Хоббит, который слишком много путешествовал

Хоббит, который слишком много путешествовал
Вадим Геннадьевич Проскурин

Сага о Хоббите #2

Вадим Геннадьевич Проскурин

Хоббит, который слишком много путешествовал

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

АРКАНУС

1

Я мыслю, следовательно, я существую. Не помню, кто это сказал, кажется, Ежебой из Дорвага. А может, и нет. Неважно. Важно то, что, раз я думаю, значит, я еще жив.

Я открыл глаза и подумал, что я, вероятно, жив, но сплю. Я закрыл глаза и снова открыл их, но безумное наваждение упорно не желало исчезать. Шагах в пяти от меня стояло существо, которое может пригрезиться разве что в страшном сне. Ящерица размером с десять быков, вместе взятых. Пропорции тела не вполне ящерные, отношение длина-ширина не превосходит четырех, в общем, сильно раскормленная ящерица. Каменно-серая кожа, колонноподобные ноги толщиной с тридцатилетнее дерево, и, самое главное, то, из-за чего мой мозг упорно отказывается воспринимать эту тварь как реальность – на ее морду надеты очки. Да-да, очки, в этом нет никаких сомнений, два колесных обода, деревянная перекладина между ними, две оглобли, идущие к вискам твари… оглобли, кстати, точь-в-точь как в людских повозках, голова этого существа поистине огромна… заканчиваются оглобли сложным сплетением канатов, это естественно – уши твари недостаточно велики, чтобы зацепить за них громоздкое сооружение. И самое безумное во всем этом зрелище – то, что стекла очков старательно закопчены сажей. Интересно, кому это понадобилось и зачем?

Неизвестный шутник, нацепивший очки на гигантского ящера, не очень-то старался, поскольку сейчас это сооружение сползло на нос, перекосилось, и один глаз существа задумчиво взирает на меня поверх стекла. Тварь меланхолично жует траву, в точности как корова, и смотрит на меня. Мои глаза закрываются, и я снова проваливаюсь во тьму.

2

Холод и мрак. Непроницаемый мрак и могильный холод, столь пронизывающий и всепоглощающий, что нет никаких сил ему сопротивляться. Мое тело неподвижно, оно не дрожит, не стремится разогнать убийственную стужу потоком горячей крови. Я медленно вбираю холод, и жизнь капля за каплей покидает меня.

Так длится целую вечность, но в какой-то неуловимый момент все меняется. Откуда-то извне льются потоки тепла, целый водопад жизненной силы обрушивается на меня. Оцепенение отступает, и я открываю глаза.

Оказывается, я лежу на кровати, полностью обнаженный, а рядом с моим ложем стоит хоббит средних лет, его руки простерты надо мной, и я понимаю, что источник живительной силы – это его руки. Его взгляд встречается с моим, и он опускает руки. Его лоб покрыт мелкими капельками пота. Водопад силы прекращается, но главное уже сделано, теперь моя жизнь вне опасности.

Я открываю рот, чтобы поблагодарить спасителя, но из моих уст вырывается только нечленораздельное мычание. Я прочищаю горло и говорю:

– Благодарю тебя, почтенный хоббит. Хэмфаст, сын Долгаста из клана Брендибэк к твоим услугам.

Хоббит огорченно качает головой.

– Галлюцинации, – говорит он. – Не бойся, это скоро пройдет, завтра ты будешь здоров.

Он накрывает меня шкурой какого-то большого зверя и уходит. А меня начинает бить лихорадка, и я снова теряю сознание.

3

На следующее утро я проснулся абсолютно здоровым. Моя одежда оказалась аккуратно сложенной на табурете, стоящем в ногах кровати, на которой я провел вчерашний день (а один ли день?). Это совсем не та одежда, в которой я пробирался в Запретный Квадрат, но это неудивительно, ведь я снова оказался в теле хоббита, а при смене тела одежда меняется автоматически. Я натянул штаны из мягкого джута, льняную рубаху с вышитым на груди абстрактным рисунком, опоясался широким кожаным ремнем, на который повесил кинжал в ножнах, и впервые за последние дни почувствовал себя полноценным хоббитом. Когда валяешься голый в постели, страдая то от нестерпимого жара, то от убийственного холода, а потом болезнь отступает, первые минуты осознания того, что ты снова здоров, это, пожалуй, одно из самых приятных ощущений, что бывают в жизни.

Я подошел к окну (круглое отверстие в стене, не закрытое ни стеклом, ни слюдой, ни бычьим пузырем) и выглянул наружу. Оказывается, в этом мире сейчас лето. За окном расстилался луг, заросший густой высокой травой, порыв ветра принес щекочущий ноздри аромат луговой пыльцы, который я уже почти забыл. Луг уходил вдаль примерно на четверть мили, а дальше отвесной стеной вздымался скальный уступ. Я поднял глаза вверх, но так и не увидел неба, гигантская скала закрывала все поле зрения.

Я огляделся по сторонам. Кровать, деревянный стол, две табуретки, два шкафа, на стене вешалка из оленьих рогов. Огромный был олень, судя по рогам. На вешалке висит длинный плащ на легкой подкладке, скорее всего, мой. Стены комнаты отделаны струганными досками, плотно пригнанными друг к другу. Нигде никаких украшений.

Я подошел к шкафу и открыл его. Пусто. Второй шкаф – то же самое. Этот дом нежилой? Но должны же где-то здесь жить хоббиты! Или тот хоббит-целитель мне пригрезился?

Я двинулся к двери, но вовремя остановился – есть одно дело, которое надо сделать, пока я один. Я вызвал из памяти рунный идентификатор Уриэля, обратился к элементалу «Открыть душу разумного существа» и этот элементал немедленно сообщил, что рунный идентификатор недействителен, в этом мире нет такого существа. Я попробовал обратиться к Олорину и получил тот же ответ. Как же так, это что получается, только я один сумел пробиться в этот мир?

Моргот меня раздери! Это, в конце концов, несправедливо, ведь когда мы пробивали канал, я был простым пассажиром. Я не умею путешествовать между мирами, весь труд взяли на себя мои товарищи, и что теперь? Я здесь, а где они? В лучшем случае, по-прежнему в Запретном Квадрате, а в худшем… я запретил себе даже думать об этом. Этого просто не может быть! Они не могли погибнуть, они сильнее меня, они должны были выдержать переход, раз я его выдержал. Или… нет, это невозможно!

Циничный внутренний голос ехидно прошептал, что Уриэль не зря оставил в Средиземье резервные копии, что в начале лета они оживут, а заодно оживет и моя копия, ведь я не умею путешествовать между мирами и не смогу теперь вернуться обратно в Средиземье. Когда в Средиземье наступит лето, в доме Нехаллении появится новый Хэмфаст, а этому Хэмфасту предстоит прожить остаток своих дней в этом мире. А для начала этому Хэмфасту предстоит разобраться, что представляет собой этот новый мир.

Я направился к двери и решительно распахнул ее. Гостиная. Никаких вещей, одна голая мебель, многочисленные шкафы и шкафчики абсолютно пусты, но комната не выглядит заброшенной – на полу, столах и полках почти нет пыли, значит, здесь регулярно убираются. Интересно, кто и зачем? Окно в стене, такое же круглое и снова без стекла. Кстати! Ни в спальне, ни в гостиной нет ничего похожего на печь. Тут что, не бывает зимы? Я подошел к окну. Высокая трава мерно колышется под ударами ветра, дальше стеной встает лес, а за ним возвышается отвесная скала. В общем, почти то же самое, что в первом окне, только лес и горы значительно дальше.

Третья комната, очевидно, детская. Четыре кроватки по углам слишком маленькие для взрослого хоббита. Два стола, скорее письменных, чем обеденных, четыре табуретки, каждая своего размера, от нормальной, рассчитанной на взрослого хоббита, до совсем миниатюрной, впору младенцу, только-только научившемуся сидеть. Больше никакой мебели. Круглое окно выходит на третью сторону света, ну-ка, посмотрим, что у нас с этой стороны? Я подсознательно ожидал снова увидеть луг, лес и скалу, и поэтому то, что я увидел на самом деле, оказалось сюрпризом. А увидел я деревянный одноэтажный дом в каких-то ста футах от меня. Деревянный сруб, круглое окно, труба над крышей… интересно, кто живет в этом доме… для людей он мелковат… не хоббиты же в нем живут! Или в этом мире хоббиты живут не в норах, а в домах? Посмотрим…

Четвертой комнатой оказалась кухня, в которой была-таки печь, и не примитивная, курная, а продвинутая, с трубой, но совсем маленькая, пригодная только для приготовления пищи, но никак не для обогрева, наверное, в этих краях и впрямь не бывает зимы. Но тогда, вроде бы, должно быть круглый год жарко, а сейчас совсем не жарко.

Я вышел на улицу, огляделся по сторонам и открывшийся вид потряс меня до самых глубин моей хоббичьей души. Наверное, подобные пейзажи рисуют иллюстраторы Красной книги, но в реальной жизни редко кому удается узреть своими глазами подобную красоту.

Со всех четырех сторон вздымались горные кручи, невероятно высокие и почти отвесные, но странным образом они не загораживали солнечный свет, превращая котловину, у края которой стоял я, в подобие каменного колодца, а лишь оттеняли строгой мертвой красотой пышную зелень маленького островка жизни среди бескрайнего моря мрачных отрогов, громоздящихся один на другой. Наверное, я зря называю их мрачными, ведь если мрак не затмевает свет, а только оттеняет его, такой мрак вряд ли стоит называть мраком. В моей памяти всплыло новое сравнение – театр. Я видел Минаторский императорский театр через волшебное зеркало, и я читал, что все театры устроены примерно одинаково – круглая сцена в центре, и скамьи для зрителей, вздымающиеся концентрическими окружностями. Горы вокруг меня вздымались не то чтобы концентрическими окружностями, но в чем-то похоже, а я находился как бы на сцене, где крутился на месте с разинутым ртом, как детский волчок, впитывая в распахнутую душу холодную силу окружающей красоты. Если разделить окружающий мир на уровни, подобно тому, как делятся места в театре, то голые скалы занимали самый дальний и верхний уровень. Ближе и ниже склоны гор покрывала густая зелень лесов, а дно котловины почему-то не заросло деревьями, а представляло собой пышный зеленый луг, пахнущий свежей травой и жужжащий многочисленными насекомыми. Кстати, похоже, что среди них нет кусачих, а если это действительно так, то я попал не в самый плохой мир.

Лишь в одном месте стена гор разрывалась, открывая выход наружу. Здесь местные майары сотворили нерукотворный мост, аркой выгибающийся над пропастью и уходящий далеко-далеко, за пределы моего поля зрения.

Вдоволь налюбовавшись пейзажем, я обратил внимание на ближайшие окрестности. На краю котловины стояла настоящая деревня из пяти домов в один ряд, похожих друг на друга как горошины из одного стручка. От ряда домов уходила утоптанная тропинка к мосту над пропастью. Никаких полей или огородов, никаких свинарников и курятников, никакой скотины на лугу. Как же местные жители добывают себе пищу?

Из-за угла самого дальнего от меня дома с радостными криками выбежала стайка хоббичьих детей – мальчик лет десяти и две девочки лет семи-восьми. Они играли то ли в салочки, то ли в какую-то другую подобную игру, эта игра всецело заняла их, и они не обратили никакого внимания на мою фигуру, неподвижно застывшую менее чем в двухстах шагах от них. Поразительная беспечность!

Я переместил взгляд вдоль деревни и немедленно встретился взглядом со смазливой женщиной-хоббитом, сидящей на крыльце самого дальнего дома, из-за угла которого только что выбежали дети. Я вежливо поклонился и поспешил к ней, чтобы представиться по всем правилам. Негоже воспитанному хоббиту кричать через всю деревню, подобно людскому смерду.

– Приветствую тебя, почтенная, – обратился я к ней через минуту, сгибаясь в почтительном поклоне. – Хэмфаст, сын Долгаста из клана Брендибэк к твоим услугам.

Женщина усмехнулась.

– Не оклемался еще, – сообщила она, – но хоть ходишь на своих двоих, а не валяешься пластом. Честер! – внезапно закричала она во всю глотку. – Честер, иди сюда скорее!

Из недр дома выскочил вихрастый постреленок лет восьми, торопливо дожевывавший что-то запретное, если судить по хитрому выражению его лица. Увидев меня, он замер на месте, и грязноватый большой палец его правой руки немедленно скользнул в непроизвольно разинувшийся рот.

– Честер, – сказала женщина, – сходи к папе, скажи, что больной дядя уже ходит, но еще не совсем здоров. И смотри по сторонам, чтобы с тобой не случилось то же самое, что с дядей.

Честер задумчиво окинул меня взглядом сверху вниз, а потом снизу вверх (будь я женщиной, я бы сказал, что он раздевает меня взглядом), подвигал челюстью, будто продолжал что-то жевать, и задумчиво спросил:

– Так что, дядя не умрет?

– Нет, не умрет.

– Почему? Шаня умерла, а дядя не умрет. Это неправильно!

– Честер! – повысила голос женщина. – Бегом к папе! – Она повернулась ко мне. – Извини, почтенный, Честер еще недостаточно вырос, чтобы быть вежливым.

– Я не обижен, – ответил я. – На детей глупо обижаться.

Женщина облегченно вздохнула.

– Ну пойдем, что ли, в дом, – сказала она. – Проголодался, небось.

Внезапно я понял, что действительно проголодался. И мы вошли в дом.