Мифриловый крест

Желающих оказалось семь человек, трое предпочли на судьбу не полагаться. Иван значительно посмотрел на Усмана и сказал:

– Командуй.

Усман задумался, а потом начал говорить.

– Вы, – он ткнул пальцем в троих отказников, – собирайте свое шмотье и проваливайте. Оружие тоже можете взять.

– Пищали… – выдохнул Иван.

– Хрен с ними, – отмахнулся Усман, – нам и двух хватит. Что говорить – поняли?

– Создания неведомые с пищалями ужасающими, – продекламировал седобородый.

– Лучше два рыцаря в пятнистой броне, – предложил молодой востроглазый стрелец лет пятнадцати. – Когда поближе подошли, оказалось, что они мертвые, и у них в глазах черви копошатся. А потом один замахал руками вот так вот, – он показал, как именно замахал руками мертвый рыцарь, – ударился оземь и превратился в змия крылатого с дыханием смрадным и огнедышащим.

– Вот именно, – согласился Иван. – А еще этот змий напророчил что-то неестественное.

– Нет, – резко сказал Усман, – сказки здесь не пройдут. Если эти самые дьяки в сказку поверят, поднимется такой шухер, что монахи в лесу каждую иголочку перевернут. А если не поверят, еще хуже будет. Надо по-другому говорить. Лес, крутой поворот дороги, засада. Два десятка разбойников с луками или там арбалетами. Сразу положили половину, остальным пришлось отступить. А потом… Или лучше так – монах сумасшедший на вас напал! Как сказал божье слово…

– Нет, – возразил псевдопрапорщик, – вот тогда монахи точно каждую иголочку в лесу перевернут. Лучше пусть змий, тем паче что в позапрошлом годе летал тут один.

– Как это? – не понял я.

– А вот так. Говорят, в Серпуховской лавре материализация чувственных идей случайно произошла. Монахов там много, только тех, что слово знают, больше сотни наберется. На Пасху разговелись, выпили, поехали кататься, файерворк иллюзионный устроили. Никто и не знает, как этот змий у них народился. До осени в наших краях летал, потом, когда холодать стало, говорят, на юг откочевал.

– Хорошо, пусть змий, – согласился Иван. – Давайте двигайте отсюда, незачем вам слышать, о чем мы говорить будем. Да не поспешайте сверх меры.

После короткого прощания ренегаты удалились. Они выглядели смущенными и опечаленными, но никто не сказал им вслед ни одного обидного слова. Внуки – это святое.

– Ну что, сорвиголовы, – обратился Усман к оставшимся, – давайте рассказывайте, где тут отсидеться можно, пока метель не началась.

Я взглянул на небо. Действительно, тучи выглядели довольно зловеще. Если начнется метель… Нет, с дороги мы не собьемся – дорога проходит через лес, а не через поле. Но оказаться в метель вдали от дома более чем неприятно. Сами собой в памяти всплыли слова «день жестянщика», и я мысленно выругался. Какой, к черту, день жестянщика, когда единственный в этих краях автомобиль валяется на боку в густой чаще километрах в тридцати отсюда и никогда больше никуда не поедет!

– А что турусы разводить? – произнес Иван. – И думать нечего – в Михайловку ехать надо, деда Тимоху брать за вымя, пусть расскажет, как к Аркашке пробраться.

– К какому такому Аркашке? – не понял Усман.

– Есть тут один барин дикий, Аркадием зовут. Слово знает. Ватага у него – душ, наверное, пятнадцать будет, а если с бабами да детьми считать, то и полсотни наберется. В лесу

они живут, а где – никто, кроме Тимохи, и не ведает. Они на большой дороге кормятся, а через Тимоху краденое сбывают. Честно говоря, когда на вас донос пришел, я сначала Аркашку вспомнил: опять, думаю, непотребство учинил.

– Значит, решено, – подвел итог Усман. – Вначале в Михайловку, потом к разбойникам. Федька! Разворачивай оглобли, поехали!

13

Дед Тимофей встретил нас у околицы. Он не выглядел удивленным. Когда наша кавалькада поравнялась с ним, он задумчиво пошамкал губами и проговорил:

– Эх, стрельцы, стрельцы… Не бережет вас начальство, сразу аж семеро в лес собрались. Куда Россия катится? И какой дурак удумал на такое дело стрельцов без монаха посылать?

– Был монах, – ответил я, – не волнуйся, дед, был там монах.

– Неужто пристукнули? – изумился дед. – Сильны божьи воины, ничего не скажешь.

– Он его из пищали, – подал голос Федька, – прямо промеж глаз, аж мозги брызнули!

– Не ври, – вмешался Усман, – ты все дело под телегой просидел, где ж тебе было видеть, у кого как мозги брызнули.

– А вот и не все! – возразил Федька. – Я потом сбегал, посмотрел.

– Врешь ты, – поддержал я Усмана, – никуда ты не бегал. Такая пуля мозги не вышибает, она первую кость пробивает, а от второй отражается, выходного отверстия вообще нет.

– Волшебная пуля? – заинтересовался дед. – Ох, хорошо! Теперь понятно, почему у вас пищали такие маленькие. Если пуля волшебная, большая пищаль не нужна. А пистолеты ваши тоже волшебными пулями стреляют?

– Что-то ты, дед, слишком хорошо в военном деле разбираешься для простого крестьянина, – заявил Усман.

– Нешто Ванька вам не рассказал ничего? – удивился дед.

– Рассказал, – признался Иван.

– Тогда чего ж шутки шутить? Вам ведь Аркашка нужен?

– Нужен, – согласился Усман.

– Подождать придется, – дед тревожно взглянул на небо. – Вот снег уляжется, тогда и пойдем. А сейчас и думать нечего – заплутаем в лесу, и поминай как звали. Ну что, гости дорогие, размещайтесь, устраивайтесь. Но в палате места только на троих хватит, остальным по избам придется, уж не взыщите. И баню у нас только вчера топили.

– Ничего, дед, – сказал Иван, – не нужна мне твоя баня, я на той неделе мылся уже. Не волнуйся, не обидимся.

14

Метель длилась три дня, а четвертый мы ждали, пока снег уляжется. Не понимаю, зачем нужно было терять целый день, но деду виднее.

Время тянулось медленно и тоскливо. Когда снег сыплется с неба сплошной стеной, когда, даже возвращаясь из отхожего места, трудно не заплутать, совсем не хочется вылезать на улицу без большой нужды, извините за каламбур. А в доме делать нечего. Не то чтобы совсем нечего – крестьяне всегда находят себе занятие: женщины то кормят и переодевают детей, то что-то вяжут или вышивают; мужчины с утра до ночи развлекаются починкой лошадиной сбруи, – у всех есть дело, кроме почетных гостей. Дед Тимофей взялся организовать наш досуг по высшему разряду, и каждого из почетных гостей постоянно и неотступно сопровождали две-три пригожие девицы. Даже когда кто-то из нас отправлялся в отхожее место, одна девица освещала факелом дорогу, а другая светила другим факелом у дверей, чтобы почетный гость не испытывал затруднений по возвращении. На второй день заточения я понял, что означает русское слово… ну, вы поняли – какое. А на третий день это понял и Усман.

Дедов самогон стал казаться не то чтобы приятным, но и не совсем отвратительным. Сидя взаперти, мы с Иваном регулярно прикладывались к бутыли, что вызывало косые взгляды Усмана, у которого, впрочем, хватало ума не вмешиваться не в свое дело.

Большую часть времени я спал, а когда не спал, то либо ел, либо валялся на жаркой печке, рассеянно разглядывая клубы печного дыма под потолком и держа в одной руке стакан с дедовым пойлом, а в другой – очередную пригожую девицу. Иногда я пытался петь, и мое пение вызывало тихий ужас – мужики украдкой крестились, бабы строили страшные гримасы и через некоторое время начинали подвывать. Даже намазы Усмана не создавали такого всеобщего страха.

Я узнал, почему мой вокал вызывает страх. Оказывается, монахи и священники, когда творят особо мощную волшбу, сопровождают свои действия пением священных гимнов или псалмов. Любая песня непонятного содержания здесь воспринимается как волшебство, а непонятное волшебство всегда страшит. Я представил себе, как подействовала бы на них абсолютно непонятная песня, и пожалел, что не знаю ни одного иностранного языка. Поделился этой мыслью с Усманом, тот начал петь Smoke on the water, и лучше бы он этого не делал. В общем, мой песенный репертуар ограничился «Сектором Газа».

На третий день снег настолько засыпал входную дверь, что она перестала открываться, и сортир переместился в подклеть. Никакой параши там предусмотрено не было, и запах в избе (в палате, как говорил Тимофей) стоял непереносимый. Когда снег перестал падать, я вышел на улицу, вдохнул полной грудью свежий воздух и подумал: «Это хорошо». Крест на груди отозвался смутной, еле уловимой мыслью: он согласился со мной.

До обеда мы развлекались тем, что очищали от снега проходы к сортиру и к соседним домам. В принципе, это не входило в обязанности почетных гостей, но возвращаться в провонявшую избу не хотелось, а стоять на улице без всякого дела глупо и холодно. В общем, первая половина дня прошла в трудах.

Вторую половину дня мы посвятили воинским упражнениям. Оказалось, что в рукопашном бою свежезавербованные бойцы уступают даже мне, не говоря уж об Усмане, и никто из них не умеет метать ножи. А вот в фехтовании нам обоим ничего не светило против наихудшего стрельца или копейщика. В стрельбе мы не упражнялись из-за ограниченности боеприпасов.

Стемнело, последовал обильный ужин по случаю установления хорошей погоды, сопровождавшийся обильным возлиянием, а завершился он замечательной оргией, в которой принял участие даже Усман. Раньше араб отказывался, говорил, что это не по шариату, но тут махнул рукой и невнятно пробормотал что-то вроде «какой тут, к шайтану, шариат». Вот так и слабеет вера под натиском соблазнов. Похлебку на свином сале он с первого дня ел, скоро, глядишь, и водку пить начнет. И какой же он тогда мусульманин?

15