Федорович всматривается в наc, улыбаясь в глубине души и даже может даже смеясь про себя.

– Докажите. Тогда вся вина за сломанный стул ляжет на меня, я буду виноват, что купил такой бракованный стул.

Выход из щекотливой ситуации был найден, все разошлись. Но легко сказать, докажите, труднее выдать решение. На другой день встал вопрос с чего начать наше доказательство полной невиновности в поломке стула. Обратились за помощью к преподавателю математики Иосифу Георгиевичу. Тот нам конечно подсказал, какие нам потребуются справочники и таблицы из них. Над расчетом корпели почти две недели, используя все перемены, оставаясь часто и подолгу после уроков, все время бегали за помощью к Иосифу Георгиевичу. Он тоже втянулся с нами в наши споры и был целиком и полностью на нашей стороне, как и мы желая доказать нашу невиновность. Отложив все свои дела в сторону, он сидел с нами часами. Другие ученики школы были занинтригованы не меньше нашего и постоянно с любопытством заглядывали к нам в класс, спрашивали, как идут дела. В расчетах участвовали все, но основная тяжесть легла на нашего «профессора» Сережу Савельева, получившего это прозвище от Иосифа Георгиевича за свои математические способности.

И вот все расчеты закончены, наши девчата аккуратно все переписали в специальную тетрадь, и мы гордые и совершенно невиновные идем к нашему директору. Торжественно передав ему в руки наши расчеты, мы ждем. Пролистав их, Иван Федорович, будто бы не зная и не догадываясь о совместном творчестве с учителем математики, сообщает, что передаст наши оформленные усилия на проверку Иосифу Георгиевичу. Поджидавший неподалеку сам Иосиф Георгиевич, как бы случайно заходит в кабинет и триумфально подтверждает правильность всех наших выкладок. Наши педагоги переглядываются между собой, каждый в душе ликует, посколько заставил этих сорванцев, заняться хоть чем-то действительно стоящим и полезным для их ума.

Иван Фелорович серьезно, насколько можно и трагично, насколько хватает его дара перевоплощения, отдает нам нашу работу.

– Ну что же, инцидент со стулом полностью исчерпан. Я безусловно сам виноват во всем произошедшем.

Тогда в войну и потом нам было приятно вспоминать то, как было весело и интересно в то, ещё довоенное время. Тогда осенью сорок первого еще продолжались занятия в школе, но каждым днем нас становилось все меньше и меньше. Фронт все ближе подбирался к нашему поселку, враг стремился к Москве. Уже заняли Калугу, Калинин (ныне Тверь), Можайск. Под Вязьмой и Клином продолжались бои.

Карточки / 11

В ночь на 16 октября сквозь сон я услышал встревоженные голоса мамы и соседки. Ни чего не понимая, я вышел из своей «спальни», из ванной комнаты. На кухне сидел наш сосед по квартире Аркаша Осипов и жадно ел что-то из тарелки. Он еще до войны начал работать на нашем соседнем вагоноремонтном заводе. Его мать то и дело бегала взад вперед из их комнаты на общую кухню и спрашивала сына, это ты берёшь, а это. На что, тот отвечал ей совершенно однозначно, что клади мама всё, там всё пригодиться, Наконец, немного наевшись, он нам рассказал, что завод эвакуируется куда-то на Урал. И что кстати, еще немцы, прорвались к Москве. Больше он ничего не знал, и добавить не мог. Посидев еще минутку молча, он встал, попрощавшись с нами, и поцеловал мать, и ушёл из дома.

С хлопком квартирной двери в доме наступила звенящая оглушительная тишина. Не было уже привычного нам с начала войны содрогания дома от мощного пресс-молота. Не звучала и привычная нам воздушная тревога. Остаток ночи тянулся бесконечно долго. Мы с нетерпением ждали одного, когда заработает радио, и возможно что-то проясниться для нас.

Что такое прорваться к Москве, тогда я не понимал, это стало понятно немного позже, когда сам оказался на фронте. Понятно было лишь одно, что за этим что-то должно последовать. И всё может обернуться не самым лучшим образом для всех нас.

Мы разговаривали в темноте. Наши догадки, что будет и как все сложиться, могли быть бесконечными, но разговор уперся в конкретней вопрос, стоит ли нам уезжать отсюда. Решили не уезжать, поскольку даже ехать было собственно некуда. Мама стала волноваться за своих родителей, как они там.

В шесть утра, как обычно вместо гимна зазвучала «Вставай страна огромная», потом сводка Совинформбюро сообщала, что бои продолжаются на подступах к Москве. Вроде все вновь стало почти привычным, мама готовила завтрак, проснулись мои младшие сестричка и братик. Позавтракав, мама пошла на работу, захватив с собой малышей. Чуть погодя пошёл и я в школу.

В школе тоже было непривычно тихо. Учеников было совсем мало. Параллельные классы объединялись в один. В нашем классе остались теперь уже только двое, я и моя соперница на должность старосты. Просто смешно даже. Но занятия шли по расписанию, лишь в поведении учителей вновь почувствовалась та самая растерянность и неопределенность, какая была в самом начале войны у всех взрослых. После четвертого урока нас отпустили домой. Дома уже меня ждали малыши, их отпустили после второго урока. Время обеда, а мамы еще нет. Я пошел к ней на её работу, в контору завода.