Зенитчик: Зенитчик. Гвардии зенитчик. Возвращенец

Днем состоялся очередной налет. Его ждали и к нему готовились. На этот раз и посты ВНОС не проспали, и истребители взлетели вовремя, но и немцы изменили тактику. Первой заявилась группа расчистки воздуха в количестве двенадцати «мессеров». Связала боем наших и только потом подошли «хейнкели». Единственными, кто мог им помешать, опять оказались артиллеристы нашей дивизии полуженской воздушной обороны. Несмотря на все наши старания и бешеный расход снарядов, сбить никого не удалось, но и прицельно отбомбиться по Воронежскому железнодорожному узлу, смогли немногие. Немецкое наступление успешно развивается и бомбардировочные эскадры люфтваффе делают основной упор на удары по железнодорожным станциям и узлам. Они пытаются не допустить переброски наших резервов к местам прорыва, что, в общем, им удается – достаточно сильное истребительное и зенитное прикрытие имеют немногие транспортные объекты. Зенитные бронепоезда общей картины изменить не могут – их очень мало.

На следующий день немцы придумали очередную пакость. Началось все по вчерашнему сценарию: сначала появилась группа расчистки воздуха, за ней бомберы. Только мы по ним пристрелялись, как…

– По пикировщикам!!!

Сектора между орудиями распределены заранее, в нашем – чисто, а в секторе второго. Вот они!

– По пикирующему! Взрыватель тринадцать!

Кланц.

– Готово!

– Огонь!

Гах! Блямс. Кланц. Гах! Блямс. Кланц. Гах! Гах! К постановке завесы подключается второе орудие. Еще двое «худых» пикируют в секторах первого взвода. Подкрались за облаками и неожиданно атаковали.

– Взрыватель восемь!

Гах! Гах! Орудия успевают сделать только по одному выстрелу. Та-та-та-та, та-та-та-та. Звук пушечной очереди долетает через секунду после того, как снаряды выбивают из земли пыльную дорожку. Страх против воли пригибает к земле. Оказывается, бомбы, летящие прямо на тебя, хорошо видны, эдакие замершие в небе черные кружки.

– Ложи-и-ись!!!

Бах! Я моментально глохну на правое ухо. Бах! На этот раз достается левому. Бомбы небольшого калибра, килограммов на пятьдесят, но рвутся достаточно близко, сверху летят комья земли. Бах! Бах. На этот раз дальше, а может это мне кажется, так как я почти оглох. Та-та-та-та. Бах! Бах! Вроде еще дальше. Видимо, на этот раз достается первому взводу. Бах! Бах! Внезапно наступает почти полная тишина. Звуки доносятся как сквозь толстый слой ваты, в нос бьет вонь сгоревшего тротила. Расчет зашевелился, вроде все целы, крови ни у кого не видно. Приподнявшись над бруствером, вижу в метрах в двадцати свежую дымящуюся воронку, рядом еще одна. О! Шлыков! Жив! А чего он рот разевает? Я скорее не слышу, а догадываюсь, что кричит взводный «Совмещай!». Значит, данные с ПУАЗО продолжают идти?

– Совмещай! Совмещай!

До Дементьева дошло, а Епифанов никак не может понять, что от него хотят.

– А? Что?

Хватаю его за руку, поворачиваю к принимающему прибору, тыкаю в шкалу пальцем:

– Совмещай! Совмещай!

– А-а-а, – догадывается Иван и начинает крутить маховик вертикальной наводки.

– Осколочным! Заряжай!

Коновалов уже пришел в себя и готов к работе, Рамиль уже вытаскивает из ящика очередной унитар, но вот Лобыкин еще не встал с четверенек и, по-моему, не собирается этого делать. Хватаю его за шиворот и тащу к установщику, прежде чем отпустить, хорошенько встряхиваю. Рамиль сует ему в руки снаряд с уже снятым колпачком. Лобыкин отработанным до автоматизма движением вставляет снаряд в установщик и дважды поворачивает ручку. Едва он вынимает унитар, как его подхватывает заряжающий и отправляет в казенник. На этот раз затвор срабатывает почти бесшумно.

– Огонь!

Г-гах! Залп получается двухорудийным, первый взвод молчит – ему досталось сильнее. Г-гах! Молодцы мужики: оглохли, но работают как надо, все действия забиты практически на уровне рефлексов. Г-г-гах! К нам присоединяется одно из орудий первого взвода, второе продолжает играть в молчанку. Г-г-гах! Похоже, не только нашей батарее сейчас досталось – зенитный огонь кажется каким-то неубедительным, что ли. Наши снаряды взрываются не так близко к цели, интервалы между залпами неравномерные. Г-г-гах! Фрицы поворачивают и ложатся на обратный курс.

– Стой! Прекратить огонь!

Кажется, слух постепенно возвращается.

– Все целы?

Сам себя едва слышу, но до остальных дошло.

– А-а… …га. А-а-а.

Все понятно. А орудие? На стволе пара мелких царапин и одна покрупнее, накатник и тормоз отката целы, осколки прошли выше. Нас спас высокий бруствер, принявший основную массу осколков на себя. А что творится за пределами нашего окопа? Из восьми сброшенных бомб на позицию батареи попали три, перебили оба кабеля, идущих от ПУАЗО к орудиям первого взвода, оглушили расчеты, но никого не убили, даже не ранили. А вот пушечная очередь одного из «мессеров» прошлась точно по позиции первого орудия первого взвода, того самого, что позавчера сбило такой же «мессершмитт». Сегодня повезло немцам. Народ понемногу стягивается туда, идем и мы.

На дне орудийного окопа лежит заряжающий. Его прикрыли какой-то тряпкой, уже успевшей пропитаться кровью, судя по всему, у него просто нет головы. Четвертому номеру двадцатимиллиметровый снаряд оторвал руку вместе с частью плечевого сустава. Перевязать такую рану невозможно, и девушка истекла кровью еще до того, как батарея прекратила вести огонь. Бросается в глаза восковая бледность лица, кажется, что за считаные минуты молоденькая девчонка превратилась в старуху. Здоровенный ботинок слетел с одной ноги, и босая ступня кажется такой беззащитно маленькой на фоне второго бота. Повозка и станок орудия залиты кровью. Невольно вспоминается другая пушка, залитая кровью, промерзший окоп и развороченная осколком спина с торчащими из раны ребрами и пузырем легкого. От этого меня начинает мутить, и я поспешно ухожу.

Вернувшись к своему орудию, начинаю собирать еще горячие гильзы, разбросанные на дне окопа. Надо же хоть чем-то заняться, чтобы не думать об убитых. Когда я почти закончил, возвращаются остальные. Некоторое время сидим молча, каждый сам переживает первые потери.

– С сегодняшнего дня по тревоге надеваем каски. Понятно?

– …му?

– По кочану! Увижу кого-нибудь без каски – гвоздями к голове прибью.

До сегодняшнего дня эта деталь нашей амуниции считалась бесполезной придурью начальства, пытавшегося бездумно осложнить нашу и без того нелегкую жизнь. Поэтому наши каски так и лежали ровным рядком на досочке в землянке. А пользовались мы ими только один раз – когда стреляли по той балочке на вражеском берегу мелкой речушки. Расчет переваривает очередную дозу неприятностей. От мессершмиттовского снаряда каска, конечно, не спасет, но от осколка чью-нибудь башку уберечь может. Дурацкая гибель никому не нужна. Впрочем, бывает ли она разумной? Неизвестно.

Появляется наш взводный.

– Ка-ак у ва-ас де-ела?

Вроде его я слышу более или менее нормально.

– Нормально, товарищ лейтенант. Потерь нет, орудие цело.

– А?

Понятно, его тоже здорово оглушило, и он не говорит – кричит. Я тоже добавляю децибелов.

– Нормально, товарищ лейтенант.

– А-а.

Еще раз бросив взгляд на наш окоп, лейтенант уходит. К вечеру слух почти восстановился, только в голове слегка шумело.

– Рамиль, не знаешь, когда убитых хоронить будем?

– Сегодня. Его здесь, а девушку в город отвезут, на тамошнем кладбище похоронят.

– Как ее звали?

– А не знаю. Валентина, кажется.

Вечером над свежей могилой треснул жидкий винтовочный залп. Пока была возможность, парня похоронили, как положено. Скоро такой возможности не будет. Хорошо, если вообще закопают хоть как-то.

Ну вот и все, а я продолжал подравнивать и без того ровную кромку небольшого холмика, никак не мог остановиться. Подошел комбат, снял фуражку с забинтованной головы, постоял, потом поинтересовался: