Посмотри в лицо смерти

– Тогда Кукуцаполь – «Кукуруза – царица полей».

– Жесть!

Действительно, за бабушкиным домом Витас обнаружил огромный сарай без передней стены. Сразу за ним начинался подъём, покрытый сосновым лесом, дальше превращающимся в непроницаемо чёрную стену. Снаружи сарай, словно колючей проволокой, зарос дроком, сорняками и вечнозелёной крапивой, внутри строение застилала полутьма. Витас вошёл, отмахиваясь от паутины. Большую часть сарая занимали дрова, смутно вырисовывающиеся в полутьме. Здесь было сыро и много дерева – для людей-бобров в самый раз. Осторожно поставив на землю ведро с прозрачной водой из реки, Витас снял с гвоздя рулончик туалетной бумаги, повертел в руках. Рулончик разбух от влаги, слипся и больше не желал разматываться. Пока вертел бумагу в руках, задел лопату, прислонённую к стенке. Лопата упала и негостеприимно стукнула Витаса по ноге. Он выругался. С тоской посмотрел на две доски, втоптанные в землю. Захотелось впасть в отчаяние.

Организм настойчиво напомнил о своих потребностях. Вооружившись лопатой, Витас принялся проделывать предписанные манипуляции. Быстро смеркалось. Долгий нудный день подходил к концу.

Закончив свои дела, Витас опять взялся за лопату. У него разболелась голова. Вдобавок горло тоже начало саднить. В носу противно свербило. Витас несколько раз чихнул. Так и знал – простуда. Видимо, его продуло в газенвагене. Поковыряв землю, он подхватил ведро с водой и вышел из сарая. Солнце уже почти скрылось за горами. В нависшем над головой тёмном небе медленно, как инвалиды на прогулке, плыли грозовые тучи. Вот-вот с небес могла хлынуть вода. Зыбкие, глубокие тени, начисто лишённые определённой формы, устилали пустынный двор. Свежий холодок щипал щёки. Пропитанный запахом хвои воздух полнил грудь.

Витас медленно побрёл к крыльцу, стараясь не плескать воду себе на ноги. По дороге он несколько раз непроизвольно оглянулся. Ночной ветер кружил опавшие листья, тяжко вздыхал в сосновом лесу. Непонятные шорохи раздавались за спиной. Вот опять! Что-то негромко треснуло, словно кто-то наступил на сухую ветку. Хотя откуда в этой слякоти сухие ветки? Вот как будто покатился камушек. «Что это?» – спрашивал себя Витас с бьющимся сердцем. На память пришли страшные сказки о леших, домовых, не вовремя вспомнилась умершая здесь Олькина бабка. С тех пор, как он вышел из автобуса, Витаса не покидало странное ощущение. Ему всё время казалось, что кто-то пристально за ним наблюдает.

В бабушкиной избе было тепло, ярко горел свет, пахло жареной картошкой, по радио едва слышно матюкалась группа «Ленинград», на комоде тикал круглый будильник. Оля-маленькая сидела за круглым столом, накрытым свежими газетами. Ждала, подперев руками остренький подбородок.

– А мать где? – хрипло спросил Витас. Горло уже горело, как натёртое песком.

– Домой ушла. Будешь коньяк?

– Наливай.

В последнее время мать Витаса пристрастилась к краснодарскому коньяку, который цистернами привозили на кондитерскую фабрику для пропитки тортов. Распробовав чудесный напиток с солнечного юга и многократно убедившись в его высоком качестве, кондитеры, для пополнения своего скудного бюджета, начали понемногу продавать его на сторону. Мать Витаса приобретала коньяк за полцены у своей знакомой, муж которой работал на кондитерке.

Оля-маленькая достала из сумки пластиковую бутылку с этикеткой «Кока-Кола» и поставила на стол две рюмочки толстого стекла.

– Сколько наливать?

– Ты что, краёв не видишь?

Разлив коньяк по рюмочкам, Оля-маленькая подняла свою.

– Ну, за здоровье!

– Ага.

Они выпили и принялись за горячую еду. После ужина разрумянившаяся Оля-кивнула на узкую кровать в углу, застеленную серым одеялом.

– Тебе туда.

– А ты где ляжешь?

Оля-маленькая улыбнулась:

– Я на печи. Там теплее.

Витас был рад тому, что спутница не пыталась его соблазнить. Вообще, их отношения застряли в конфетно-букетном периоде и Витас не хотел форсировать события. Дальше всего они с Олей зашли на восьмое марта. Он приехал к ней в общежитие, подарил цветы и недорогие серёжки из серебра, которые с тех пор всегда были у неё в ушах. Потом распили бутылку шампанского. Оля-маленькая предложила поесть мороженого в кафе. К ужасу обоих, в кафе они столкнулись со своим самым вредным преподавателем. Преподаватель сидел за соседним столиком в компании толстой расфуфыренной дамы – похоже, что жены – и неодобрительно косился в сторону поддатых студентов. Как же им тогда было весело! В тот вечер Витас был особенно остроумен. Оля-маленькая поминутно прыскала, не в силах сдержать смех. Побыстрее съев мороженое, они сбежали из кафе, укрылись от посторонних глаз за углом и долго целовались, забыв о времени.

Но сейчас Витасу было не до секса. Он чувствовал себя очень уставшим, совсем больным и немного пьяным. Пока Оля-маленькая не передумала, Витас поскорее забрался под жёсткое колючее одеяло, закрыл глаза. Девушка погасила свет, вскарабкалась на печь, немного повозилась, освобождаясь от одежды, и затихла. Село накрыло плотное покрывало тишины. В тишине отчётливо был слышен ровный шум реки. Убаюканный этим шумом, Витас начал засыпать.

– Не хочешь ко мне?

Витас с трудом приоткрыл один глаз.

– Спи!

***

Кровавый закат над Большим Иремелем догорел и потух. В тёмных кронах сосен запутались редкие звёздочки. Вечно холодные воды двух рек мерцали, словно стекло. Милосердная ночь сделала невидимыми грязь, беспорядок, нищету и убогость Тюрлюка. В селе воцарилась та тишина, которая сводит с ума жителей больших городов. Горьковатый запах печного дыма, навоза и влажного дерева, смешиваясь с тонким благоуханием леса, щекотал ноздри.

Участковый Огурцов оставил велосипед у крыльца. Завидев хозяина, обрадованный Барбос принялся с грохотом таскать за собой на цепи свою конуру. Барбосу по человеческому счёту было лет семьдесят. Возраст дожития. Шуганув пса, который навязчиво примеривался к его ноге, участковый взял пакет с халвой и поднялся по стоптанным ступенькам. Жена Огурцова любила халву, а он любил жену. Хотя… Может, не любил, а жалел?

Огурцов вовсе не был полицейским. Он был отпрыском рода с долгой и славной историей служения отчизне. Родился Коля Огурцов далеко от Урала – в Поволжье, в военном городке при аэродроме. Как и следовало ожидать, отец Огурцова – полковник – потребовал, чтобы сын пошёл по стопам отца, деда, прадеда. Огурцов-младший пошёл – поступил в Мухачинское высшее военное авиационное училище штурманов. В военном училище ему привили терпение наседки, прилежность доильного аппарата, способность беспрекословно получать пинки под зад и прозвали Жирафом за длинную хлипкую шею. После училища Огурцов стал улыбаться реже, чем гробовщик. Впрочем, это естественно – кто в армии служил, тот в цирке не смеётся.

На последнем курсе Огурцов женился на миловидной девушке Насте – высокой крашенной блондинке в теле, но со своим шармом. Рослая училка начальных классов как раз закончила педагогическое училище и ей, по мнению её родителей, пора было замуж. Настя стала первой и единственной женщиной Огурцова. Каждое утро она заставляла его выполнять супружеский долг. Хочешь не хочешь – надо! Тут уже не до других женщин. Когда Огурцову становилось невмоготу, он повторял про себя как заклинание: «Ты моя Алла, я твой Филипп!» Чуть-чуть отпускало. Впрочем, жили Огурцовы не хуже людей. Он летал, выполняя задания командования, она учила детишек офицерского состава. Одно было плохо – Настя оказалась бесплодной.

Неожиданно налаженная жизнь дала трещину. Часть, в которой служил Огурцов, расформировали, а ему предложили уволиться в запас. Огурцов растерялся. Что же теперь делать? До выслуги не хватало ещё почти десять лет. Чем он будет заниматься на гражданке, в сумеречном и тревожном мире непредсказуемых штатских, ведь вся его жизнь прошла в армии? Спасение пришло, откуда не ждали. Знакомый отца предложил дослужить до пенсии в милиции. Тогда полиция ещё называлась по-старорежимному милицией. В Мухачинске требовался начальник вытрезвителя. Настя взбесилась – он была так горда, что является женой капитана, летающего на огромных белоснежных самолётах, а тут всего лишь начальник позорного трезвяка – но выбирать не приходилось и Огурцов надел новую форму. Пять лет он добросовестно руководил своим не совсем обычным медицинским учреждением, пока опять не грянул гром – все вытрезвители на территории страны были закрыты. На этот раз навстречу Огурцову пошло милицейско-полицейское начальство и предложило ему доработать до пенсии сельским участковым. Так Огурцовы оказались в Тюрлюке.

Село среди гор им понравилось – вокруг лес, полный покоя, клубы тумана по утрам, мягкое журчание воды, прозрачный воздух, забот у участкового мало, служебное жильё им предоставили. Что не жить? Но едва привыкли к новому месту, снова беда – у крепкой, редко болевшей Насти отказали ноги. Отныне она передвигалась в инвалидной коляске. Её мир теперь ограничился избой да нечастыми прогулками по двору. Больше Настя не требовала от Огурцова выполнения супружеского долга. Изредка сама радовала его мягким ротиком, но эти радости становились всё реже.

Огурцов целыми днями пропадал на службе, поэтому, чтобы не хандрить одной, Настя занялась чтением – глотала один за другим детективы, которые привозил ей муж. Особенно ей нравились произведения Агаты Кристи: Эркюль Пуаро, мисс Марпл, все эти леди, сэры, изысканные отравители, утончённые убийцы. Если настоящее не радует, а будущее пугает, то бодрость духа ищут в прошлом. С деревенскими бабами Настя не сошлась, и они прозвали её мадам Помпадур (чаще Помпадурочкой) за любовь к экставагантным (с их точки зрения) нарядам и причёскам.

В сенях Огурцов стянул грязные сапоги, машинально погладил подскочившего кота Шурика и с халвой прошёл на кухню. Надев очки, жена читала возле настольной лампы. Женщина как женщина – полная (но в Тюрлюке они тут все полные. Дамы полные, а кавалеры тощие.), со сбитым набок песочно-коричневым шиньоном (а перед кем ей дома красоваться?), в шёлковом пеньюаре цвета подсолнечного масла. Необычной была лишь её крайняя бледность. При виде мужа Настя отложила очки и книгу в сторону.

– Что так поздно, Огурцов? Где ты был? Я уже начала беспокоиться.

– Напрасно, Настюша, – промямлил Огурцов. – Я ездил в райцентр, сопровождал тело Ивана Кирша на вскрытие. По дороге домой заскочил в «Ивушку». Купил тебе полкило халвы. Будешь?

– Спасибо. Налей мне чаю. Твой ужин я поставила в печь, чтобы не остыл.

– Ладно.

Огурцов налил жене чая, нарезал хлеб и сало, открыл банку солёных помидоров, достал из печи кастрюльку с картошкой в мундире. Настя медленно жевала халву, запивая её несладким чаем.

– Я выпью?

Настя показала на шкафчик.

– Возьми, но не больше стакана.

Огурцов достал бутылку «Беленькой», налил в гранёный стакан. До краёв. Что-что, а пить он в авиации научился.

– Чтоб хрен стоял и винт вертелся!

Огурцов опрокинул стакан в горло, сморщился, закусил помидором.

Настя усмехнулась:

– Так тяжко?

Огурцов терпеть не мог, когда она так снисходительно усмехается, поэтому молча кивнул.