Убить бога

Про себя Андрей Соломатин просто решил принять решение утром. А на самом деле он знал, что все равно пойдет.

Глава 4

Уже почти поднявшись на самый верх склона, Андрей обратил внимание на маленькую черненькую в крапинку птичку. Она высунула свою махонькую головку из дупла и, открыв во всю ширь желтенький клювик, издала пронзительный свистящий звук. Тут же проворно села на ветку и уставилась на парнишку. А парнишка Андрюша, остановившись от неожиданности, уставился на птичку. Тихонько он подошел ближе, но птица не улетала. «Ну вот, «скворцы прилетели», – подумал студент. И был совершенно прав. Обладая нешуточной и мгновенной фантазией, он вдруг представил, что скворец – это он, Андрей, а сам Андрей – это Николай Иванович Запольский.

– Ну что? Прилетел наконец, чернявый? – спросил мысленно профессор Запольский.

– Я, товарищ профессор, могу не токмо летать, но еще и свист издавать, почти как скрежет металла, да… Могу разломать Лужнецкий метромост, МГУ, или там вертолет поймать в лапки и на землю шмякнуть. А вообще, товарищ-господин профессор, вы, я слышал, планируете спасти от меня, так сказать, мир. Ну, типа, палкой меня окучить и в заоблачную даль отправить без компаса, правда это, нет?

– А как же, Соломатин, – отвечал Андрей, подражая голосу Запольского, – ежели вы сейчас мне реферат не защитите свой, то просто не оставите мне выбора. Я как честный преподаватель и вообще хороший человек, вас ухандокаю. Березу для этого с корнем вырву молоденькую и по сельсовету вашему пройдусь, вроде как по Питерской. А Вы, вместо того, чтобы скорей отчитаться по задолженности и свалить подобру-поздорову, разговариваете со скворцами…, – опомнившись и придя в себя, сказал вслух Андрей, схватил ноги в руки и побежал со всей прыти наверх.

Птица же, открывшая было в недоумении рот при виде беседующего с ней «школьника», так и осталась сидеть на ветке. И её дальнейшее участие в нашей истории осталось неведомо.

Выбежав наконец из чащи, Андрей с разбегу окунулся в слепящий солнечный свет. Он зажмурился, ему захотелось чихать, и слезы оросили его молодецкие щеки. Все наваждение Машкиных предсказаний испарилось, как утренний туман. Навстречу ему попадались бегущие и красиво одетые в спортивные костюмы девчонки, неспешно прогуливались без дела непонятные люди. «Что они тут делают, интересно, – подумал Андрей, – кто они вообще такие, чем занимаются?». Соломатин всегда и без особого стеснения разглядывал людей и строил догадки. Это было интересно.

Тем временем Николай Иванович тоже проводил время, разглядывая посетителей центра культуры и отдыха «Скверик на Воробьевых» – так он мысленно называл довольно пустынное и безлюдное место, охваченное густыми стрижеными кустами. Это была университетская площадь, что тянулась от смотровой площадки до самого МГУ. Фантазии Иванычу тоже хватало, но человеки были и без того чудны. Это он знал и как преподаватель психологии, и как всякий, случайно озаренный сей гениальной догадкой наблюдатель. Всего таких предметов наблюдения было три. Дама с собакой-болонкой неспешно прогуливалась промеж газончиков. Мужичок азиатской внешности в зеленом полосатом костюме с черной козлиной бородкой и старомодным портфелем на лавке напротив читал газету. И еще две студентки щебетали на лавке справа метрах в десяти от него.

Для себя девчонок-студенток Иваныч определил, как одно целое. Это существо шевелило восемью конечностями и, по сути, являлось живым воплощением Будды, всегда означавшим для профессора самодостаточность. Слышно было, как ручеек их беседы мерно журчал и звучанием своим словно воскрешал бивший здесь давным-давно неподалеку от реки Кровянки родник. Давным-давно здесь – у древнего села Воробьево – была излюбленная резиденция русских царей, кипела суета великокняжеского двора. А сегодняшним солнечным утром здесь не было практически никого. Шум города почти не залетал сюда, лишь изредка с грохотом или гуденьем проносились машины по Университетскому проспекту, что для городского жителя означало практически полную тишину.

Собака, породу которой Запольский определил, как «болонка», выглядела вполне смышленой, в отличие от своей хозяйки. Доброе белое животное семенило от клумбы к клумбе и пускало маленькие смешные фонтанчики на все, что было в пределах его досягаемости. Зоной ответственности смешной собачонки мог стать и Запольский, если бы не упрямый ремешок хозяйки. «Фу, фу!», – прикрикивала дама на своего питомца каждый раз, когда они проходили мимо, из чего профессор сделал совершенно недвусмысленный вывод о том, чем считала его эта леди. Какашкой. И потому Иваныч вынес неутешительный для дамы вердикт – «глупая дура».

Профессор давно заметил довольно странную атмосферу, царившую здесь, в «Скверике на Воробьевых». Место, несмотря на известную смотровую площадку, очень пустынное. Прямо скажем, фактически здесь нет ничего интересного – обычные зеленые кусты, асфальт, панорама Москвы за «Лужей» – стадионом Лужники на противоположном берегу Москвы-реки – и, конечно, возвышающееся в километре от «смотровой» основное здание МГУ. Но ничто здесь не дает душе уюта и спокойствия. Здесь ощущается какое-то тревожное ожидание, и манящая неизвестность обволакивает тебя нитями судьбы. Здесь ощущаешь себя, как перед экзаменом у неумолимого и требовательного, чудаковатого, хотя порою и в доску своего преподавателя.

Даже маленькая старая Троицкая церковь приютилась как-то сбоку и поодаль на самой кромке склона заказника, словно прячась от невидимых неистовствующих космических лучей, что нескончаемо пронизывают здесь землю. Площадка на Воробьевых словно парит не только над городом Москвой, но в мировом космическом океане бытия, в открытой всем ветрам бесконечной мультивселенной. Приходя сюда, чувствуешь себя совершенно голым, незащищенным и целиком предоставленным воле всемогущих сил природы.

С далекого 1453 года стоявшее здесь на «Воробьевых кручах» село Воробьево стало великокняжеской вотчиной и излюбленной резиденцией русских царей. Здесь стоял и не раз перестраивался до самого XVIII века огромный Воробьевский дворец. С течением времени это место было заброшено, и окончательно деревянные хоромы сгорели в грандиозном пожаре 1812 года. И вот спустя еще двести лет именно здесь в 1948 году и началось строительство храма науки – Московского университета, символа просвещения и неизбежности образования.

Тем временем полосатый мужик на лавке напротив громко кашлянул, с хрустом скомкал газету и с размаху бросил её в урну, что, благо, была рядом. Этим своим диким броском дядька бесповоротно вывел Запольского из транса сочленения с вечностью, и, гордо выпятив подбородок, уставился на преподавателя. Николай Иванович направил спокойный, небрежный взгляд на сверхновую «звезду» посиделок и безразлично отвел глаза в сторону. «Еще одним идиотом больше… Наверно, что-то о добром-вечном почитал, – подумал он. – Если быть точным, то здесь, на этом прекрасном бульваре, нормальных людей и нет». Себя профессор не относил ни к кому, и это «ни к кому» давно стало для него самым настоящим осязаемым типом. «Может, наконец-то хоть Соломатин что ли уже подошел…».

Полосатый мужичина вдруг как-то натужно крякнул, вскочил, и, бросив негодующий взгляд на профессора, быстро засеменил к выходу из окруженной зеленой изгородью зоны отдыха. Видимо, гражданин вообще имел привычку ненавидеть всех подряд. Мысленно проводив покидающего прекрасный уголок природы отдыхающего, Иваныч сочувственно посмотрел ему вслед и пожелал разного хорошего на всякий случай. Но тут же, как опытный учитель, заметивший ошибку, да и вообще, как просто, внимательный человек, Запольский уставился на забытый джентльменом на лавке старый портфель. «Террорист, не иначе, потому и злой такой», – резюмировал он.

Не успев принять окончательное решение по поводу оставленной «авоськи с бомбой», боковым зрением Николай Иванович поймал летящего на всех парах, в облаке нестабильных кварков, Андрюху Соломатина. Тот, влетев в сквер, даже не замедлил скорость, как водится, чтобы принять благообразный вид – спасти ситуацию уже могло только везение или хорошее настроение педагога. В погоне за временем у него совсем вылетел из головы весь бессмысленный кошмар Машкиных прорицаний. Сердце бешено стучало, рубашка прилипла к спине от пота, дышал парнишка, как загнанная лошадь. «Дрюня» плюхнулся на лавку рядом с Запольским и не нашел ничего лучше, как сказать: «Здр…равствуйте, Ни…кол…ай И…ванович».

Глава 5

Посмотрев на преподавателя, Андрей сразу успокоился – Николай Иванович не выказывал никакого видимого беспокойства насчет его опоздания. Напротив, учитель внимательно и слегка щурясь, разглядывал что-то на противоположной стороне сквера. Пользуясь предоставленной передышкой, Андрюха достал из кармана штанов краешек телефона и украдкой глянул на экран. Когда он уже мчался мимо смотровой площадки, кто-то звонил – это была Машка. «Ах да, Машка, точно…», – в голове мигом пронесся вчерашний разговор. И тут вся серьезность ситуации волной нахлынула на открытого и чистого душой паренька.

Соломатин, несмотря на свою порой бесшабашную решимость, знал, что такое осторожность, и при необходимости умел уворачиваться от ударов судьбы, правда, часто в последний момент. И сейчас, похоже, это умение ему бы не помешало. Если, конечно, предсказания Маши не были плодом её фантазии. В глубине души Андрей искренне не верил ни в бога, ни в черта и, более того, ему, как любому хорошему человеку, было откровенно наплевать, есть они или нет. Он верил в друзей, метрополитен и часы на руке, и еще он верил, что успеет в жизни все, что захочет, и даже может не спешить.

Андрей решил осмотреться на предмет наличия орудия собственного убийства – той самой описанной девушкой палки. Парень перевел взгляд на клумбу напротив, и у него тревожно забилось сердце. Прямо перед ними ровным рядком росли саженцы каких-то хвойных деревьев. То ли это туя, то ли можжевельник, парень не знал, но не это уже занимало Соломатина. Эти еще относительно тонюсенькие маленькие деревца были подвязаны к высоким, толстым, вбитым в землю кольям. «Да ну нафиг!» – вслух вырвалось у Андрюхи. Он мельком глянул на профессора, не собирается ли тот уже идти выдирать эти палки, вернее, палку…

В этот момент учитель, не обращая внимания на своего странно напрягшегося и сжавшегося в комок студента, встал, и, поправив пиджак в синюю клеточку, строго сказал:

– Ждите здесь, Соломатин.

Оптимизма это явно не добавляло. «Может, убежать к чертям собачьим? – пронеслось в голове Андрюхи, – на всякий случай…» Но профессор уже легкой трусцой пересек сквер в направлении выхода, миновав злополучные колья и даже не взглянув на них. Учитель первоначально хотел проигнорировать лежащую «авоську» злобного незнакомца, но, немного помедлив, побежал-таки догонять этого мужика. Оставленный же отдыхать на весеннем солнышке, Андрюха тоже заметил лежащую ничейную сумку.

Сумки не были слабостью парня, он не любил ручную кладь, потому смотрел на сей предмет без должного уважения. Издалека бросались в глаза две большие блестящие железные защелки – они играли на солнце, пуская сверкающие лучики. Андрюха бессмысленно уставился на эти самые железки, и вдруг тишину утреннего покоя пронзил какой-то низкий шипяще-дребезжащий звук, а затем яркая вспышка света, вырвавшаяся прям из левой пряжки портфеля, на миг ослепила парня. Тело слегка тряхнуло, как будто Андрей сунул пальцы в розетку, побежали мурашки и даже волосы чуть вздыбились, но тут же вместе со звуковой волной эти странные ощущения улетели прочь.

«Что за черт», – чертыхнулся Соломатин. Только он успел протереть кулаками глаза, как рядом с ничейным портфелем уже откуда ни возьмись появился мужчина в зеленом полосатом костюме. Мужик сразу не понравился Андрюхе, только не было понятно, что в нем не так. Внезапное появление дядьки озадачило парня, однако не так уж сильно: «Мало ли, может, спортсмен, к примеру, разрядник… А в костюме, потому что скоро на работу…». Не все вязалось в этой версии происходящего, но за уши притянуть было можно. И вдруг дикая, необъяснимая догадка ошеломила парня. Мужик вообще не двигался – вот что не так.

Полы пиджака, отвороты брюк, рыжеватые волосы – все чуть колыхалось от легкого ветерка, но мужик сидел как истукан. Глаза его не моргая смотрели прямо перед собой, но будто не видели ничего. Мужчина же не двигался совсем, ни один мускул не шевелился на лице этого человека, и казалось, он был целиком изваян из белого камня. Андрей растерялся, сознание не предлагало ни одного хорошего объяснения. Хотелось уже, чтобы мужик пошевелился, но вместо этого в сердце парня стал закрадываться первобытный животный страх.

И тут, вместо того, чтобы успокоить парня, мужик стал «рябить», словно старый телевизор, частично расплываться и морщиться. «Да, по ходу я перегрелся, солнце-то палит – чай, не зима» – вздохнул про себя студент. Что еще можно было предположить? Он отвернулся в сторону, надеясь, что дядька за это время окончательно исчезнет. Андрюха закрыл глаза, послушал, как шумит листва, как тявкает собачонка за кустами, как «трепятся» недалеко две девчонки-болтушки, потом запрокинул голову и глянул на бегущие небольшие облачка. Посидел так минутку… и скосил взгляд на лавку с портфелем.

Нет, полосатый мужик никуда не исчез и, более того, перестал «рябить». Его идиотский зеленый в белую вертикальную полоску костюм стал как-то ярче и живее, а в щеках проявился румянец. Отсюда было видно не очень отчетливо, но мраморная белизна кожи ушла, и что самое неприятное, тот по-прежнему не шевелился. То есть абсолютно.

«Да, похоже, у меня крыша съехала совсем, меньше надо пить, – с неохотой резюмировало сознание Соломатина, – и Машка мне ничего не рассказывала… И мужик сейчас не рябил, не морщился. Сидит себе не дергается – это что, преступление? Скорей бы Николай Иванович уже вернулся… Куда он побежал-то?»

Реальность стала эфемерна, как предрассветный туман. Вместе с мерцающим гражданином пропало точное понимание происходящего вокруг. То, что все ощущения Андрея были лишь плодом его случайных фантазий, бредом хорошо отдохнувшего вчера мозга, тоже было лишь предположением, как и то, что мужчина был по-настоящему реален. Соломатин почувствовал тяжелую внутреннюю борьбу, его сущность раздвоилась, и никто из сторон не хотел мира. Каждый хотел быть прав единолично и низвергнуть соперника, заставив его при этом отречься от претензий на бытие и уйти в призрачный эфемерный мир снов.

Выход был один – встать, подойти к неподвижному истукану и прямо спросить: «Кто ты, чувак? Сделай выбор – убей одного из этих типов внутри. Они заклятые непримиримые враги, и одному из них не место в этом прекрасном мире…»

Прошло каких-то пару минут, но для Андрея Соломатина время стало вязким, как жевательная резинка – оно стало тянуться бесконечными тяжелыми шажками. Откуда ни возьмись здесь, в сквере вдруг стало два Соломатиных, два паренька, и им было тесно внутри. «Иди же уже», – кричал каждый, – иди и убей самозванца». И Андрюха начал медленно вставать – а что ему оставалось… Перешагнув свои страхи, парень не спеша поднялся с лавочки. Но тут в скверик быстрым торопливым шагом зашли, нет, забежали два человека.

Одним из них был профессор Запольский. Второй, скажем так, был очень некстати. Андрей бросил на него взгляд, нервно вздрогнул и осел обратно на лавку. Вторым вошедшим в сквер человеком был… тот же мужик в зеленом полосатом костюме. Только этот «зеленый» как-то более выгодно отличался от сидящего на лавке. Лицо было более человеческое что ли – оно нервно подергивалось. Мужик семенил рядом с Николаем Ивановичем и чертыхался в полголоса.

«Ладно, посмотрим, ребята… Доброе утро, продолжайте…», – сказал про себя Соломатин и широко и тупо улыбнулся.

Между тем профессор, честно выполнив миссию добропорядочного гражданина, сменил траекторию и стал поворачивать, отдаляясь от спутника-растеряхи. Однако боковым зрением Николай Иванович тоже заметил-таки чертова двойника на лавке. Учитель еще продолжал идти по направлению к Андрюхе, но голова его была повернута, как на параде войск, строго налево – на этих странных одинаковых людей. Так он шествовал секунд десять, покуда не остановился как вкопанный.

– Эй, ребята, – недолго думая, весело и бесцеремонно крикнул он, – ну, вы блин даете… Портфель-то как будете делить?

А портфель и правда был один. Мужиков два, портфель один. Профессор остановился и уставился на одинаковых дядек. Уставился на дядек Андрюха. И взявшаяся откуда-то дама с собачкой тоже остановилась поодаль и уставилась на них. Только песик что-то не гавкал и даже как-то боком спрятался за хозяйку. Повисла тишина, слышно было только, как недалече щебетали на лавочке две девчонки. Им не было ни до кого дела. Прошло не более трех секунд, как шедший с профессором один из странных мужчин (тот, что выглядел более живо), добрался-таки до лавчонки со своим двойником-привидением. Лицо его вытянулось, потом скривилось, опять вытянулось, рот открылся, язык вывалился, рука, потянувшаяся было за сумкой, судорожно застыла в воздухе.

Тело же самозванца в этот момент еле уловимо дрогнуло. Почти незаметным движением правой руки он не глядя схватил сумку и размашистым театральным жестом бросил ее в сторону Николая Ивановича. Портфель поддался легко. Казалось, ему всегда хотелось летать, и он, обрадовавшись наконец предоставленной возможности и кувыркаясь, парил в воздухе, наслаждался полетом и всем мирозданием как, собственно, и принято делать в таких случаях. Но всякому ликованию рано или поздно приходит конец – портфель воткнулся носом в землю, повалился набок и застыл в одном метре от ног профессора.

Звали самозванца Загдир. Его личный номер был примерно равен делению 3 на 17. И недаром вид его вызывал невольный трепет. Загдир не был уроженцем этих мест. В иерархической градации темного мира Уджа-Гаара личный номер означал степень фактических полномочий и право их физического использования. Использования всего могущества безграничного мира Уджа в пределах 0,17647… доли единицы. Сам Загдир никогда не встречал более могущественных, чем он сам, «проводников», лишь только слышал когда-то в далеком детстве, что в особых случаях доля полномочий доходила аж почти до 0,3 целых. Это была чудовищная сила.

– Ты чего вытворяешь, козел? – выпучив глаза, орал на него какой-то нервный человек, видимо хозяин кожаного свертка, – кто ты такой, мать твою? – не унимался землянин в зелено-полосатой униформе. В целом вид его был жалок и смешон. Никакой реальной агрессии Загдир не чувствовал.

– Привет, туземец, – выпав из оцепенения трансформации, произнес Зак (так звала его мама в детстве, когда он лежал, свернувшись в потоках темного ветра). Она ласково потрепала его за плечо, и как раз в этот момент «проводник», слегка кашлянув, очнулся. Очнулся здесь, на вверенном ему участке дежурства – потенциально пригодной для возникновения разумных существ планете.

Жалость не была его слабостью. Покрутив головой, Загдир с удивлением отметил, что практически все немногочисленные присутствующие здесь человечки смотрят прямо на него. Впрочем, это уже не имело значения. Кто-то из них был «виновен».

И Зак ударил… Ударил без замаха, слегка качнув плечом влево, и тут же тяжелая и протяжная ударная волна ринулась в сторону высотки МГУ. Нижние этажи университета в мгновение ока были стерты в пыль, и вся громада со скрежетом и грохотом стала осыпаться вниз, этаж за этажом поднимая клубы пыли.

Загдир резко вытянул правую руку в сторону реки и, растопырив пальцы, будто что-то схватил, сжал кулак и дернул. Со стороны Лужнецкого моста раздался лязг рвущегося искореженного металла, и в небо высоко-высоко взметнулась синей змеей подброшенная невидимой силой электричка. Медленно извиваясь, она летела прямо сюда, на смотровую площадку. И вот уже вагоны тяжело и с размаху с хрустом вонзились в землю на склоне, одним краем дотянув до самого верха – до смотровой площадки. Крики и хаос наполнили спокойное до того солнечное утро.

Все это происходило, как в замедленном сюрреалистическом фильме. Где-то там за кустами сквера уже носились обезумевшие от ужаса люди, а здесь внутри царила нелепая тишина. Никто не смел пошевелиться. Все необъяснимым образом понимали, кто режиссер и постановщик происходящего. И в этот момент где-то рядом на улице Косыгина завыла приближающаяся сирена. Резкий прерывистый звук словно пробудил обитателей скверика, и дама с собачкой бросилась было наутек. Но та же невидимая рука пришельца легко сдернула приближающуюся пожарную машину с дороги. Та, еще прибавив скорости и протаранив кусты, завывая сиреной и громыхая тяжелым железным телом, кубарем прокатилась по скверу, споткнувшись о фонарный столб еще в самом его начале. Огромная красная машина буквально смела и профессора, и чудаковатого южанина в зеленом костюме, и даму с собачкой, и девчонок-болтушек…

Андрей остался один. Один на один с этой тварью. В прищуренных глазах Соломатина холодным диким блеском сверкнула ненависть.

– Эй ты, урод, подойди сюда! – презрительно крикнул парень.

Пришельца не нужно было просить дважды. Загдир легко встал, потянул плечи, словно осваиваясь в новом теле, и не спеша двинулся прямо через клумбу к Андрею. И лишь перешагивая через бездыханное тело рыжего мужчины, Зак заметил, чьё обличие он принял при трансформации. Его чувство прекрасного было жестоко поругано, и потому на лице появилась неярко выраженная, но вполне очевидная гримаса отвращения. Пришельцу не было нужды приближаться, чтобы убить Андрея, он лишь инстинктивно захотел показать свое искреннее расположение к этому смелому маленькому человеку. Но не более того.

– Хорошо, приятель, я уже здесь, – спокойно сказал Загдир издалека, но не повышая голоса.