Зенитчик: Зенитчик. Гвардии зенитчик. Возвращенец

– Да так…

Понятно, до горла эта свора не достала, но нервы потрепала и крови взводному выпила немало. После всех разборок его спихнули обратно в батарею.

А события были действительно грандиозными. Во-первых, батарея перебралась на запасную позицию. Во-вторых. Да-а, второе событие вызвало действительно большие изменения в жизни не только батареи, но и полка. Да что там полка – всей дивизии. Вообще очень интересно, как солдат, младший или даже средний командир оценивает происходящие вокруг события. Основные интересы замыкаются в пределах своей роты или батареи. Ну максимум батальона или полка. Все, что не касается непосредственно тебя, отходит на второй, а то и третий план. Гораздо интереснее, чем отход соседней армии на полсотни километров, какая будет на ужин каша, гречневая или пшенная. Нет, ну есть, конечно, политинформации, агитаторы приезжают, но слова их пропускаются мимо ушей и забываются сразу после команды «выходи строиться». К тому же то, что говорят приезжающие, пропущено через многоступенчатые фильтры агитпропа, цензуры, ГлавПУра и зачастую мало соответствует действительности, как и сводки Совинформбюро. Фактическое положение можно, конечно, выискать между строк, но редко кто действительно интересуется внешними событиями.

К тому же солдату свойственно переносить события, происходящие на его участке фронта на весь фронт или, по крайней мере, значительную его часть. Полк продвинулся вперед на три-четыре километра, взял высоту и пару деревенек, а солдату кажется, что все двинулись вперед, погнали супостата. Из очередной сводки он узнает о «боях местного значения» или про успех их полка упоминают разве что в дивизионной многотиражке. Или другой вариант. Немцы внезапной атакой выбили батальон с тактически важной высотки. Полк бросили в контратаку, немцы отбились. Вторая контратака, третья, народу полегло. Кажется, что такая мясорубка по всему фронту, а из черной тарелки передают, что на фронте все спокойно. Из окопа или с огневой позиции трудно оценить действительный масштаб и значимость того, что происходит вокруг, за пределами прямой видимости.

Да, извините, отвлекся. О событии, произошедшем в нашей дивизии. В стройные ряды нашей дивизии ПВО влилось сразу две тысячи воронежских девушек-комсомолок. Соответственно из них вылилось сразу две тысячи мужчин, направленных в артиллерийские части и части войсковой ПВО. Красная армия уже начала испытывать дефицит качественного личного состава. Некоторые подразделения – пулеметные роты, связисты, посты ВНОС, прожектористы – почти полностью состояли из девушек. В батареях СЗА их, конечно, было меньше. Нашей досталось полтора десятка новоявленных зенитчиц. Они заняли все должности связисток, пятерых определили в расчет ПУАЗО. В расчетах орудий девушкам достались четвертые номера. Ворочать восемнадцатикилограммовые снаряды им было тяжело, к оптической трубе и установкам прицела их пока подпускать опасались. А работа по совмещению прицельной и орудийной стрелок не требует больших физических усилий или умственных способностей.

Девчонкам выдали мужское обмундирование самых маленьких размеров, но все равно на четыре-шесть размеров больше, чем надо. То же самое относилось к обуви. Новоявленным зенитчицам достались английские ботинки с обмотками. Самый маленький размер – сорок второй, а им нужен максимум тридцать седьмой, а некоторые могли обходиться и тридцать четвертым. Смотришь на такую бредущую по огневой позиции мешковатую фигуру в висящей на ушах пилотке, шаркающую английскими ботинками, и не знаешь: то ли смеяться, то ли плакать. Постепенно удалось разглядеть, что большая часть пополнения это полненькие, широкобедрые, грудастенькие девушки лет девятнадцати. Полненькие, конечно, на мой вкус, сформированный модными журналами с их палкообразными моделями девяносто – шестьдесят – девяносто, рост от ста семидесяти пяти. Другие больше походили на еще не совсем сформировавшихся худеньких подростков. Из вторичных половых признаков в лучшем случае – юбка. На них, видимо, сильно сказались голодные годы в начале тридцатых. И те, и другие, мне, продукту акселерации семидесятых, доставали максимум до плеча.

Поскольку наш расчет прибыл после всех этих событий, то остался единственным в батарее мужским монастырем. Хотели и нам девицу подкинуть, но тут я уперся всеми четырьмя конечностями. Только-только отработали взаимодействие и взаимозаменяемость номеров, ребята в любых условиях работали как хорошо отлаженный механизм швейцарских часов, а теперь что? Опять все заново начинать?

– Товарищ старший лейтенант, нельзя такой расчет разбивать!

– Какой такой?

– Слаженный. Мы же все нормативы с запасом выполняем, у нас темп стрельбы двадцать в минуту… мы «мессера» одним снарядом…

– Ну пошли, посмотрим.

Проверка длилась минут двадцать. Когда прозвучала команда «отбой», Филаткин только головой покачал.

– Черт с вами, не хотите девицу себе в расчет брать – не берите. А зря.

Я придерживался абсолютно противоположного мнения, но предпочитал держать его при себе. Появление на огневой позиции противоположного пола несло массу дополнительных бытовых трудностей. Для девушек пришлось выкопать две отдельные землянки, а соблюдение женской гигиены… К тому же женская монополия нашей Олечки была безнадежно утеряна. Первое время вновь прибывшие и уже послужившие зенитчики присматривались друг к другу, а потом в батарее началась не жизнь, а разлюли малина. Некоторые из этих доброволок, несмотря на тщательный комсомольский отбор, оказались в обращении просты и безотказны, как трехлинейные винтовки образца девяносто первого дробь тридцатого. Природу не обманешь. Кое-кто на первых порах капризничал, но после соблюдения определенных ритуалов «чистки, смазки и ласки» так же позволял «отстреляться». Причем показывали, как правило, более высокую «скорострельность», чем обычные магазинки. Хорошо хоть пулеметчиц, если следовать такой терминологии, в батарее не оказалось.

А весна кипела зеленью, дурманила запахом трав и ароматом цветов, щебетала и пела разнообразными птахами, согревала ласковым весенним солнышком. Днем бывало жарко и, пользуясь возможностью, многие даже пытались загорать. Некоторые ухитрились потерять ощущение времени. В начале мая, когда вечерами еще было довольно прохладно, старшина провел вечернюю поверку и отправился докладывать комбату. Что-то задержало его возвращение, и мы минут пять лишних простояли на свежем ветерке в одних гимнастерках.

– Сколько можно? Хорош стоять. Не май месяц на дворе, – возмутился кто-то из первого взвода.

– Уже май, – подсказали ему.

– Как? Уже? – удивился возмущавшийся, но тут же продолжил: – Все равно хорош.

Единственное, что отравляло такое безоблачное существование – немецкие самолеты. Приходилось отвлекаться от любовных романов и вспоминать свои обязанности. Но пока немцы появлялись нечасто и больших проблем не создавали. Между тем при отражении этих налетов лучшая часть нашей батареи показала себя совсем неплохо. Там, где требовалась тщательность и аккуратность в работе, например в расчете дальномера, они справлялись не хуже ушедших мужчин, несмотря на отсутствие опыта. Да и образование у них было выше: почти все окончили семилетку, половина могла похвастаться законченным средним образованием, а парочка даже успела поучиться в институте.

– Головастые девки, – высказал свое мнение их непосредственный начальник.

– Ты смотри, как бы какая-нибудь из этих головастых тебя не подсидела, – предупредил я сержанта Федонина, – и пойдешь ты в первую цепь с винтовкой наперевес.

– Думаешь?

– Предупреждаю.

Серега ушел весьма озадаченным.

В этих условиях практически незамеченными пролетели Керченская катастрофа и Изюм-Барвенковский котел, в которых опять сгинули сотни тысяч. «На Керченском полуострове продолжались бои в районе города Керчь», «На Керченском полуострове продолжались бои в восточной части полуострова», «В восточной части Керченского полуострова продолжались бои». Когда из сводок исчезло упоминание Керчи, то все стало ясно, осталась только трескотня по поводу успешного наступления на Харьков. «…на Харьковском направлении наши войска вели наступательные бои и, отбивая контратаки противника, продвигались вперед. В направлении Изюм – Барвенково завязались бои с перешедшими в наступление немецко-фашистскими войсками» – немцы уже начали свой контрудар, но наши упорно лезли вперед, не обращая внимания на фланги. Несколько дней наши войска «успешно» отбивали все атаки немцев и наносили им большие потери. Закончилось все опровержением сообщений немецкого командования о крупной победе под Харьковом.

– Товарищ сержант, не поможете коробки с перевязочным материалом выгрузить?

С утра наш ЗиС с Колянычем ездил на полковые склады за разной хозяйственной мелочовкой и только что вернулся. Среди груза находился и перевязочный материал, предназначенный для нашего батарейного санинструктора. И вот этот самый санинструктор, скромно потупив глазки, стоит передо мной и просит помочь. Я разозлился. Сильно разозлился. На Коляныча. Тоже мне рабочая аристократия! Нет, я понимаю, что нет для шофера большего унижения, чем собственноручно свою машину разгружать. Но в данном случае ворочать ящики со снарядами его никто не заставляет, а уж пару легких коробок с бинтами мог бы и снять с кузова.

– Конечно, товарищ санинструктор, сейчас все сделаем правильно.

Я широким, решительным шагом направился к грузовику, Олечка почти сразу отстала. Похоже, наш водила уже успел задремать.

– Коляныч, подъем!

– Га?

– Через хрен нога! Ты что, спящий красавец, девчонке помочь не мог?

– Чего помочь?

Коляныч еще не отошел ото сна и никак не может понять, чего от него хочет злое начальство.

– Санинструктору помочь. Коробки с бинтами выгрузить.

– Так она и не просила. Сказала: постой, я сейчас…

Интересные дела.

– Ладно, потом поговорим. А пока выгрузи из кузова бинты и сложи там, где санинструктор укажет.

– Ну хорошо.

Коляныч начал вылезать из кабины. Я оглянулся, Олечка была уже рядом, надеюсь, наш разговор с шофером она услышать не успела. Кроме того, вокруг болталось и занималось разными делами еще несколько красноармейцев. Любого могла о помощи попросить, никто не откажет, наоборот, только рады будут. А она поперлась за мной на огневую! Нет, что-то здесь не так. Ей зачем-то нужен был именно я. А зачем? Непонятно, особенно если учесть наши с ней отношения. Ладно, поживем – увидим. Если интерес ко мне действительно есть, то он еще проявится. Только осторожнее надо быть – это та еще змейка.

– Все в порядке, товарищ санинструктор, Коляныч, то есть красноармеец Ерофеев, все выгрузит и сложит там, где укажете.

– Спасибо.

– Да не за что. Счастливо оставаться.

И я так же решительно сматываюсь обратно на огневую. Несколько секунд кажется, что взгляд санинструктора буравит гимнастерку на спине. А, может, и не кажется.

Пару дней Олечка ходила вокруг, то ли с духом собиралась, то ли выжидала наиболее выгодный момент для начала разговора. Я же ей задачу облегчать не собирался, поэтому старался держаться все время на виду и одному не оставаться. У меня сложилось впечатление, что действия ее не собственная инициатива, а кто-то настойчиво подталкивает ее к завязке взаимоотношений. Знать бы еще кто и что этому кому-то от меня надо. На третий день Олечка, наконец, рискнула. Подошла при всех, когда чистка орудия после стрельбы была закончена, и расчет уже предвкушал законный вечерний отдых.

– А мне минуточку не уделите?

– Минуточку? Да ради бога, – я демонстративно поднял к глазам подаренный разведчиком трофей, – время пошло.

У санинструктора глазки заблестели, вот-вот разревется.

– Да мне только поговорить с вами надо.

– Пожалуйста, говорите.